Шаги, который были совсем рядом, вдруг отдалились. Вач облегченно вздохнул, но это успокоение длилось недолго: рано или поздно, но горги найдут их, бежать было некуда – за окном царствовала Мгла.

«Вовремя они, ничего не скажешь» – заметил Вач. Но надо было что-то делать, сдаваться он не намерен, только не сейчас, когда он только нашёл Сюльри.

– Идём же! Нужно найти место, где мы можем спрятаться. Ну же, очнись!

Вач повернул девушку к себе, она была бледной, а взгляд стал пустым. Вач не на шутку испугался, но Сюльри еле слышно прошептала:

– …цветы…

– Что? – Вач склонился ниже.

– Пахнет… Гнилыми цветами… – Сюльри мутными глазами посмотрела на Вача, а затем безжизненно повисла у него на руках.

«Ну, так будет даже проще», – с этой мыслью Вач взвалил Сюльри на спину и слился с тенями коридора, не издав ни звука.

***

Дилфо проснулся с жуткой болью в горле. Это напомнило ему о первых днях странствий по пустыне, когда раны, полученные от огненного пара в Овлесе, ещё давали о себе знать, усугубляясь жаждой. Мысли о пустыне привели его к Ючке. Вспыхнувший гнев и обида недолго терзали мальчика, на их место вскоре заступила скорбь. Кем бы ни был Ючке, что бы он не скрывал, всё же юноша был с ним рядом всё это время и ничего не просил взамен. Единственный, кто не был доволен ничем – это он сам, Дилфо. Но совесть мальчика совсем не мучила, только скорбь: он потерял Ючке, сам прогнал его, а теперь не мог до конца поверить, что остался совсем один. Совершенно.

Тоска влилась в сердце, но здесь она была желанной гостьей – её появление затмевало другие чувства и не оставляла места боли и отчаянному желанию разрыдаться до потери сознания. Дилфо тосковал, душа его ныла по утраченному, но сознание оставалось чистым, словно было отделено пеленой от остального тела. Дилфо не понимал этих ощущений, не знал, почему был способен отрешенно взирать на свои собственные чувства со стороны, и не мог определиться: хорошо это или плохо быть безразличным к самому себе.

Дилфо закашлялся и ощутил горьковатый вкус крови. Он не помнил, почему повредил горло, почему сейчас лежал на кровати в тёмной комнате в абсолютной тишине. Дилфо попробовал приподняться и ему это с лёгкостью удалось. Он удивленно ощупал свое тело – ничего не болело, только горло, которое обжигало и резало, будто он проглотил пламя.

– Есть здесь кто? – хотел произнести Дилфо, но из горла вырвалось жалкое хрипение. Мальчик поморщился и оставил попытки сказать хоть что-нибудь.

Он спустил ноги с кровати и осторожно ступил на них. Голова не кружилась, усталости не было.

«Странно, – подумал Дилфо, – тогда почему я ничего не помню о том, как оказался здесь?»

Скрип половиц больно резанул по ушам, Дилфо прервал следующий шаг и прислушался – никого – он здесь один. Где находится дверь, Дилфо не имели ни единого понятия, он двигался на ощупь, вытянув вперед руки, пока не наткнулся на стену. Однако попытки найти выход из комнаты успехом не увенчались: сколько бы он не шарил ладонями по стенам, предательская дверь не попадалась.

«А если здесь вообще нет дверей? – закрались подозрения у Дилфо, и по всему телу прошёлся холодок. – Нет, быть такого не может, я же как-то попал сюда». Он продолжил поиски, но лишь только больше отчаялся. После очередного круга по комнате Дилфо сердито опустился на пол и окончательно оставил затею выбраться отсюда.

«Не навсегда же меня здесь заперли, – с недовольством думал он. – Рано или поздно кто-нибудь должен прийти, ведь так? Тайсвен должен меня проведать, ведь это он меня сюда принёс». Неожиданное воспоминание иглой вонзилось в затылок, медленно распространяя неприятное онемение по телу.

«Принёс сюда… После того… После того, как…»

Резкая боль прошибла виски, и Дилфо с хрипом схватился за них ладонями. Чужое воспоминание, далекое прошлое пробиралось сквозь реальность настоящего и утягивало в омут былого.

Холодные глаза цвета стали были полны слёз.

– Почему ты снова плачешь, Сенсория? – мягкий шёпот, в котором чувствовалась искренность и забота, вызвал отвращение.

– Оставь её, не видишь, она опять возомнила себя особенной! – едкая насмешка переросла во всеобщий хохот. – Думаешь, ты царица Весверская или что? Очнись, глупая, ты – рабыня!

Новый взрыв хохота. Но она не слышала его, не обращала внимания.

Холодная сталь с ненавистью впивалась в того, кто был добр, кто всегда помогал и заботился. Тот, кто был рядом. Она смотрела на него, и сердце её обжигало яростью.

***

– Сенсория! Мы не можем перечить словам господина, мы не сможем защитить себя!

Крепкая ладонь сжимала тонкое запястье, но она не замечала, шла вперед, прокладывая дорогу сквозь толпу стенающих от боли людей в разодранных лохмотьях.

– Я не хочу больше подчиняться! Я хочу освободить свой народ от гнёта бохгси! Хочу дать им свободу!

Она кричала, не замечая испуганных взглядов, её пожирала ненависть от бесилия, от отчаяния, ведь она понимала, насколько несбыточны её желания.

– Мы не сможем сражаться, посмотри на нас! – высокий тучный мужчина обвел массивной ладонью толпу. – Мы слабые, безвольные рабы…

– Тогда я буду сражаться одна.

Она вырвала руку из хватки и растворилась в толпе.

***

– Посмотрите на неё! У неё нет рогов, она – уродка!

Смех проникал под кожу, впитывался в каждую клеточку.

– Теперь понятно, почему её родители продали! Я бы с такой уродкой даже в одном поселении жить не стал!

Она дрожала. Ей было страшно, но никто не поможет, никто не поможет, никто…

– Перестаньте! Она же не виновата!

Тёплая ладонь легла на плечо, мягкий голос зашептал ей на ухо:

– Не бойся, я тебя защищу.

Легкость охватила сердце, унося прочь обиды и горечь, которую она так долго держала в себе.

***

– Их слишком много, мы не справимся! – сквозь грохот и звон донесся до неё отчаянный возглас.

– Идём вперёд, не отступаем! Они боятся нас, скоро мы выдворим бохгси из города!

С этими словами она запустила в ближайшего врага бронзовое копье, которое огнем блеснуло в свете заходящего солнца. Копьё прошло насквозь, пришпилив закованного в латный золотой доспех врага к песчаной скале. Свистом она призвала копье обратно и приготовилась к новой атаке.

– Мы справимся, Урагири, верь в свой народ!

***

– Почему у неё не рогов, дорогой, почему?!

Истеричный крик прорезал ночной воздух, отчего ребенок, закутанный в простенькое одеяльце, громко заплакал.

– Я не знаю, дорогая, может, она особенная…

– Она чудовище! Монстр! Она проклятье для нашей семьи! Видеть её не хочу, она мне не дочь!

– Но дорогая…

Ребенок надрывался от плача, но никому не было до него дела.

***

– Ты предал меня! Предал свой народ!

– Так будет лучше, Сенсория, так будет лучше! Мы не смогли бы удержать город. Бохгси сильнее…

– Они сильнее, потому что мы слабые, – её холодные глаза обжигали яростью. – Потому что мы позволяем себе быть слабыми!

– И мы позволяем себе жить, – тихо проговорил Урагири. – Свобода не стоит жизни, никто не готов здесь расстаться с ней ради эфемерной надежды на свободу.

– Ты – трус!

– Мы все трусы, Сенсория. А ты – нет. Ты никогда не вписывалась в наш мир. Тебе здесь не место.

– Трус! Ты и тебе подобные! Ты обещал защищать меня, обещал, слышишь! Твоя жизнь ничего не стоит! Она проклята, слышишь, вы все прокляты!

Резкая боль пронзила плечо, и она задохнулась, хватала губами воздух, но не могла сделать и вдоха.

– Мы все умрём однажды, Сенсория. Но с тобой, под твоим началом, это случится гораздо раньше. Твоя смерть принесет покой нашему народу, довольно схваток. Уйди в Забвение и позволь нам прожить свои годы в спокойствии.