— Нет, — Зеран покачал головой, — я понимаю твои мотивы. Но тот человек погиб мучительной смертью. А мы даже ничего сделать не можем.

Кайан, не меняя позы, смотрел в пустоту, как если бы она могла дать ему ответы. Его голос прорезал тишину, словно лезвие ножа.

— Иногда приходится выбирать, когда действовать, а когда ждать.

Зеран усмехнулся с печалью. Это была улыбка не для других, а для себя самого. Он сжал кулаки, и его плечи немного сгорбились, как если бы тяжесть мира упала на них.

— Чья-то жизнь превращается в выбор, — прошептал он. — Люди умирают, а мы стоим и выбираем. Как бедственно наше положение.

— Верно. Только пока мы не можем ничего изменить.

Кайан встал хлопнул Зерана по плечу, прежде чем уйти.

Он знал, что разговоры о стратегии и морали бессмысленны. Он был здесь ради одного — чтобы найти способ искупить свои прежние поступки, защищая тех, кто в этом нуждался. Но даже так, бывают моменты, когда невозможно ничего изменить.

Тем временем, в другой части лагеря, Эриса собирала свои вещи. Она знала, что это безумие, но оставаться здесь означало погибнуть. Касдаль окружал их кольцом, и она чувствовала, как это кольцо сжимается.

Её страх превратился в решимость. Под покровом ночи она бросила лагерь и устремилась в пустошь.

Холодный ветер хлестал её лицо, песок стелился у ног, а звёзды на небе казались равнодушными свидетелями её побега. Эриса знала, что её могут вернуть. Что её могут осудить. Но в её сердце пульсировала только одна мысль: она не умрёт в этом проклятом лагере.

Её путь освещала лишь слабая луна, и даже тени казались ей врагами. Но она шла вперёд.

На арене царила зловещая тишина. Только редкие всплески в чёрной, как ночь, воде и приглушённые шорохи невидимых существ тревожили эту безмолвную завесу. Это был пир боли и страха, тщательно организованный для развлечения царя Тьмы — Касдаля.

Анаис сидела рядом с ним на высокой трибуне, не осмеливаясь поднять глаза на происходящее. Вокруг сидели верные слуги отца: маги тьмы, советники, генералы, — все те, кто продал свои души за силу. Зрители с нетерпением ждали начала кровавого представления, предвкушая страдания жертвы. В воздухе витал едкий запах жестокости, смешанный с тихими насмешками и зловещим шёпотом.

В центре арены возвышалась деревянная конструкция, напоминающая лодку, едва удерживающуюся на чёрных волнах. Она дрожала под тяжестью одного-единственного человека — измождённого пленника, чья одежда превратилась в лохмотья, а глаза, полные ужаса, метались по сторонам, как у загнанного зверя.

В воде кружили тёмные силуэты чудовищ. Изредка из-под поверхности показывались их чешуйчатые спины, напоминающие лезвия. Каждое движение этих созданий вызывало панику у пленника, заставляя его беспомощно искать спасения.

Зрители смеялись.

Касдаль сидел на своём троне, словно хищник, который наслаждается видом беспомощной добычи. На нём была длинная чёрная туника , расшитая узорами, напоминающими паутину, а обсидиановая корона поблёскивала в свете солнца, подчёркивая его холодное величие. Он опёрся подбородком на руку, наблюдая за происходящим с лёгкой усмешкой.

— Посмотри на него, Анаис, — его голос был глубоким и гипнотическим, словно каждый звук пропитывал воздух властью. —Жалкий, как щенок, выброшенный под дождь. Какой прекрасный пример слабости.

Анаис молчала, устремив взгляд на свои руки, которые вцепились в ткань платья. Она знала, что смотреть на происходящее — значит позволить себе окаменеть.

— Ты не хочешь смотреть? — продолжил он, чуть склонив голову, словно изучая её. — Разве это не напоминает тебе, что бывает с теми, кто идёт против меня?

— Я… это не для меня, отец, — ответила она тихо, стараясь, чтобы её голос не дрожал.

Касдаль рассмеялся, и его смех разнёсся по трибунам.

— Не для тебя? А для кого тогда, моя дочь? Для будущей царицы, которая боится взглянуть в лицо реальности?

Его слова были как удар, но Анаис не подняла взгляда. Её молчание, похоже, забавляло его ещё больше.

— Это не страх, отец, — наконец сказала она. — Это жестокость.

Его лицо озарила странная усмешка, словно он услышал нелепую шутку.

— Жестокость? — переспросил он, его тон был наполовину насмешливым, наполовину задумчивым. — Ты видишь жестокость там, где я вижу искусство. Разве их жизни достойны чего-то иного?

Её сердце болезненно сжалось, но она не позволила себе проявить слабость.

Касдаль вдруг наклонился к ней, его голос стал мягче, почти ласковым:

— Знаешь, Анаис, ты меня поражаешь. Эта привязанность к слабым делает тебя особенной. Но править слабым сердцем нельзя. Ты либо научишься смотреть на боль, либо боль сломает тебя.

Она не ответила.

Касдаль усмехнулся, довольный её молчанием, и снова повернул взгляд на арену.

— Начнём, — бросил он, махнув рукой.

Чудовища в воде начали стремительно двигаться. Вода закружилась, вспенилась, и первый удар обрушился на хрупкую лодку. Человек на ней закричал, пытаясь удержать равновесие.

— Они играют, — спокойно заметил Касдаль, снова откинувшись. — Как кошка с мышью. Как хищник с добычей.

Анаис не подняла головы, но её пальцы сжались ещё сильнее. Каждый крик пленника пронзал её, как нож.

— Они такие нетерпеливые, — заметил Касдаль.

Он обернулся к ней.

— Ты всё ещё не смотришь, — сказал он. Его зелёные глаза, яркие и пугающие, впились в её лицо. — Разве не интересно наблюдать, как человек раскрывает свою сущность в последний миг?

— Это не зрелище, отец, — проговорила она, стараясь сохранить твёрдость в голосе. — Это зверство.

Его смех снова эхом отразился от стен арены.

— Зверство? Нет, Анаис. Это сила. Это напоминание всем, кто осмелится встать против меня.

Он положил руку на её плечо. Её тело напряглось от этого прикосновения, но она не осмелилась отстраниться.

— Ты всё ещё не понимаешь, — продолжил он, его голос стал почти шепотом. — Но я научу тебя.

Она почувствовала, как магия проникла в её тело. Это была магия приручения, которой отец из раза в раз наказывал её. Душа словно скручивалась внутри, заставляя сердце сжаться, а дыхание прерываться.

— Я люблю тебя, Анаис, — прошептал он ей на ухо. — И именно поэтому я сделаю тебя сильной.

Её глаза наполнились слезами, но она не позволила им пролиться.

На арене крики прекратились. Лодка раскололась на части, а вода окрасилась в багряный цвет. Чудовища удовлетворённо успокоились, их движение замедлилось, и поверхность воды снова стала гладкой.

— Игра окончена, — объявил Касдаль, поднимаясь. Его фигура, величественная и ужасающая, возвышалась над всеми. Словно напоминание о том, кто здесь был истинным повелителем.

Анаис ждала момента, чтобы покинуть трибуны. Её шаги были быстрыми, почти беглыми. Наконец она добралась до укромного уголка, где могла остаться одна. Она остановилась, схватившись за стену.

Её тошнило. Всё тело тряслось, а душа горела от ненависти к отцу и отвращения к себе за свою слабость. Её взгляд упал на руки, которые всё ещё дрожали.

«Сколько я ещё смогу это выносить?» — думала она, сжимая кулаки.

Огни ночных костров ещё догорали, бросая слабые отсветы, пока сопротивление готовились к выдвижению. Саарэиль стояла на небольшом возвышении, как скала среди волн суеты. Её осанка выдавала уверенность, но взгляд, острый и внимательный, искал в каждом движении что-то, что могло бы сорвать их планы. Её голос, твёрдый и спокойный, перекрывал шум лагеря:

— Проверьте клинки. Фляги должны быть полными. Продовольствие распределите на три дня. Мы не можем рисковать задержкой.

Вокруг неё кипела работа. Мужчины и женщины точили оружие, перебирали доспехи, закрепляли луки. Никто не жаловался, никто не останавливался. Каждый понимал: утро может не принести им спасения.

Но ритм лагеря нарушил голос, полный тревоги: