Одно дело очароваться внешней оболочкой: красивые черты лица, харизма, весёлый нрав и отличное чувство юмора. Всё это с легкостью позволяло домыслить и самостоятельно наделить человека любыми положительными качествами, которые подходили под выдуманный образ. И совершенно другое дело, воочию убедиться, что все те идеальные черты, которые ты нарисовала в своей голове, оказались правдой. Что Ярик действительно был таким, каким я представила его при нашем знакомстве — целеустремлённым, добрым, бесстрашным…

Не многие взрослые могли противостоять моему отцу, а что уж говорить о ребёнке? Взять вину на себя, зная, что тем самым он навлекает на свою семью большие финансовые проблемы. Чтобы отважиться на такое нужно было обладать невероятной смелостью и решительностью. Тем более ради постороннего для тебя человека.

Я не знаю почему Мереминский решил тогда помочь вредной приставучей девчонке, которую видел первый раз в жизни. Девчонке, которая пыталась «навалять» ему в футболе, а потом чуть не грохнулась в обморок, испугавшись гнева своего отца. Но он это сделал.

Когда я говорила папе, что Ярик мой друг, я не врала. Я действительно в тот момент искренне в это верила. Или очень хотела, чтобы это стало правдой… Поступок Ярика и наша общая тайна сблизили нас, и тем самым положили начало нашей многолетней дружбе. Которая со временем трансформировалась для меня в первую настоящую любовь.

Уже потом я узнала, что никакого дяди у Мереминского не было. Просто отец Ярика иногда брал его с собой к другу, который владел небольшим автосервисом на окраине города. Там действительно работали первоклассные мастера по кузовному ремонту. Но мой отец так к ним и не обратился.

Не знаю, что тогда на него нашло в тот день — плохое настроение, какие-то проблемы по работе, из-за чего он так сильно вспылил, но по итогу он не стал требовать денежной компенсации с семьи Мереминского. А вот меня всё равно наказали. Правда не за тот неудавшийся футбольный финт, а за то, что посмела пререкаться с отцом, вступившись за Мереминского.

Папа до сих пор не знал, кто на самом деле разбил его красный «Порше». Сначала мне было страшно признаваться, потом стыдно, что я долгое время скрывала от него правду, а потом… Воспоминания затёрлись, потеряли остроту и потому моё признание казалось совершенно бессмысленным и никому ненужным. К тому же, все эти годы я дико боялась разочаровать отца. Он и так почти каждый день находил повод для недовольства мной и моим успехами. А эта ситуация могла очень сильно «уронить» меня в его глазах.

Но, наверное, сейчас, оглядываясь назад, я бы всё-таки посоветовала той испуганной маленькой девочке найти в себе силы, чтобы рассказать ему правду. Потому что с того самого дня отец невзлюбил Мереминского. И за все эти годы он так и не поменял к нему своего отношения.

***

— Получается, разбитый красный «Порше» — это ваше общее детское воспоминание, — задумчиво протягивает Лизка.

— Да.

— Вот хот убей — но я всё равно не понимаю, почему он так одержим этой идеей с машиной! Да, это напоминание о вашей первой встрече. И это конечно очень мило, но… Почему у меня такое ощущение, что он не тебе хочет приятное сделать, а твоему отцу что-то доказать?!

— Не удивлюсь, что эта версия тоже верна, — усмехаюсь я. — Но она не главная.

— А что тогда?

Тяжело вздыхаю. Чёрт! Вот не хотела же ничего сегодня ворошить… Но, кажется, Лизка твёрдо намерена вытащить из меня парочку тайн нашего с Яриком прошлого.

— Мм… Чтобы ответить на этот вопрос, придётся рассказать тебе, как прошло моё четырнадцатилетие, и что я тогда наговорила Мереминскому.

— Ну наконец-то, — ворчу я, потянув Ярика за руку и уверенным шагом направляясь в сторону лестницы. — Мереминский, вообще-то это свинство заставлять так долго ждать именинницу! Я уже хотела объявлять вас с Сашкой в розыск!

Ярик что-то бубнит про пробки и нерасторопного Корсакова, пока мы, ловко огибая веселящихся одноклассников, поднимаемся на второй этаж. Я невпопад отвечаю ему в ответ, изо всех сил стараясь скрыть своё волнение, пронизывающее каждую клеточку моего тела. Но это было такое приятное, я бы даже сказала, очень вдохновляющее волнение, от которого жизнь начинала играть новыми красками, а душа замирала в предвкушении чуда.

Внутри у меня все трепещет и поёт. Мне кажется, даже за сотню километров видно, как я вся свечусь от счастья. Он пришёл! Он всё-таки пришёл! Сердце то сладко замирает, то начинает бешено отстукивать в груди. Ведь совсем скоро — буквально через пару мгновений, мы останемся с ним совершенно одни…

И я наконец получу свой долгожданный подарок! И вовсе не эту коробку, мило перевязанную ленточкой, и букет красных роз, которые пытался мне всучить Мереминский после приветственных объятий. А то, о чём я так долго мечтала…

— Я вообще-то думал, вручение подарков на первом этаже, — удивлённо проговорил Ярик, когда я захлопнула дверь своей спальни, отрезав нас от всего остального мира.

Шум веселящихся одноклассниц и парней из нашей с Яриком компании остался где-то там далеко вместе с громыхающей музыкой. Но этот шум не раздражал и не мешал, а будто бы служил своеобразным фоном и добавлял атмосферы этому особенному для меня моменту.

— Для избранных отдельная аудиенция, — с улыбкой ответила я, упираясь спиной в дверь.

— Вот как? Приятно быть… избранным, — усмехнулся Мереминский, посматривая на меня со своей фирменной лукавой улыбочкой.

Знал бы ты, Ярик, насколько ты был для меня избранным…

— Ну так что ты там приготовил? — спрашиваю я, сгорая от нетерпения поскорее избавиться от официальной поздравительной части.

Мереминский до этого никогда не бывал в моей комнате. Он и домой ко мне практически никогда не заглядывал. Подозреваю, что натянутые отношения с моим отцом сыграли в этом далеко не последнюю роль. Поэтому так уж повелось, что большую часть времени мы «зависали» в квартире Корсакова, где все чувствовали себя максимально комфортно.

Пригласить его сюда для меня было немного волнительно. Моя комната — это, по сути, то же самое, что отражение души. И всех подряд пускать в свою душу мне не хотелось. Моим одноклассникам был строго запрещен вход на второй этаж. Поэтому я могла не беспокоиться, что кто-то помешает нам спокойно поговорить. И заодно осуществить то, что я уже давно задумала.

Ярослав с интересом оглядывает мою комнату. Скользит взглядом по полке с наградами, которые остались ещё с той поры, когда я занималась художественной гимнастикой, по моему туалетному столику, заваленному косметикой и всякими милыми девчачьими штучками, по книгам, которые стройным рядом разместились на полке, и наконец останавливается на миниатюрной гоночной яхте с алыми парусами — по описанию точной копией той, что спустила в ручей Ассоль.

— Столько лет прошло, а ты до сих пор фанатеешь от этой истории, — кивает Мереминский в сторону прикроватной тумбочки, на которой разместилась белоснежная яхта.

— Я не фанатею. Мне просто нравится, — пожимаю плечами. Вот нашел время, когда разглагольствовать о литературе! В любой другой день я бы, может, с радостью завалила его фактами о моём любимом произведении. Но не сейчас, когда моё сердце готово было выпрыгнуть из груди от волнения! — Очень добрая, воодушевляющая и поучительная история…

— Ага. И романтичная.

— Да романтичная! Между прочим, в нашем мире очень не хватает романтики! — восклицаю я, подходя ближе к Мереминскому.

— Ещё скажи, что мужики нынче пошли уже не те, не совершают таких романтичных поступков во имя прекрасной дамы…

— А то ты сам не знаешь, что это так! — фыркнула я. — Вы лишний раз пальцем о палец не ударите!

Девчонки в лицее хвалились между собой букетами и какими-то безделушками, которые дарили им ухажёры. И это был максимум романтики, на которую были способны сейчас современные парни. Но никто из них не старался сделать для своих девушек что-то особенное. Мне кажется, нашим мальчишкам это просто не приходило в голову. Мама снисходительно говорила, что они просто ещё не повзрослели, но я считала, дело было вовсе не в возрасте. Друзья постарше из нашей компании тоже не особо старались для своих возлюбленных. Да они и «возлюбленными» их никогда не называли, чего уж тут говорить… В лучшем случае девушкой, или «гёрлой».