Поцелуй не был похож на тот короткий, резкий, что случился между ними несколько дней назад. В этом не было ни сомнений, ни вопроса — только требование, определённость, право, которое он уже считал своим. Его губы накрыли её губы твёрдо, властно, горячо, и Лия почувствовала, как что-то внутри неё словно ломается под этим натиском — гордость, защита, осторожность. Он не просил позволения — он брал. Его рука скользнула ниже, обхватила её затылок, удерживая, не давая отстраниться, а другая прижала её ближе, не оставляя и пространства для воздуха между ними.

Он поцеловал её так, будто хотел проникнуть в самую суть, добраться до самой сердцевины её сопротивления, вытеснить её дыхание своим. Его губы двигались жёстко, но в этой жесткости было мучительное удовольствие; он размыкал её губы снова и снова, пока она не сдалась инстинкту вдохнуть его, а не воздух. Его язык медленно, жарко проскользнул внутрь, и Лия вдруг поняла — это не просто поцелуй. Это клеймо. Метка. Его заявление миру — и ей.

Она задыхалась, и не знала — от нехватки воздуха или от потери опоры. Её пальцы судорожно сжались на его рубашке, белоснежной и пахнущей дорогим одеколоном и его потом, но под тонкой тканью она ощутила сталь его тела — напряжённые мышцы груди. Она упёрлась ладонями в его грудь не затем, чтобы оттолкнуть — потому что в этот момент знала: не сможет — а чтобы удержаться.

Он пробовал её вновь и вновь, будто не мог насытиться вкусом её рта, теплом её дыхания, её дрожью, которая выдавалась даже в том, как подрагивали её пальцы, сжимающие ткань его рубашки. Он завладел её дыханием, вырывал его из неё, забирал себе, вынуждая принимать его — снова, снова и снова. Каждое новое прикосновение становилось глубже предыдущего, каждое сладостно-насильственное проникновение — всё более требовательным.

В какой-то момент он задержал губы у её губ, не уходя далеко, и она услышала его низкий, тяжёлый вдох — и поняла: он наслаждается этим, её растерянностью, беспомощностью, тем, что ей некуда деться. Он пил её смятение, смаковал, как опытный мужчина смакует женщину, еще не коснувшись её тела.

— Всё ещё боишься меня? — его голос не резал слух — он скользил вдоль позвоночника, проникал под кожу.

— Ахмат… — её голос сорвался, она и сама не поняла, зачем произнесла его имя — чтобы остановить? Попросить?

Он едва заметно улыбнулся, пальцами провёл по линии её подбородка, так, будто запоминал её кожу на ощупь.

— Я умею быть ласковым, Алият, — сказал он, и в этих словах не было ни фальши, ни спешки, лишь уверенность человека, привыкшего говорить только правду, которая ему выгодна. — Поверь мне… — его большой палец медленно провёл по её нижней губе, и Лия ощутила, как от этого короткого, невинного касания внутри всё болезненно сжалось. — Мне не нужна сломленная кукла. Мне нужна женщина — умная, гордая. Та, которая будет идти рядом. Та, которую я смогу уважать. Я буду хорошим мужем… той, кто будет достойной женой для меня.

Он не дал ей ответить — снова наклонился, снова коснулся её губ, но теперь иначе. Его поцелуй стал неожиданно мягким, тягучим, бережным. Он больше не разрывал её дыхание, а втягивал в себя, убаюкивал, заставлял потеряться в медленном, бесконечном касании. Его губы двигались лениво, он наслаждался не спеша, и именно эта неторопливость сводила с ума сильнее, чем прежняя жёсткость.

Когда он отстранился, его губы мазнули по уголку её рта, по щеке, по виску, будто он не мог не коснуться, ещё и ещё, как если бы её кожа стала для него новой формой зависимости.

— Ты такая красивая, Алият, — прошептал он низко, опасно, и его дыхание согрело её шею. — Даже не представляешь, как сильно я хочу тебя.

Эти слова не были угрозой. Не были обещанием. Они были признанием желания — мужского, плотского, реального. От них по телу Лии пробежал холодок, и в ту же секунду обжёг жар. Она не знала, чего больше в своём сердце — ярости, страха или чего-то гораздо страшнее — того, что предательски отзывалось внизу живота, заставляя её тело жить по тем законам, которым разум сопротивлялся.

— Не сопротивляйся, — он точно прочел ее мысли, — мой маленький сокол, ты все равно не выиграешь. Только сделаешь хуже, себе, мне…. Нашим детям. Я всё равно возьму тебя, — прошептал он, медленно очертив ладонью линию её талии, будто делал это не для тела, а для сознания, оставляя на коже ощущение его права. — Так стоит ли сопротивляться? Зачем ломать, если можно склонить? — его губы коснулись её уха, и она почувствовала, как по спине побежали мурашки. — А взамен я могу подарить многое, Алият. Очень многое. — Его голос стал бархатным, обещающим. — Думаю… ты уже начала это понимать.

Он снова поцеловал её — и теперь его поцелуй был не торопливой нежностью и не прежней жёсткой яростью, а чем-то третьим — опасной, почти гипнотической лаской, заставляющей забывать всё, кроме ощущений. Он пил её дыхание, гладил контур её губ, целовал долгими, медленными, мучительными касаниями, которые заставляли сердце биться быстрее, а колени терять силу. Её мысли рассыпались. Логика таяла. Был только он. Его запах. Его голос. Его воля.

И затем — внезапно — резкая боль. Он схватил её за шею одной рукой. Сила его пальцев обожгла, прижала, лишила её воздуха. Глаза Лии расширились, и немой крик сорвался с губ.

— И никогда, Алият… — его голос больше не шептал — он резал. — Никогда, слышишь? Никогда не зли меня.

В его глазах вспыхнул мрачный огонь, зрачки расширились, по виску вздулась жила — в одно мгновение мягкость сменилась угрозой. Настоящей. Физической. Без сомнений и компромиссов.

Это длилось всего секунду.

Лия невольно вскрикнула — и от боли, и от ужаса, и от осознания того, что в этом мужчине живут сразу два зверя: один — страстный и требовательный, другой — безжалостный.

Но как только он услышал её крик, его рука… отпустила. Пальцы разжались так же внезапно, как сомкнулись.

— Видишь, Алият, все просто. Нет смысла боятся меня, если за тобой нет греха. Но если ты пойдешь против меня — я тебя уничтожу, — сказано это было ровным, спокойным голосом, в котором не осталось и тени былой страсти.

— Не бойся, — продолжил он. — Сегодня день нашей свадьбы, я хочу, чтобы ты была счастлива. Никто больше никогда не рискнет обидеть или унизить тебя. Ты моя, Алият, моя.

Лия тяжело дышала, проклиная себя за то, что поддалась, всего на несколько минут, но поддалась чарам этого непостижимого человека, почувствовала себя женщиной — желанной, пусть и против воли. А еще, мысленно поблагодарила Ахмата, что он быстро разрушил опасные иллюзии.

Оставалось только взять себя в руки и приготовить тело к ночной боли.

Ахмат внезапно притянул ее к себе снова, положив ее голову себе на грудь. Так, чтобы она слышала биение его сердца. Гладил по голове, успокаивая, убаюкивая, точно и сам сожалел о своей вспышке. Лия старалась не шевелиться, вдыхая запах мужчины.

В зале ресторана вовсю шел праздник. Когда свадебный кортеж прибыл, Ахмат вышел первым, неохотно выпустив девушку из рук, открыл ей двери и подал руку. У имама и после никаха они не сказали друг другу больше ни слова. Сейчас Алия больше не сомневалась, что любое ее неверное действие может снова вызвать вспышку ярости. Они медленно шли по ковровой дорожке, позируя для фотоаппаратов. Народу около ресторана было столько, что у девушки закружилась голова, сотни людей. Но, как заметила Лия, и охраны было не мало — главный вход был почти полностью перекрыт для посторонних.

И вдруг, на долю секунды, у Лии проскользнуло по коже странное, почти что иррациональное ощущение наблюдения. Она споткнулась, но сильная рука мужа не позволила ей не то что упасть, даже пошатнуться. Лия испуганно подняла глаза на Ахмата, но его глаза светились улыбкой. Бережно придерживая ее за талию, он выглядел довольным. Улыбнулся ей и повел дальше.

В пышно украшенном зале ресторана, ослепительном от света хрустальных люстр и переливов золотой ткани, они прошли по ковровой дорожке, устланной розовыми и белыми лепестками, почти до самого центра — туда, где начиналась сцена свадебного действа. В этот момент музыка сменила ритм: гул голосов стих, и пространство вокруг молодых словно замкнулось, собирая на них все взгляды.