Такая атмосфера по душе тому, кто к ней привык, как привыкает житель других широт к своей среде: она жизнетворна для тех, кто считает дым родного очага слаще и приятней всех дымов на свете.
Во-вторых, в это безусловно можно поверить хотя бы уже потому, что подобная истина подтверждается таким всезнающим человеком, таким высоким авторитетом, как семиклассница Ляна, знающая на память грибоедовский афоризм о сладости и приятности дыма отечества и вообще слывущая особой, для которой не существует никаких тайн.
Родилась и воспитывалась Ляна в интеллигентной, передовой семье, поэтому весьма рано поняла, что честь семьи и рода нужно беречь с самого малого возраста, и быстро усвоила закон: отставать от своих родителей, от требований времени — большое преступление. И она, на радость родным, особенно матери, на утеху всем своим близким и дальним родственникам, росла ребенком серьезным, круглой отличницей, активной общественницей и вообще личностью, на которую следовало равняться, и не только сверстникам, а и взрослым. Времени Ляна понапрасну не тратила, как это делали некоторые ее сверстницы и особенно сверстники.
Ляна и в самом деле много знала — мало кто из ее подруг мог представить себе, как она часами штудирует том за томом Большую советскую энциклопедию. Штудирует не бесцельно и бездумно, а запоминает, надежно откладывает прочитанное в клеточках своего юного мозга, с тем чтобы в критическую минуту удивить немыслимыми познаниями своих учителей и соучеников.
Ляна была любимицей мамы, инженера-воспитателя. Поскольку Лянина мама работала в Доме технического просвещения, отдавая все свои силы подъему производственно-технической культуры рабочих и инженерно-технических работников, и поскольку делать это было нелегко, то мама выработала драконовскую самодисциплину, составила себе такой распорядок рабочего дня, что просто диву даешься, как у нее еще оставалось время для воспитания дочери. Такими делами, как приготовление пищи, стирка белья, шитье одежды, мама не занималась, — к счастью, в их селении все эти вопросы давно разрешены работниками службы быта.
Ляна все перенимала от матери. Став школьницей, она тоже постепенно выработала жесткий режим и уже в пятом или шестом классе жила по этому режиму твердо и неотступно. Хотя и нет желания выдавать тайны Ляниной жизни, так как это ее личное дело, все же попытаемся проследить за этой школьницей на протяжении хотя бы одного дня.
Ляна просыпалась рано, однако не раньше родителей. Когда исчезал из дома отец, она и представления не имела, а мама, видно, уходила незадолго, так как на столике возле кровати дочери стоял уже не горячий, но и еще не остывший стакан кофе с молоком, крендель либо сдобная булочка. Подымал Ляну будильник со стрелкой, поставленной на семь тридцать.
День Ляна начинала по-разному. Иногда, вскочив с кровати, включала радио. Как раз в это время аккомпаниатор лихо наигрывал спортивную мелодию, а незримый физрук так уверенно командовал незримыми физкультурниками, будто все они находились перед его глазами. Ляна тоже начинала приседать и подпрыгивать, кружиться по полу, размахивать руками и перевешиваться через стул либо через кушетку.
Иногда, проснувшись, сразу бежала под душ, полусонными глазами отыскивала на щитке колесики, что крепко держали в трубах холодную и горячую воду; взвизгивая от холодного щекотания, решительно и бесстрашно обливалась ледяною водой, быстро растиралась мохнатым полотенцем и совсем прогоняла остатки сна. Наспех пила какао или кофе, зачастую без кренделя или булочки. И одновременно натягивала на себя одну одежку за другой, так что скоро была готова в школу. Тем временем стрелки часов приближались к восьми. Быстрыми пальцами пианистки Ляна перебирала в портфельчике учебники и тетради, старательно сверяя их с расписанием уроков, висевшим над ее кроватью.
Накидывала перед зеркалом пальтецо, по-взрослому прихорашивалась, точно так же, как это делала мама, большим пластмассовым гребнем расчесывала короткие, стриженные под мальчишку волосы, отчего они еще больше разлохмачивались и делали Ляну похожей на забияку-мальчишку. В глазах появлялось явное недовольство, она сердито показывала себе язык, отворачивалась от зеркала, видимо, для того, чтобы поскорее прекратить отношения с этой разбойницей Ляной и подружиться с другой — деловой, образцовой ученицей, которая бодро выстукивала каблучками по полусонным улицам и одной из первых появлялась в классе.
До звонка еще оставалось не менее получаса, поэтому можно понять, что столь пунктуальная особа, как Ляна, бежала так рано в школу вовсе не для того, чтобы бить баклуши. Дело в том, что она отвечала за успеваемость всех одноклассников. А коли так, то могла ли такая отличница-школьница, как Ляна, позволить классу подобную роскошь — иметь двоечников? Нет, этого не могло быть в классе, в котором училась Ляна! И она приходила каждое утро в класс почти всегда первая, а уж за ней, на ходу прогоняя сон, те, кто по каким-то причинам не успел выполнить домашние уроки или понять заданное учителями. Ляна быстро и толково разъясняла всем вместе, а то и каждому неудачнику отдельно их промахи. Должники очень быстро ликвидировали свои долги, отстающие — свои отставания, лодыри — свою лень, и Лянин класс вот уже много времени не знался с таким позором, как невыполнение домашних заданий. Но, к сожалению, от этого не прибавлялось знаний у некоторой части семиклассников, что ей доставляло немало огорчений.
Занятия в школе Ляне были всегда и интересными, и желанными, она не стеснялась подымать руку, когда учитель обращался к классу с вопросами, ей нравилось коллекционировать пятерки в классном журнале и в своем дневнике.
Завтракала и обедала Ляна в школьной столовой, затем бежала домой. Отведенное распорядком дня время расходовала на приготовление заданных на дом уроков и спешила во Дворец пионеров, где у нее было немало дел: самодеятельность, обмен книжек в библиотеке, пионерский сбор — ни одной минуты без дела.
Вечер у нее целиком был занят чтением — писатели и ученые столько написали книг, что Ляна смотрела на библиотечные полки со страхом и одновременно с жадностью голодного.
Только перед сном у нее выпадало полчасика для размышлений, воспоминаний и сладких мечтаний. Чаще всего приходило на память лето; оно располагало к раздумьям — как лучше и с пользой провести предстоящие летние каникулы. Осень Ляна не любила; как только она наступала, с тучами, слякотью, ветрами и холодами, девочка уже начинала мечтать о весне. Не о той весне, которая появится на мартовских листках календаря, а о той, что вбирает в себя майскую силу, ведь дожди ранней весны и ветры были ей ненавистны, как и осенние. Любила Ляна и зиму, особенно начало января, когда выпадает первый снежок, кристально чистый, ослепляющий своею белизной. Но в Донбассе снег из белого быстро превращался в бурый или серый, а то и вовсе сажеподобный, зима теряла свою первозданную красоту и становилась похожей не на праздничного белорубашечного отдыхающего, а на засаленного, перемазанного копотью кочегара. Все вокруг делалось будничным, рабочим и уже не волновало воображения юной школьницы.
И только лето, с самого начала и до конца золотой осени, оставалось летом, полным тепла и живой красоты, птичьего пения и могучего дыхания горячей земли. Лето не боялось ни сажи, ни копоти, ни мазута, ни дымовых завихрений, ни палящего солнца, ни горячих ветров. Лето было летом, даже когда донецкая степь рыжела от засухи, чернела от пыли, дымилась едкими дымами всех фабрик и заводов. Все казалось преходящим, а постоянным было только лето, время от времени умывавшееся дождями и ливнями, и тогда исчезали и пыль и копоть, оживала трава, веселели деревья, прозрачнее становилась вода в пруду и речке, что несмело кралась за селением в степь, спеша в объятия красавца Донца.
Любила Ляна все живое, унаследовав, наверное, от своего сельского дедушки любовь ко всему сущему на земле. Но ближе ее сердцу были почему-то аисты. Не то что смотреть, а даже вспомнить о них не могла она равнодушно. Эти экзотичные птицы, с давних времен подружившиеся с человеком, вызывали у Ляны особое чувство, настолько трепетное и глубокое, что она даже жмурилась, глядя на них, не в силах сдержать сладкое биение сердца и избавиться от желания привадить этих чудо-птиц к своему дому.
