Идти в село, звать на помощь? Пока будет ходить, волчица, которая уже, наверное, следит за каждым его движением, сразу же кинется к логову и перетащит волчат в другое место, так спрячет их, что и не найдешь. Нельзя отходить от логова! Засесть в чаще, взять его на прицел и ждать появления волчицы? Но она, почуяв присутствие человека, сюда не вернется. Можно и день, и два сидеть, а у него со вчерашнего дня во рту крошки не было…

В безвыходном положении оказался дядька Евмен. Как в той сказке с медведем: и сам не идет, и поймавшего не пускает. Чесал-чесал он затылок да и надумал: а если взобраться на дуб, засесть в ветвях? Может, волчица сейчас далеко, а вернувшись, опасности не заметит? Люди говорят, будто зверь человека не чует, если тот заберется на высоту. Дядька Евмен не знал, так это или не так. Другого выхода нет — надо лезть на дуб.

Дуб ветвистый. Став на кучу дров, взобраться на него нетрудно. Спустя какую-нибудь минуту Евмен удобно устроился на нем, словно в седле, на высоте в пять-шесть метров над землей. Огляделся вокруг. Листвой дубы одеваются позже других деревьев; в эту пору на ветвях дуба только что высыпали мелкие бледно-розовые листочки, которые не застили света, видно было далеко. Евмен остался доволен — позицию выбрал такую, что лучше и не придумаешь.

Стал поджидать.

Кто охотился на волка, тот знает, что дело это непростое. Осторожный, предусмотрительный и хитрый зверь волк. Говорят, почуяв смертельную угрозу, волчица даже бросает волчат, убегает.

Обо всем этом передумал дядька Евмен, сидя на дубе. А сидеть неподвижно было неудобно и жестко, потрескавшаяся дубовая кора так и впивалась в тело. К тому же голод и жажда мучили. Что взял с собой в кармане, сжевал еще ночью, а про воду и забыл. Да еще проклятые комары так и вились, так и жужжали, жаждали напиться человеческой крови. Они, правда, сон отгоняли. Он, пакостник, сильно одолевал лесника. Смотрит дядька Евмен в чащу, наблюдает за каждым кустом, сторожит, не крадется ли волчица, а веки так и норовят слипнуться, ведь не спал уже не одну ночь. Время тянется, вроде прошел уже целый век, а в лесу — ни шелеста, ни треска. Не идет к своим малышам волчица. Они тоже есть захотели, слышно — попискивают, ну точно щенята в будке… Наверно, она, проклятая, была где-нибудь близко, заприметила Евмена, теперь хоть год сиди — не подойдет…

День был пасмурный, солнца не видно, но и дождя нет — не холодно и не жарко. В такую погоду травы просто на глазах растут, хлеба кверху тянутся, листья на деревьях зеленью наливаются. Сейчас бы хозяйством заниматься, а лесник все домашние дела запустил, с волчицей в жмурки играет.

Но что поделаешь? Все чаще ученые утверждают, что волк полезен и его надо беречь, потому что в лесу он самый большой благодетель, вроде «тренера», который любую косулю и кабана в спортивной форме держит, не дает никому из лесных жителей зажиреть или заболеть, а заболевшего быстро «вылечивает». Кто знает, может, где-то в тайге или тундре волк действительно благодетель? Там, где волков мало, оленей и других крупных травоядных множество… А тут, на Полесье, особенно в Евменовом обходе, где живут несколько зайцев, табунок коз и стадо кабанов, таких «тренеров», как волчица, надо уничтожать, иначе никакой живности не останется.

Обо всем передумал Евмен. И детство свое вспомнил и юность. Ему впервые приходилось иметь дело с волками. В войну они почти перевелись в лесах, из которых поубегали и козы, и кабаны, и лоси, и волки. Партизаны занимали здешние леса, бои шли такие — где там зверю удержаться…

Поначалу Евмену показалось, что это сон. Он задремал. Может, и захрапел бы на дубу, да комар в ухо заполз, разбудил. Открыл он глаза, глянул в чащу, а там что-то серое движется. Не сразу сообразил — волчица, высоко подымая лапы, к дубу подбирается, зайчишку-неудачника держа в зубах.

Евмен схватил ружье. И, видать, это движение инстинктивно почувствовала волчица, потому что остановилась как вкопанная, смотрит по сторонам, даже добычу из зубов выпустила, принюхивается, не на шутку переполошилась. Евмен понял: миг — и она прыгнет в сторону, скроется в зарослях.

И она-таки прыгнула, но в это время раздался выстрел, прокатился эхом по чаще, разнесся по лесу, возвещая птицам и зверям, что свершился суд правый над серой разбойницей и теперь можно вздохнуть посвободней.

Как раз в это время кончила Яриська готовиться к предстоящему экзамену, а Митько, наигравшись вдоволь в березовой рощице, направлялся домой. Тузик с Рексом вдруг такой лай подняли, что ребята даже испугались — что там случилось? Это возвращался домой отец. Псы кинулись было навстречу Евмену, но, учуяв волчий дух, поджали хвосты, заскулили, ощетинились, стали похожи на диких кабанов и бросились искать укрытия под амбаром.

Дети подбежали к отцу, с любопытством разглядывали мешок, который он бросил посреди двора. Мешок шевелился.

— А где мать?

— Ушла куда-то…

Евмен облегченно вздохнул. Значит, достаточно времени, чтобы обдумать предстоящую встречу с женой, и хотя у него готов был ответ на каждый ее вопрос, однако лучше, если б их разговор состоялся не теперь, а немного погодя.

— Папа, ну что там? — канючил Митько.

Хитровато улыбаясь, молча развязал Евмен веревку и вытряхнул волчат на траву.

— Щенки! — заплясал Митько.

Волчата — их было двое, черно-бурых, густошерстых, мешковатых, уже зрячих — действительно доходили на маленьких овчарок. Хищно сверкнув иссиня-желтыми глазами, они поначалу бросились в стороны, затем, припав грудью к земле, затаились — что значит дикари!

— Волчата? — догадалась Яриська.

— Ага, — солидно ответил отец. — Теперь на собак будем их перевоспитывать.

Митько даже рот разинул, не поверил:

— Ей-богу, волчата? А не обманываешь?

Евмен рассказывал про свою охоту, обдумывая, куда их поселить.

Разыскали глубокий ящик, положили в него сено. Собрались поместить туда волчат. А они, даром что маленькие, а царапаются, убегают, не даются в руки. Евмен брал их за загривки, они взвизгивали, как обыкновенные щенята, в сено зарывались сразу с головой, только поблескивали оттуда глазками.

— Молока им принесите, — велел отец.

Дети будто не слыхали. Митько считал это Яриськиным делом, а Яриська ждала, что брат проявит инициативу: мальчишке сподручней заниматься воспитанием волков. В конце концов пришлось ей раздобывать молоко — как-никак хозяйка, — а Митько взялся кормить волчат. Только они и близко к черепку не подходили, боялись.

Дядька Евмен тем временем переоделся, умылся, сел на колоду и с аппетитом уминал хлеб с молоком. Его небритые, в черной, словно сажа, щетине челюсти двигались проворно. Он задумчиво смотрел на лес, за которым уже скрылось солнце, только розово-красное зарево стояло над горизонтом. В лесу состязались кукушки; где-то за хатой в кустах пробовал голос соловей; иволги кричали, перелетая с дерева на дерево; аист вернулся к аистихе в гнездо и, кланяясь, все что-то клекотал, вроде бы извинялся перед ней за какую-то провинность. Евмену подумалось, что одинаково ведется как у людей, так и у птиц. Вот аист извиняется перед своей подругой, а скоро и ему предстоит оправдываться перед Антониной. Только есть разница — аистиха молчит, видно, в молчании таит свой укор, а Тонька молчать не станет, у нее на каждое Евменово слово своих десяток приготовлено, вылетают, будто из соломорезки солома, не переговоришь ее и не остановишь.

Не успел поесть — жена показалась на стежке. Сильно была озабочена, а как увидела мужа, такой вид приняла, будто еще целая груда дел ей на голову обрушилась.

— Мама! — бросился ей навстречу Митько. — А у нас волчата! Пара!..

Антонина молчала. Ничего не отразилось на ее постном, обиженном лице. Евмен отложил хлеб, отодвинул подальше крынку.

Яриська, научившаяся без слов угадывать желания родителей, убрала посуду.

Какое-то время Антонина молча ходила по двору.