На какой-то момент остановился в нерешительности. А может, вернуться, пока не поздно, домой, очутиться в уютной комнате, зарыться с головой в теплую, мягкую постель? Но всего лишь какую-то минуту колебался Харитон, даже не колебался, а навсегда прощался с тихим переулочком, с вязом, на котором чернело гнездо, с домом, ставшим ему родным, с дядей и тетей, приютившими его как сына. Большая обида, урок этого проклятого самбо, придуманный легкомысленной Ляной, заглушил все родственные чувства, и ноги сами понесли его вперед, в неизвестность.

Шел долго. Пронизывающий влажный холод уже успел вытеснить из-под его одежды домашнее тепло. Никак не мог надумать, куда же ему пойти. Сначала почему-то решил отправиться на железнодорожный вокзал, хотя и не подумал о том, что не знает, не ведает, где он находится и в каком направлении курсируют поезда. Считал, что по пути разузнает у прохожих, где железнодорожная станция. Но прохожие не попадались, да и кто будет блуждать в этом молочном мраке?

Подумалось, что лучше, быть может, податься на автовокзал. Говорили, он где-то в самом центре города и оттуда идут автобусы во все концы Донбасса. И только теперь вспомнил о главном: на какие же деньги он купит билет? Ведь у него нет ни копейки. Живя у дяди на всем готовеньком, он даже забыл, что существуют деньги, эти чудо-бумажки, открывающие человеку путь куда угодно. Вспомнил и остановился. Стоял ссутулившись, а влажная тьма охватывала тело, затекала холодом под рубашку. На сердце было тоскливо, безвыходность сковала мысли. Самым логичным было немедленно повернуть к дому, забыть о глупости, совершенной в порыве гнева. Ведь давно известно, что зачастую, сделав один неверный шаг, человек начинает творить другие глупости, еще более нелепые, ничем не оправданные. Харитон повел себя именно так. Вместо того чтобы вернуться обратно, он, подув на ладони, двинулся дальше, не зная, что его ждет впереди. В голову пришла мысль о том, что, выбравшись на автостраду, он попросится на любую попутную машинку — мир не без добрых людей — и его увезут куда-нибудь, лишь бы подальше от Ляны…

Шел, и слышались ему автомобильные гудки, рев моторов, шелест колес по асфальту. Хорошо бы попасть в кабину какого-нибудь ЛАЗа или МАЗа, а еще лучше, если б посадили в «Волгу» или хотя бы в «Москвич». Вспомнил о «Москвиче», и сразу вокруг сделалось будто светлее, туман поднялся вверх, тьма развеялась, в воображении возник дед Макар со своим безотказным транспортом. И Харитон повеселел — его осенила спасительная мысль: нужно идти к деду, упросить его, чтобы отвез в аэропорт к самолету или к поезду на своем «Москвиче»!

Внимательно осмотревшись, отметил, что шел он именно той дорогой, что вела на улицу Журавлевых.

Сон со стариками не в дружбе, поэтому в усадьбе деда Макара, к радости Харитона, еще не ложились спать. Возле садовой избушки скупо светил огонек и слышались знакомые голоса. Под шиферным навесом у деда Журавлева все лето сушились и пересушивались мелко нарубленные сучья и ветки, обрезанные весной. Сушь эта даже в сырую погоду горела, как факел. В осеннюю пору загодя припасенные дрова были просто находкой. У веселого костра можно было коротать длинные вечера, пролетавшие за разговорами незаметно. Разговоры эти затягивались иной раз далеко за полночь.

В тот вечер, когда Харитон боролся с собой и борьба эта закончилась твердым решением бежать из Новотуржанска, деды Макар, Иван и Кузьма долго, уже в который раз, вспоминали до мелочей свою жизнь и планировали действия на день предстоящий. Прожитая жизнь была долгой, а день завтрашний, как и все осенние дни, будет короток, быть может, неприветлив, дождлив, поэтому и говорили о нем недолго. Только когда дед Иван спросил у товарищей: «А что же, хлопцы, будем делать завтра?» — дед Макар напомнил: «Надо бы наших мальцов свести к печи».

Ни дед Иван, ни дед Кузьма не возражали. Наоборот, оба подтвердили, что пора уже вести их к печи. Дров в костер не подбрасывали. Он угасал: малиново тлели угольки, иногда вспыхивали пламенем не догоревшие головешки. Расплывчатые тени стариковских фигур падали на стену избушки. Неуютно и скучно стало в саду. Как раз в то время, когда Харитон тихонько отворил калитку, деды стали прощаться со своим другом. Харитон слышал, как они прощались, и не спешил показываться на тропке. Ему, как говорится, было на руку, что старики уже расходились, и он, прислонившись к стволу старой груши, ждал. Деды разошлись не сразу. Еще что-то там осталось невыясненным у деда Ивана, а дед Кузьма тоже не мог покинуть компанию, пока не все было сказано и решено. Не таков дед Кузьма, чтобы покидать друзей преждевременно.

Наконец старики, тихо переговариваясь, направились к своим усадьбам. Дед Макар остался один, громко откашливался — то ли от едкого тумана, то ли от долгой беседы. Кто знает, сколько бы он кашлял, если б ему не помешал Харитон. Увидев хлопца, дед так удивился, что кашель пропал сам собой.

— Харитон?! Каким ветром тебя занесло?

Харитон, хотя и ждал такого вопроса, хотя у него и был приготовлен ответ, растерялся:

— Да так…

— В такой час? Что случилось, сынок?

В голосе деда тревога и беспокойство, поэтому Харитон поспешил уверить его, что ничего плохого не произошло, что ему просто не спится в такую туманную и темную ночь и он решил наведаться к дедову костерку.

— А почему ты с вещами?

Тут уж Харитону деваться было некуда. Ему вдруг все стало безразлично, и он начал спокойно, уверенно объяснять, будто речь шла о чем-то обычном и естественном:

— Да вот надумал съездить домой, посмотреть, как там: все ли убрали с полей. Хату свою проведаю, а то, может, ее и не утеплили или крыша протекает, потолок прохудился…

Словно взрослый, рассуждал Харитон о сугубо хозяйственных делах, а дед Журавлев глядел на него и никак не мог в толк взять, что с хлопцем творится.

— Ну, а с Вадимом Андреевичем ты говорил?

— Так он же в Москве…

— А тетя Клава знает?

— Она на каком-то собрании, что ли…

Дед Журавлев с досадой почесал за ухом:

— С Ляной поссорился, может?

Харитон молчал.

Почувствовав, что попал в цель, дед Макар тоже помолчал, металлической палкой пошевелил жар. Угольки закраснелись, вспыхнули язычки синеватого пламени, в темноте блеснули виноватые глаза Харитона, тревожно смотревшие на озабоченного деда.

— Женщины, одним словом… — рассуждал сам с собой дед. — Им только поддайся. О-о, они, дай им бог здоровья, хоть кого из равновесия выведут!

Дед насмешливо подмигнул подавленному Харитону, голос его зазвучал тверже, доверительней:

— А ты не поддавайся! Не поддавайся, говорю, на бабьи насмешечки, старайся не замечать ее выходок. Она тебе свое, а ты свое. Разве женщина может понять мужскую натуру?

У Харитона сразу отлегло от сердца. Правильно говорил дед, говорил то, что мог бы сказать и сам Харитон, если бы хорошенько подумал. Даже самому себя стало жалко: из-за прихотей какой-то девчонки должен бежать из дома, к которому уже успел привыкнуть.

— Так что же она, чем тебя обидела? — допытывался дед.

Харитон молчал. Что скажешь? Все обиды, что нанесла ему Ляна, вдруг показались мелкими — ведь причиняла их неразумная девчонка, на действия которой настоящий мужчина не должен обращать внимания. А он, Харитон, воспринял все это так болезненно, что среди ночи, будто вор, выскользнул из дома и отправился в неизвестность. Стало и стыдно и неприятно, но что тут поделаешь? Совершил глупость, отступать теперь некуда.

Не дождавшись от Харитона ответа, дед Макар поинтересовался:

— Так чем же я могу помочь в твоем деле?

— Если б отвезли меня на аэродром…

Теперь дед на какое-то время потерял дар речи.

— Решил все-таки бежать?

— Да, хата, может, протекает…

Дед Журавлев не стал его переубеждать, больше ни до чего не допытывался, сказал только:

— Жаль, жаль, а я думал завтра тебе показать кое-что необыкновенное…

Харитон навострил уши: если собрался что-то показать дед Журавлев, то посмотреть стоило. Что попало дед не покажет. Ждал — дед Макар объяснит, с чем именно он хотел бы познакомить Харитона. Но Макар Ерофеевич, вздохнув о том, что так и не сможет осуществить свое намерение, обеспокоился другим: