В комнату бесшумно, тенью, проскользнула Зарема и неуверенно присела на край дивана.
— Лия, я там оладушки напекла, — тихо сказала она.
Тонкая, стройная, с внезапно проступившей в движениях змеиной грацией, Зарема сильно изменилась за эти месяцы. Из угловатой девушки-подростка она превратилась в тревожную, невероятно красивую молодую женщину. Ее темные глаза, казалось, вобрали в себя всю боль этого мира, и в их глубине таилась недетская, пугающая мудрость. Она училась, старалась быть полезной по дому — выходить из квартиры ей по-прежнему запрещалось. Алиевы не оставляли попыток найти сбежавшую дочь, и тень отца нависала над их новым убежищем дамокловым мечом. Зарема никогда не говорила, что сожалеет о побеге, но, когда разговор заходил о семье, ее губы сжимались в тонкую, упрямую ниточку, а в глазах плескалась непримиримая смесь боли, обиды и тихой, выжженной ненависти.
Особенно — после визита к гинекологу.
Если состояние самой Алии врач назвала «вполне удовлетворительным», сухо отметив, что «необратимых физических повреждений нет», то с Заремой все оказалось иначе. Когда дверь кабинета наконец открылась, и оттуда вышла она — бледная, как полотно, и мелко дрожащая, а следом за ней — доктор, Надя и Лия медленно поднялись с кресел. Им не нужно было слов — по одному только взгляду врача они поняли: дело обстоит куда хуже, чем они могли предположить.
— Что такое? — Надежда тут же взяла себя в руки и крепко сжала руку племянницы.
Врач, женщина с усталым и вдруг резко постаревшим лицом, замялась, а потом жестом пригласила всех троих обратно в свой кабинет. Дверь закрылась, отсекая стерильный, пахнущий антисептиком мир кабинета от шумного коридора частной клиники.
— Надежда Ивановна… Зарема Саидмурадовна дала разрешение на то, чтобы вы и Алия Руслановна знали правду. Дело всё в том, что… — Она снова запнулась, её пальцы бесцельно перебирали листок в медицинской карте. — Вы… знаете… Господи, я каждый день вижу разное, но я не знаю, как это сказать! — Врач закрыла лицо ладонью на мгновение, словно собираясь с мыслями, и покачала головой. — Зареме… в детстве… ей сделали калечащую операцию на половых органах. Так называемое «женское обрезание», — выдавила она наконец, и эти слова повисли в воздухе тяжелым, ядовитым паром.
Надежда стала серой, как пепел. В лицо Лии ударила волна такого жгучего, животного жара, что на секунду перехватило дыхание. Это была ненависть — чистая, примитивная, слепая. Зарема, до этого сидевшая с каменным лицом, содрогнулась и, закрыв лицо ладошками, разрыдалась — тихо, безнадежно.
— Насколько… — только и выдавила Надежда, ее голос был хриплым и чужим. — Насколько… сильно?
— Очень, — прошептала врач, глядя в стол, будто находя в его деревянной столешнице ответы на несправедливость мира. — Второй тип. Отсюда и все ее проблемы по гинекологической части… хронические воспаления, спайки, вероятные сложности в будущем… — Она не выдержала, резко вскочила со стула, отворачиваясь к окну. — Что за звери делают такое с собственными детьми?!
Лия, не говоря ни слова, обхватила сестру, прижала ее трясущееся тело к себе, целуя в макушку, в темные, пахнущие дешевым шампунем волосы. А внутри яд ненависти разъедал всё дотла. Казалось, они бежали так далеко, проделали такой путь, но прошлое, как подлый и безжалостный зверь, снова и снова нагоняло их, впиваясь когтями в самое уязвимое.
— Что…. можно сделать? — Надя, не смотря на состояние шока, держала себя в руках.
— Можно… — врач сглотнула ком в городе, — провести реконструктивную операцию… Хирургическое восстановление. Это не вернет всего, понимаете? Не вернет… но сможет значительно облегчить физическое состояние, убрать хронические боли… О, господи! — Она вдруг резко провела ладонью по лицу, смахивая непрошеную слезу. — Бабоньки, да не знаю я, как это правильно говорить! — Ее профессиональное спокойствие окончательно треснуло, обнажив простую человеческую боль. — Знаю только, девочки, одно: это — не приговор. Слышите? Не приговор!
Она перевела взгляд на Зарему, и в ее глазах вспыхнула какая-то почти материнская решимость.
— Зарема, я костьми лягу, но найду тебе самого лучшего специалиста! Такого, который действительно поможет. И деньги… деньги мы найдем! Мы, врачи, мы… — ее голос сорвался, — я уверена, все мои коллеги, когда узнают, откликнутся! Консилиум соберем, варианты обсудим. Выход найдем! Обязательно найдем!
Она снова вскочила, на этот раз словно для действия, и, сжав кулаки, прошипела в ярости, глядя в стену:
— Что за звери? Что за нелюди творят такое с дочерями?!
Кто мог дать ей ответ на этот вопрос?
Точно не Лия, которая думала, что ее переломали, но до конца не понимала, что ломали не только ее. А Зарема после этого стала еще более тихой и замкнутой.
Обе девушки сидели в темноте и смотрели на осенний дождь. Обе отчаянно понимали, что их жизнь никогда не станет нормальной, прежней.
— Что мы будем делать, Лия? — тихо спросила Зарема. — Так и прятаться всю жизнь? Ты — от Ахмата, я — от собственных родителей и братьев.
— Кто из них, Зарема? — вдруг спросила Лия. — Кто…. С тобой это сделал?
Девушка вздрогнула.
— Откуда…. Как…
— Меня изнасиловал Ахмат, — Лия посмотрела в глаза сестры. — Я знаю, что чувствую. И ты тоже…. Кто?
— Адам….
— Я так и подумала… — кивнула Алия.
— Два раза… — Зарема ответила на незаданный вопрос. — Сказал, что, если пожалуюсь — они меня убьют. Не чистая я им не нужна…
— Это не ты нечистая…. — глухо ответила Лия, — это они — твари, подонки и насильники. Гнилая, зловонная семья. Аминат…. Ее тоже?
— Нет, — отрицательно покачала головой Зарема, смахивая с глаз слезы. — Ее отец Адаму бы яйца оторвал и в пасть засунул. Дядя Бек, хоть и строгий, но тетю и Аминат любит. Он бы прирезал Адама, как барана. Но… — она всхлипнула, — Аминат тоже…. Обрезанная.
— Да бля….. — выругалась Лия. — Ильшат, да?
Зарема утвердительно покачала головой.
— Старая гестаповка! Надеюсь ей черти все кости по одной в аду достанут! — внутри росла ненависть, густая, смрадная, черная, она заливала все внутри Алии черными чернилами, вытесняя все другие чувства. Она сама, Зарема, Аминат, Айшат и даже Халима — все они были изуродованы, перекроены тем миром, миром садистов и насильников, которые прикрывались благими словами.
Ни одна из них не сможет ни стать счастливой, ни нормально жить. Эти свиньи стоптали, переломали, испачкали все то светлое, что было в женщинах, извратили одних, почти убили других.
Как она или Зарема смогут стать счастливыми, кто из мужчин сможет полюбить их таких: жалких и искалеченных? Как смогут они испытывать счастье в близости? Как смогут доверять, строить семью, любить?
Ответов у Лии не было.
Была только звериная тоска внутри, злоба и ненависть, и зависть.
Зависть к тем женщинам, которые не прошли мясорубку, которые умели улыбаться мужчинам и миру, которые были достойны любить и быть любимыми.
В то время как такие как она и Зарема обречены на одиночество.
Андрей ясно дал понять это.
Почти неделю они жили в Астрахани — он не торопился, давал ей возможность прийти в себя. Его доброта и терпение поражали, он не разу не отвернулся от ее боли, ни разу не скривился в брезгливой гримасе, ни разу не выказал раздражения. И Лия, не смотря на унижение, боль, страхи, шок, чувствовала себя рядом с ним… хорошо. Украдкой любовалась красивым лицом, порой жадно вдыхала его запах, когда он обнимал ее. Когда ухаживал и радовал — чувствовала себя почти… нормальной. Живой. Иногда, лежа в постели ночью и стараясь не уснуть, избегая кошмаров, прислушивалась к его ровному дыханию и думала — каково это, быть любимым таким мужчиной. Настоящим. Сильным. Успешным.
А потом он привез ее в Москву. Они жили в его старой квартире, он нашел им врачей. А Наде помог устроиться на работу.
Лия знала, что он собирает все материалы и готовится защищать их обеих, нет, не в судах, а там, где сделать это и сложнее, но и надежнее — в коридорах власти.
