Тяжело. Боги, как ему было тяжело в эту минуту передвигать здоровыми и крепкими ногами, идти вперед, чувствуя, как кровь бурлит в его помолодевшем теле, как гниет и истлевает сердце, теряя последнюю надежду на исцеление.
Вач не знал, что теперь ему оставалось, кроме как слепо следовать приказу идти на войну, к которой он не имел никакого отношения. Старик, тень прошлого, напоминание о былом величии его страны, раб сильных мира сего – вот, что осталось от него: воина, храбреца, героя. Однако свою войну он уже давно проиграл и последствия поражения не стоили тех жалких клочков счастья, которые он получал в прошлом, убивая врагов. Умершие от его меча души взывали к нему, просили богов об отмщении, о возмездии, и оно настигло его искривленным, свойственным лишь одним богам способом – отражением боли, что он причинил, усиленным многократно.
Мука, беспросветная мука.
– А я говорю тебе, с водой что-то не так. Ты понюхай, тянет гнилью, – донеслось до ушей Вача вместе с гулом множества разношерстных голосов. Он, не поднимая головы, подумал: «Значит, уже рынок».
– И в самом деле – несёт тухлятиной. Где ты её взяла? – поинтересовался мужской голос.
– Знамо где – в реке, где ж ещё-то! – возмущенно произнесла женщина. – Выглядит, как вода, а на деле не вода вовсе. Что ж такое творится-то!
– Не возмущайся, женщина, – послышался ехидный, насквозь пропитанный желчью мужской голос. Заслышав его, Вач встревожено поднял голову. – Радуйся, что хотя бы такая вода есть, скоро и её не будет.
Вач увидел, как говорившая женщина с кувшином в руке кривит лицо, готовясь разразиться руганью, но стоило ей обернуться на неизвестного, который так нагло встрял в их с мужем разговор, она обомлела и так и осталась стоять с открытым ртом, из коего не вырвалось ни слова.
– П-простите, господин жрец, м-мы не хотели, ни в коем разе, м-мы не жалуемся, – заикаясь, выдавил из себя торговец. Он схватил свою остолбеневшую жену за плечи и увел женщину подальше от пронзительных багровых глаз молодого жреца. Но тому и дела не было до парочки простолюдин: жрец, тело которого было укрыто плотной тканью черной шёлковой рясы, стоял, прислонившись к прилавку со специями, и пристально глядел на старика, застывшего посреди оживленной рыночной улицы.
Вач не мог сдвинуться с места, его словно пришпилили к горячему песку двумя раскаленными докрасна гвоздями, которые отравляли его тело, впрыскивая холодящий кожу яд.
– Инхис, – только и смог произнести Вач. Он прошептал это имя, но был уверен – его прекрасно расслышали.
Молодой жрец с натянутой скользкой улыбкой кивнул старику и, ничего не сказав в ответ, размеренно направился вперёд вдоль прилавков, изящно маневрируя в людском потоке. Стоило Инхису сойти с места, как Вач, ведомый невидимой нитью, последовал вслед за жрецом, только вот старику недоставало аккуратности, и он всякий раз сталкивался с недовольными прохожими и терял равновесие.
Они шли вдвоем: господин и его верный пёс, друг за другом, но никто из тех, кто мог бросить заинтересованный взгляд на толпу, что толклась на рыночной площади, не связал бы вместе аристократичную фигуру жреца, который шёл вперед, не оглядываясь, с больным на вид стариком, что плелся на нетвердых ногах, словно околдованный хмелем.
Яд усаи, коим Вача добросердечно угостил Ха Яркел, потерял над телом старика контроль в ту же секунду, как багровые глаза впились в его лицо. Жизненная сила и энергия, которые текли по телу Вача и заставляли его идти вперед, без остатка растаяли под взглядом жреца. Теперь Вача вела вперед сила, которой он не мог, да и не хотел противиться, потому что знал – стоит Инхису отпустить его с невидимого поводка, он рухнет в беспамятстве от усталости прямо на дорожную пыль. Выбора у Вача не было, но это его не беспокоило: осознание своей несвободы быстро впиталось в его естество и стало его частью, потому что Вач знал – он это заслужил.
Инхис увел его с оживленной улицы в узкие проулки, которые пахли затхлостью помойных ящиков, и долго вел его, петляя по безлюдным закоулкам. Вач не понимал, почему Инхис вел его к Храму Песка таким заковыристым путем так же, как не понимал, почему его вообще понадобилось вести, он ведь всегда покорно исполнял приказы, никогда не шёл наперекор, почему тогда…
– Потому, что мне скучно, Вач.
Старик вздрогнул всем телом, когда жрец неожиданно подал голос. Они шли по пыльному проулку, где кроме них никого не было, даже окна близстоящих домов не выходили на эту сторону. В тишине Вач отчетливо слышал собственные неуверенные шаги и сбитое дыхание, а также полное безмолвие, которое окружало фигуру жреца, лишь голос его, едкий и колкий, доносился до ушей Вача, заставляя того вздрагивать каждый раз, когда Инхис резко менял интонацию и срывался на громкий шёпот.
– Ты настолько растянул своё пребывание в этой жалкой стране песков и тощих торговцев, что я не мог оставаться в унылом Храме Песков хоть ещё на один день, – жаловался Инхис, но его жалоба была пропитана горьким привкусом презрения. – Ом Тея не говорила мне, что твои дела затянутся на целый месяц, мы должны были обсудить предстоящее общее дело до того, как в Храме объявился главный жрец Ха Яркела. Этот назойливый гревен крутится повсюду и сует свой нос, куда не следует. Однако ты предпочёл затеряться в Пустыне, не оставив ни слова о том, что намереваешься делать.
Инхис, продолжая идти вперёд, слегка повернул голову назад и бросил насмешливый взгляд на своего недобровольного спутника.
– Госпожа Ом Тея тебя совсем разбаловала, – ехидно бросил жрец. – Отпустила одного, да ещё и перед самой войной. Кто, по её мнению, должен бы был командовать этими ничтожествами без души, если бы ты сбежал? Я? Она слишком много о себе возомнила, ты так не считаешь? Отвращение, которое я испытываю к ней и её созданиям настолько велико, что это тело с трудом его вмещает.
Вач ничего не ответил на его слова: это было и не нужно, Инхис мог своими силами найти ответы на любые вопросы в сознании старика. Жрец резко остановился и на каблуках развернулся, отчего его ряса мягко заколыхалась в прохладном полумраке улочки. Вач вздрогнул от неожиданности, он ощутил, как его нога, уже занесенная для нового шага, послушно опускается на землю. Старик, следуя невысказанному приказу, остановился.
– Но, видимо, я не одинок в своих чувствах, – с одобрительной ухмылкой проговорил Инхис, надменно глядя на Вача. – Твоё сознание пропитано презрением к безвольным созданиям. Ты чувствуешь в них родную душу, не так ли? У вас ведь так много общего.
Инхис бесшумно рассмеялся, его лицо можно было бы назвать красивым, если бы не было той надменно-презрительной маски, что так плотно вросла в его смуглую кожу.
– Прежде чем мы переступим порог Храма, позволь познакомить тебя с твоим новым близким другом, с которым вам придётся провести вместе множество дней.
Инхис с загадочной ухмылкой щелкнул пальцами, этот сухой щелчок, словно раскат грома, прокатился по безлюдной улочке. Старик молча наблюдал, как из густой тени за спиной жреца медленно выступает высокая фигура в простой темной робе с капюшоном, надвинутым на лицо. Незнакомец приблизился к Инхису, но встал от него на достаточном расстоянии, будто от жреца его отделила невидимая грань.
– Вот, погляди, как удачно я провёл месяц, пока ты развлекался, – Инхис кивнул в сторону застывшей темной фигуры. – Знал бы ты, с каким трудом мне удалось сделать из него что-то стоящее. Тайсвен, жрец, с которым тебе ещё предстоит познакомиться, вечно опекал его. Я едва успевал давать ему новую порцию крови, прежде чем это коротконогое ничтожество появлялось из-за угла. Взгляни, не стесняйся.
Инхис улыбнулся одними губами, его яркие багровые глаза устрашающе блестели в полумраке. Вач не мог отвести взгляда от молодого вытянутого лица жреца, обрамленного длинными прядями светло-золотистых волос с легким розоватым отливом, но ноги старика двинулись с места, повинуясь неслышному зову. Как только Вач приблизился к незнакомцу в капюшоне, тот как по команде откинул его с лица. Вач с усилием перевел взгляд на незнакомца и заворожено застыл.
