Деда Макара это ничуть не тревожило:

— Пока дойдет очередь до улицы Журавлевых, старый Макар ничего этого не увидит. Оттуда, куда он отправится, не видно будет, как его старое гнездо экскаваторами сносить станут.

Так бодро, оптимистично предвещал дед Макар конец своему дому, своему саду и халупе в саду. Однако Харитон безошибочно различал в дедовом голосе тоску по прошедшему, минувшему; понимал, что дед с величайшим удовольствием остался бы здесь, на земле; не хотелось ему отправляться ни в какие дали и оттуда смотреть на то, что невозможно увидеть.

Дед Копытко еще оптимистичнее смотрел на будущее своего сада.

— Это хорошо, что тут место для развлечений планируют. Значит, найдется местечко и для моего садика. Ведь жаль с корнями вырывать такие яблони, такие груши, сливы и абрикосы. Сорта у меня особенные, сами знаете. Ни у кого не подымется на них рука. Пусть растут себе в парке! Детки малые будут бегать, плоды собирать — полакомятся яблочком или сливкой, порадуются, расти будут. А как же, оно хоть и хорошо в будущем станет людям житься, а на садик, когда он цветет, всякому полюбоваться захочется, так-то!

— А мою малину выкорчуют, — тоскливо смотрел в землю дед Кузьма. — Ягоды вкусные, а сама колючая, не пожалеют…

Помолчав, деды отгоняли от себя картины будущего, поглядывали в котел, где закипала пшенная каша, возвращались к действительности, снова и снова обсуждали вопрос: получится или не получится?

В тот день должны были разрешиться все сомнения. Встревожены и возбуждены в этот день в Новотуржанске были все: руководители горкома партии и горисполкома, директор завода и его сотрудники, начальник литейного цеха и все мастера огня и литья.

Как раз в то время, когда Ляна и Харитон старательно повторяли в классе формулы и теоремы, так как программа по всем предметам в основном была пройдена и теперь занимались только подготовкой к выпускным экзаменам, в литейном цеху Новотуржанского завода начиналось ответственнейшее и самое важное, ради чего так старались знакомые всем школьникам старики, над чем столько думали секретари горкома и директор завода, чего с таким волнением, верой и неверием ждали новотуржанцы.

Школьники занимались спокойно, ничего не подозревая. Им специально не сказали, что событие совершится сегодня. И правильно сделали, так как, вероятно, ни один ученик, а особенно из тех, кто состоял в кружке юных металлургов, ничего не услышал бы, что́ говорилось в классе.

Отставные металлурги явились в этот день в литейный цех так, будто снова нанялись на работу. Оделись по-прежнему, в униформу людей, стоящих близко к огню. К этому весеннему чудесному дню сталевары пришли не случайно. Ему предшествовала большая и напряженная работа: во-первых, была сделана не одна проба отливки художественных деталей из бронзы, во-вторых, к этому дню были подготовлены и все технические средства, чтобы осуществить процесс: построена специальная печь для плавки нужного количества металла, мастера-формовщики создали сложнейшие формы для отливки деталей будущего памятника.

Школьникам, и то не всем, а лишь юным металлургам, велели остаться после уроков, сказали, что будет внеочередное занятие кружка. Олег Панкратьевич, чем-то взволнованный и какой-то необычный, долго знакомил ребят с новой статьей известного академика-металлурга, расхаживая по классу, и тревожно поглядывал на часы. Кружковцы внимательно слушали, волновались тоже: им передалось беспокойство учителя.

Потом им разрешили пойти домой, подкрепиться, а к вечеру всем собраться у проходной.

— А зачем? — не вытерпев, спросил кто-то.

— Увидите…

Учитель был суров, не сказал больше ни слова, но и говорить ничего не стоило — кружковцы догадались сами: именно сегодня должно произойти то, чего они с таким нетерпением ждали.

У ворот завода в назначенное время собрались все. Тихо переговариваясь, терпеливо ждали Олега Панкратьевича, человека весьма пунктуального. Школьники собрались за полчаса до назначенного срока, а учитель пришел минута в минуту — ценил человек время. Не медля, двинулись к проходной. Здесь их уже знали, была на них и соответствующая бумага у вахтера. Торжественно, сосредоточенно один за другим, словно настоящие рабочие, пройдя через металлическую вертушку, очутились на заводском дворе. Старательно обходя мазутные пятна, многотонные металлические болванки, ловко разминулись с подвижными мотовозами, направились к литейному.

На заводском дворе, в цехах чувствовалось праздничное настроение или, быть может, просто так показалось Харитону. Люди двигались в этот день как-то иначе, будто нервничая, да и было их значительно больше, чем в обычные дни. А в сталеплавильном и вообще многолюдно, празднично, но в чем состояла эта праздничность, сразу распознать было трудно. Только потом Харитон заметил, что в просторном, самом большом из цехов сегодня было подметено, пол вымыт, огромные, до самого потолка, окна протерты. Поэтому и солнце светило сюда так радостно, его золотые лучи купались в испарениях газа, поблескивали на побеленных стенах, играли зайчиками на полу.

В углу, рядом со сталеплавильными агрегатами, колдовали ветераны-деды и несколько мастеров и подмастерьев из сталеплавильного цеха. Доступ к ним был для всех закрыт, специальная веревка с нацепленными на ней красными лоскутками останавливала каждого, кто пытался пройти туда, где творилось таинство художественной отливки. Даже директор завода в окружении своих помощников и заместителей стоял поодаль.

Вадим Андреевич будто вообще не интересовался тем, что происходит за ограждением, весело говорил с людьми, рассказывал, видимо, что-то интересное. Когда юные металлурги приблизились к толпе, то среди присутствующих увидели секретаря горкома партии. Харитон его знал хорошо, он частенько, особенно в последние дни, заезжал к Макару Ерофеевичу домой, подолгу беседовал со стариками, подбадривал, убеждал, что не стоит волноваться, так как все должно обойтись наилучшим образом.

Ребята остановились возле группы инженеров — технических и руководящих работников завода, украдкой посматривая на них и прислушиваясь к тому, что говорил Олег Панкратьевич. Уже в который раз объяснял он, что бронза — это сплав меди с оловом и некоторыми другими элементами. Можно сплавить медь с цинком и получить латунь, медь с никелем превратилась бы в мельхиор. Ученики обозначали бронзу буквами «Бр», а к этому «Бр» добавляли буквенные названия примесей и их процентное содержание. Учитель рассказывал монотонно и немного скучно о том, какие бывают бронзовые сплавы. Разные, оказывается, бывают. Оловянистые, характерным признаком которых является примесь фосфора; алюминиевые, имеющие высокие литейные и антикоррозийные качества; кремниевые, самые дешевые среди других, хотя они и могут с успехом заменить оловянистые; бериллиевые, отличающиеся высокой прочностью и упругостью; свинцовые, выдерживающие высокую рабочую температуру и поэтому используемые для турбин, дизельных и других механизмов; кадмиевые, из которых изготовляют телефонные и телеграфные провода; германиевые, которые отличаются очень высокой антикоррозийной стойкостью; циркониевые, известные своей высокой электропроводностью; титановые, что с течением времени становятся все прочнее.

Харитон слушал внимательно, стараясь запомнить каждую из формул большого разнообразия бронз, и чувствовал, что все они, эти бронзы, расплываются и смешиваются в его представлении, как медь с разного рода добавками. Увидев, что некоторые из сообразительных кружковцев записывают объяснение учителя, пожалел, что сам этого не сделал, но тут же успокоился, придя к выводу, что если кто-нибудь записал эти сухие, но мудрые объяснения, то они вскоре станут достоянием всех. Слушал, а сам следил за тем, что делали там, в углу, металлурги, и ничего понять не мог.

Тем временем учитель объяснял, что многие пластические и декоративные свойства, а также сравнительно легкое изготовление и обработка бронзы обусловили широкое применение этого благородного сплава в монументальной станковой пластике и декоративном искусстве. Для изготовления художественных изделий бронза применялась еще до новой эры.