Так то была мама…

Видел, как муштровала Митька и Яриську тетка Тонька. Особенно забавляло его, как дрессировала она непонятливого дядьку Евмена. Смешно было Харитону, ох, как смешно, а оно, оказывается, не стоило потешаться над чужим горем, — чего доброго, и сам то же испытаешь.

Харитон встречал женщин с характером, совершенно противоположным тому, что у тетки Антонины. Вот хотя бы Соловьяткина мама. Она словно тихое лето. Ни мужу, ни сыну ни в чем не перечила, знай делала свое дело, даже жалко было ее Харитону. Глубокое уважение у него вызывала и Лянина мама, Клавдия Макаровна. С таким человеком можно тысячу лет прожить, плохого слова от нее не услышишь. Никому она не досаждала — ни дяде Вадиму, ни Ляне не делала замечаний, хотя и было за что, а тем более ему, Харитону. Даже какой-нибудь глупостью, сделанной ненароком, невозможно было вывести из равновесия тетю Клаву.

Словом, все женщины были люди как люди, а откуда взялась на Харитонову голову эта Ляна, он никак не мог взять в толк. Нет, не подумайте, что Ляна плохо относилась к Харитону. Наоборот! Если бы можно было собрать воедино заботливость многих женщин, это было бы мелочью в сравнении с тем вниманием, какое уделяла своему брату Ляна.

Плохо было Харитону. Он понимал, что попал в западню, из которой нет выхода. Наверное, так не чувствовал себя барсучок в клетке боровского зоопарка. Тот при людях забивался в угол и сидел тихо, а когда те расходились, выбирался из своего укрытия, шарил повсюду, искал выход. Не сиделось барсучку в конуре, хотелось на волю, людские заботы были ему горьки и ненужны.

Вот так же и Харитон. Сидел, словно барсучок, в своей каморке наверху, делая вид, что старательно читает, учит назубок правила, а сам думал, как бы улизнуть отсюда, как бы вырваться из-под опеки сестренки в широкий мир, на волю.

Не каждая мать так печется о своем ребенке, как Ляна опекала Харитона. И если Ляна любила во всем аккуратность, сама жила и действовала по твердо заведенному распорядку, то и Харитону приходилось поступать так же. Едва начинало сереть за окном, едва солнечные лучи золотили краешек неба, как уже звенел игрушечный телефон. Хороша игрушка, что дерет, словно рашпилем, по сердцу, будит своим трезвоном.

— Харитончик! Хеллоу, Харик! Подъем, голубчик, подъем, бездельник! Хватит храпеть, на зарядку становись!..

Ничего не поделаешь! Должен вскакивать будто ошпаренный, стремглав лететь с верхнего этажа во двор, потому что Ляна уже там, ждет начала зарядки. Пробовал — не думайте, что так легко сдался, принес себя в жертву Харитон! — пробовал не обращать внимания на телефон и строгие приказы. Где там! Тигрицей тогда врывалась к нему в комнату Ляна, и не то что сбегать — клубком должен был катиться вниз Харитон; в одних трусиках скакать по двору, бегать и приседать, размахивать руками и обливаться холодной водой, потому что именно такую физзарядку придумала сестричка и твердо и решительно требовала порядок соблюдать.

Харитон постепенно втянулся, привык к этой каторжной зарядке, просыпался за минуту до телефонного звонка. Потом зарядка ему даже стала нравиться, но… не только ею досаждали ему каждодневно. После зарядки, холодного душа и энергичного растирания мохнатым полотенцем начинались сборы в школу.

— Харик! Книжки сложил? Тетради в порядке? Карандаши в пенале?

Харитон научился укладывать все это своевременно, еще с вечера, чтобы поспокойнее чувствовать себя утром, однако всевозможные вопросы, будто удары кнута, настигали его и на верхотуре:

— Харик, завтракать! Дети! Творите скорее молитву, овсяный кисель на столе!

Откуда она выкопала это старомодное стихотворение про кисель и молитву, можно было только гадать. На столе обычно источал пар не овсяный кисель — тетя Клава не ленилась наготовить всего вкусного вдосталь. Желтый, точно масло, картофель, золотистые ароматные сырники или такие блинчики, что сами во рту таяли, — кто знает, когда тетя Клава успевала все это приготовить…

Но и за завтраком Ляна оставалась Ляной. Пододвинув поближе к себе тарелку, как бы случайно бросив взгляд в сторону Харитона, тут же всплескивала руками:

— Ваше благородие! Да кто же в солидном и культурном обществе так себя ведет?! Нагрузил целую гору картошки, приткнул сбоку котлету, а наверх еще и огурец посадил. Ну и культура!

Наученный горьким опытом, Харитон в следующий раз клал ложку-другую макарон и мялся, скромно поглядывая на сосиски, не зная, как с ними поступить. Ляна и здесь не пропускала случая прицепиться:

— Гляньте, до чего мы культурны и робки! Кто же так мало кладет в тарелку! Словно коту! Кладешь, так клади столько, сколько съешь, чтобы не осталось и не тянуться за добавкой. Понимать ведь надо!

Тетя Клава урезонивала дочь:

— Дай ты покой человеку!..

Ляна возмущалась:

— Так кто же его учить будет? Он считает, что здесь Боровое, а у нас город, промышленный центр, и будьте любезны, усваивайте культуру!

Брал под защиту Харитона и сам Вадим Андреевич:

— Ляна, ты перегибаешь палку. Не обращай внимания, Харитон.

Ляна бросала удивленный взгляд на отца.

— Не узнаю вас, товарищ директор! Вместо здоровой требовательности — такой либерализм. Неужели вы и со своими подчиненными такой добренький?

Вадим Андреевич, смеясь, щурил глаза:

— Придираться, Ляна, за столом к своим близким некультурно.

Ляна удивлялась, даже переставала есть:

— Вот как? А когда же воспитывать человека, если не за работой? Пусть правильно вилку и нож держит — слова не скажу.

Мать начинала сердиться:

— Ляна, не мели глупостей!

— Глупостей? А если человек вырастет, не научившись культурно есть, а его возьмут и вызовут, допустим, на какой-нибудь дипломатический обед? Или за границу пошлют — всякое может случиться, — а он начнет из супа креветок руками вылавливать?

Вадим Андреевич не выдержал — рассмеялся. Клавдия Макаровна прыснула. А Харитон, представив себе, как он где-то вдали от дома, за рубежом, выуживает из супа красных рачков, тоже рассмеялся. Не смеялась только Ляна, потому что относилась к таким вещам серьезно.

— Смейтесь, смейтесь!..

Харитон, хоть и норовил не прислушиваться к Ляниным советам, все же невольно присматривался к тому, как ведет себя за столом дядя Вадим, как он пользуется приборами. Вадим Андреевич вилку держал в левой руке, умело действовал вооруженной ножом правой. Его не стыдно было бы пригласить на званый обед в Кремль. И парень постепенно проникся сознанием того, что и впрямь во всем должен соблюдаться порядок, даже в том, как человек держит себя за столом. Постепенно и сам он начинал успешно орудовать и правой и левой руками, чем вызывал законный восторг Ляны.

— Молодец, Колумб! — торжествовала она и все же не упускала случая поучить: — Только не чавкай, когда ешь. Это не делает чести ни одному дипломату да и вообще любому культурному человеку…

Не забывала Ляна проверить готовность брата к ответам по самым трудным дисциплинам. Сперва Харитон упирался, не хотел отвечать, отговаривался, что он все знает, но, после того как раз-другой потерпел на уроках неудачу, Ляна ему не верила, требовала:

— Не крути, отвечай!

Харитон напрягал память, отыскивал ответ, который зачастую не удовлетворял сестричку, и та начинала его «гонять», не отставала до тех пор, покуда он не усваивал всю премудрость. Это давало заметные результаты на уроках. Харитон не «плавал», получал пятерки, и тогда Ляна была на седьмом небе, будто это не он, а она сама получила высший балл, хвасталась в классе:

— Ну, как мой брат? Растет? Гений!

И все же, хотя Харитону было приятно, что о нем так заботятся, что эти заботы дают зримые результаты и он становится другим человеком, он никак не мог примириться с тем, что кто-то посторонний все время навязывает ему свою волю. Он жаждал независимости, хотел быть самим собой, хоть и понимал, что сам по себе не станет дисциплинированным и аккуратным. Старался, делал все так, как велела Ляна, потому что побаивался ее острого язычка, но втайне мечтал о побеге, о прежней воле и свободе.