— С преподавателем я попробую поговорить. Ему всё это должно быть тоже знакомо, так что…

— Не надо на это упирать. У нас… не очень принято жаловаться на своё положение. Можно, конечно, но обычно в узком кругу тех, кто тебя поймёт и поддержит. Это примерно как сказать «Я опоздал на урок потому, что долго подтирался после туалета». Может, с Вами и согласятся, что процесс неприятный, но вот поддерживать в желании не подтираться не станут.

— Поняла. Постараюсь обойтись без этого.

— Спасибо.

— Можешь пока не благодарить — я ещё не уверена, что смогу договориться. У нас с ним… свои сложности в общении.

— Я благодарна и за попытку, — девушка улыбнулась. Ну, хоть больше не плачет — уже хорошо. Я сегодня молодец.

Буду вдвойне молодец, если договорюсь с этой тварью.

Но для этого надо его не убить.

Просто.

Не.

Убить!

— Какого чёрта ты опять сожрал моё перо⁉ — держала обглоданный остаток двумя пальцами, мечтая запихнуть его виновнику пониже спины.

— Мне жаль. Возместить тебе стоимость?

Что ж у него лицо такое безэмоциональное? Так принято аристократию воспитывать, что они даже раскаянье изобразить не умеют или у моего коллеги просто отсутствует данное чувство?

— Я без понятия, сколько оно стоило — это был подарок от деда. Но да. С тебя перо. Не съеденное! — потерла висок. — Чёрт, я больше не дам тебе ни одного. Хоть пальцем пиши.

Джастин кивнул и принялся собирать вещи.

Тяжело вздохнув, села на угол стола и перешла к изначальной теме визита:

— Вообще, я по другому вопросу.

— Я слушаю.

— По поводу Аманды.

— Которая ушла в слезах?

— Да.

По крайней мере он заметил. Я ожидала от Джастина меньшего.

— Не ставь ей пока «два».

— С чего бы? Я выставляю оценки за полугодие по среднему арифметическому оценок за каждое занятие и каждый тест.

— Дай её несколько дополнительных вопросов на тесте по этой теме.

— Тратить время на то, чтоб придумать эти вопросы, потом на то, чтоб проверить… дай-ка подумать… нет! Не готова — два.

Он упёрся копчиком в стол, выставляя ноги вперёд и скрестил руки на груди.

— Это, конечно, правильно, но, ты же понимаешь — всякое бывает. Мы побеседовали…

— Меня не касаются ваши беседы. И не касаются, и не волнуют.

— В данном случае касаются. Это твоя студентка и у неё не самый просто жизненный период. Можно же войти в положение один раз.

— В жизни вообще не бывает простых периодов. Пусть учится с этим жить.

— Ну ты же должен понимать, как для неё важно иметь хорошую успеваемость!

— Если она сама уже который год не может её обеспечить, значит не заслуживает оценки выше.

— Объективно, — я вынуждена была кивнуть. — Но ведь можно же разок сделать ма-а-аленькую поблажку?

— Зачем? Что б к хорошему привыкла? Вообще, почему ты так печёшься о её успеваемости?

— Да просто по-человечески. И потом, то, что ты с неё спрашивал — одна из самых отвратительных тем. На эту тему надо выделять больше времени для объяснений.

— Программа академии с тобой не согласна.

— И с каких пор чья-то там бумажка с планом считается единственно верным методом обучения? — закатила глаза и, покачивая не достающими до пола ногами, сообщила. — Двух занятий, одно из которых включает в себя экзекуцию над детьми, а второе — проверочную, не достаточно для понимания. Говорю тебе на правах человека, у которого атрофирована часть мозга, отвечающая за понимание математики более высокого уровня чем «сколько нужно денег, чтоб покушать».

— Да? И что же за меню ты высчитывала всё занятие? Я таких формул в жизни не видел.

— Это артефакторские формулы. Их смысл я понимаю. К тому же, моя работа — в первую очередь анализ. Расчётами в чистом виде занимается Эдмунд.

— Вот про него мне даже не заикайся — мне плевать. Попрошу кабинет покинуть, — забрал вещи и отошёл к двери. — Иначе запру внутри.

Не имея контраргумента, вышла, бросила последний печальный взгляд на обглоданное перо, в руках у Джастина и направилась в свой кабинет, где мадам Лониан завершала занятие.

— И всё-таки можно было бы по-человечески.

Мероприятия академии.

Отдельная боль каждого преподавателя это события, не относящиеся к учебному процессу. Почему?

Во-первых, для них, как правило, нет рутинного протокола. Организация продумывается чуть ли не на ходу.

Во-вторых, практически никогда нет чётких правил кто за что отвечает — всё решается в оперативном порядке. Не успел отмазаться от плохо оплачиваемой дополнительной работы — придётся мучиться.

В-третьих, чаще всего эти мероприятия проводятся по субботам. Тратить выходной на всякую чушь учителя хотят не больше, чем студенты, но при этом над ними висит карающий меч в лице приказа ректора. Самое забавное, что и ему это не нужно — всестороннее развитие молодёжи навязано ему сверху королевским Советом, состоящим из людей, ни дня в жизни не преподававших.

Ну и в-четвёртых, учителям надо при этом делать бодрые лица. Если дети могут ругаться и ныть, то вот нам приходится делать вид, что заниматься всем этим — весело и круто, когда на деле хочется засунуть приказ ректора ему… кхм… и всем вышестоящим их указы туда же.

Нет, я не то чтобы против. Рутинность работы меня достала и за дополнительные задачи я взялась даже с некоторым азартом, но вот те, с кем мне пришлось работать для организации праздника, бодростью духа не отличались.

И всё же, с матами и слезами, мы оформили поляну и трассы для забега в столичном парке «Королевский лес».

Тем более спортивные мероприятия это ещё не худший вариант — замечательная прогулка на свежем воздухе.

Я всю семью притащила с собой и теперь, поглядывая, чтоб музыка играла, дети бегали, а угощения раздавались, слушала байки матери и отчима о временах юности.

Вполне удобоваримая суббота.

— Когда я тут учился, я мог за один день пробежать три дистанции. И даже призовые места занимал, например, в пятнадцать я взял золото на пяти километрах. Тогда тоже шел дождь, прям как сегодня.

Мелкая морось, то пропадавшая, то начинавшаяся снова, оставляла на одежде недолговечные тёмные точки.

— Точно. Пять километров за девятнадцать с половиной минут. Падение в грязь на финишной прямой, и вопли «Я первый! Первый!» — с усмешкой передразнила мама. — Потом жалобное «Воды…» и драматичное падение лицом в лужу.

— Зачем ты омрачаешь мои воспоминания? — Эд вёл её под руку, поглаживая по ладони.

— Я не омрачаю, а освежаю.

— Велика ли разница? — он улыбнулся.

Чмокнув супруга, мать вернула взгляд к разминающимся юношам.

— Как думаешь, кто победит?

— Вон тот, длинноногий, который разминается задом к нам.

— Мисс Солена! Хотите сделать ставку? — рядом со мной материализовался ученик. Бэн.

— Давай.

— Студенческие или преподавательские бега?

— Я сама в преподавательских участвую.

— Ну и что? Можете на себя поставить.

— А кто у Вас в преподавательских участвует? — вклинился Эдмунд.

— Да почти все мужчины. И мисс Солена.

— О, солнышко, да ты фаворит. Против стариков-то бежать не трудно.

— Нет, ещё профессор Брэйскл участвует. Почти все на него ставят.

— Ага… понял, — за годы знакомства со своим отчимом я научилась замечать взгляд предшествующий безумству. И сейчас я его видела.

— Эдмунд, не смей, — мама, видимо, и вовсе начала читать его мысли.

— Я ставлю тридцатку на себя, — Эд полез за деньгами.

— Вы участвуете? — изумился Бэн. — Теперь да, — отчим поспешил в сторону своего бывшего декана.

— Эдмунд! — почти выкрикнула мама, побежав следом.

Бэн стоял в полной растерянности.

— Сделай лицо попроще, — посоветовала я.

— Он просто взял и решил участвовать?

— Да. Знакомься, это и есть Эдмунд Рио. Он всегда такой. С прибабахом.