— Замечательно! Браво, папа! Ты виртуозно владеешь риторикой и ладишь с собственным языком, тем более что в твоей крови существенная доля алкодопинга. Отличный ответ. Я бы поаплодировала и даже стоя, но, — бесстыже улыбается, — скромность выкажу и проявлю уважение к почтенному возрасту, и обязательно возьму всего лишь обстоятельные фразочки на собственное вооружение. Тебе, — хлестко заряжает по моим щекам своим кивком, — отчитываться не собираюсь. Мне…

— Закрой рот, — рявкаю, мгновенно отсекая.

— Мне…

— Замолчи, сказал. Ты что творишь?

— Устала, — позевывает демонстративно, прикрывая раскрытый рот ладонью с вытянутыми пальцами. — Спокойной ночи.

Она лениво, с неохотой, поворачивается, настраивается, выбирая нужный курс, а после начинает двигаться на выход.

— Как у Кости дела? — шиплю ей в спину. — Когда он возвращается?

— Все хорошо, — не поворачиваясь, без запинок отвечает. — Через два дня.

— Вероятно, это очень удобно? — отталкиваюсь тылом от стола, на ширину плеч расставляю ноги, стараюсь не раскачиваться, а соблюдать баланс. — Вы ведь разводитесь? Правильно понимаю? Он в курсе? Осведомлен о том, что происходит?

— Спокойной ночи, папа.

— Мы не закончили. Я спросил, а в ответ — увиливание или тишина. Поругались, что ли? Что случилось? Ты прекрасно понимаешь, что я не отвяжусь, а мама…

— Не впутывай ее сюда, пожалуйста.

— И не собирался, но только Женя не слепая. Давай поговорим, детка. Останься и посиди со мной.

— Наверное, ты хочешь кофе? Некому приготовить? — вполоборота с гордым профилем вопросом отвечает на простое предложение.

— Я справлюсь с этим сам. Не нуждаюсь в чьей-либо помощи.

— Вот и хорошо, — и снова смотрит прямо.

— У вас с ним отношения? — хриплю бестактный вопрос. — Вы вместе? Добровольно или насильно? Ей-богу, у меня сейчас башка от такого разорвется. Как же так?

— Странно, отец, — я снова вижу женский профиль. — Это ведь была твоя идея. Чему ты удивляешься? Ни за что не поверю, что ты не понимал, к чему все это может привести. Когда устраивал чужие судьбы, то, вероятно, в ярких красках представлял возможный гранд-финал? Ты ведь любишь моделировать, изучать, анализировать непростые ситуации, если не ошибаюсь. Что у нас с прогнозом, папа? Будет буря или наметилось на горизонте солнце? Направление ветра — сильное и юго-восточное?

— Моя идея? — прищуриваюсь и вытягиваю шею. — Что за ересь? Когда конкретно я начал идеализировать события?

— Не понимаешь?

— Если объяснишь, возможно я въеду в сложившуюся ситуацию.

— Это ведь ты его сюда привез, а после именно ты сообщил ему о сыне. Ты приютил и взял подранка под крыло. Ты! Ты! Ты!

— Это серьезно? Выбирай выражения. Если мне не изменяет память, несколько минут назад с этим «подранком» ты чуть не улеглась в койку.

— Что?

— Что слышала!

С ней стало трудно говорить. Практически невыносимо: я ей — слово, а она мне — два в ответ. Я отдаю себе отчет в том, что так препираться мы можем очень долго.

— Тебя, что ли, устраивают подобные отношения? — захожу с другого края.

— Такие?

— Именно! В точности такие!

— Других ведь все равно не будет, — как будто обреченно пожимает плечами.

— Почему?

— А какие есть варианты?

— Развод, например. Но только…

— Костя весьма однозначно и довольно четко заявил, что такой вариант его, как уважаемого босса и серьезного человека, не устраивает. Он готов терпеть и все прощать.

Какой-то, видимо, сверхновый, устойчивый к эмоциональной порке психовирус.

— Он передумает, Юля. Я уверен! А то, что было сказано в сердцах, если, конечно, такому верить, вполне можно выдать за чушь, на которую слетаются идиотки, желающие себе и людям нервы пощекотать.

— С чего бы? А впрочем, понимай, как хочешь.

Если я толково разбираюсь в жизни, никто из ныне здравствующих не захочет быть жилеткой и орудием спасения, тихой гаванью, в которой можно погрустить, а повалявшись на чужой груди, как на песке, обменяться сугубо платоническими мыслями о том, как было бы прекрасно втроем в одном моменте сосуществовать.

— Достаточно поставить себя на его место.

— Он разрешил абсолютно все! — Юля оборачивается, устремляет на меня глаза и гордо задирает нос, выпячивая некрасиво подбородок.

Это ложь! Не думал, что она наивна и в то же время слишком современна.

— Никто с подобным не станет мириться. А всё, что говорят «слишком опытные», «умудренные», «обиженные» или «жизнью битые» я называю нехорошими словами — «недалекая бравада» и ничего существенного. Измену не прощают, Юля. Запомни, пожалуйста. Даже классики об этом школоте в заумных книжечках по доброте душевной сообщают. Не буду всех перечислять. Да ты и сама прекрасно знаешь.

— Мириться с чем? Не прощают? Это все как-то связано с предательством? — хихикает на каждой гласной. — А как же страсть, любовь и уважение?

— Как минимум! То есть? Черт, Юла! Это же… М? — шлепаю губами, немного путаю слова и резко осекаюсь. — Это прописные истины, а ты ведешь себя будто ни хрена не понимаешь. По-твоему, такое следует глотать? К тому же ты намеренно занимаешься подменой понятий. При чем тут уважение, когда ты, — тычу пальцем, — наплевала на него.

— Я не хочу об этом говорить. Отпусти меня, пожалуйста, — скулит, выстраивая жалостливые глазки.

— Я никогда не изменял вашей маме, Юля. Я жизнь прожил, но в мыслях подобного дерьма отродясь не было. А уж тем более оправдывать то, что априори оправдать нельзя. Зачем ты передергиваешь, изображая дурочку? В конце концов, поставь себя на место обманутого мужика.

— … — она не верит, а я все вижу.

— Вы были в разводе с мамой. Не думаю, что об этом ты по воле случая забыл. Значи-и-и-т… — кокетничая, долго тянет окончание.

— По глупости и недоразумению.

— Развод есть развод, отец. Не забывай, пожалуйста, что нам с Тоськой было не пять месяцев или пять лет. Возможно, твои глупенькие дочери не столь умны и сообразительны, но только это мы, — укладывает себе на грудь пристроенные друг на друга узкие ладошки, — успокаивали твою любимую чикуиту, смахивали с женских глаз крупные прозрачные слезинки, утешали, гладили ее руки, плечи, спину, заплетали запутавшиеся волосы в аккуратные косы, целуя опущенные уголки ярко-красных губ, раздувшихся от непрекращающихся рыданий. Это мы вытягивали ее днем из темной бездны, а вечерами ты, как ни в чем не бывало, возвращался домой и изображал отца-героя, не обращая внимания на несуразицы, которых только полоумный не заметил бы. Зачем? Для чего? Какова причина вашего расставания по государственной бумажке? Ты знал, что Ния страшно переживала за вас? Понимал, как это все отражалось на нас, как на девочках? Ты вообще думал о своих дочерях и любимой жене, когда подписывал бумажку, которой вы потом с мамой с улыбкой на устах дружно через огромный промежуток времени подтерлись? Это эскапада? Какая-то театральная постановка? Вероятно, это главная роль в каком-нибудь семейном блокбастере!

— Мне очень жаль. Извини…

— Не читай мне нотаций, папа. Ты не имеешь права. К тому же я не маленькая девочка и полностью отдаю себе отчет в том, что совершаю, и в том, что вокруг меня происходит. И я догадываюсь о причинах, по которым вы с мамой вынужденно взяли тайм-аут.

— Она простила меня.

— Твои запои, твои отлучки, твои измены?

— Я никогда не изменял!

А с первыми двумя предположениями, похоже, вынужденно соглашаюсь.

— Неважно!

Мне слышится или в голосе Юлы проскальзывают долбаная безысходность и подлое уничижение?

— Не стоит так себя вести. Он не оценит, — шепчу, потупив взгляд. — Ты все испортишь.

— Он не узнает, если…

— Я говорю о Святе. В его глазах ты упадешь, а в Костиных навечно сгинешь. Я знаю, что означает «чувства захлестнули». Вы очнетесь, излечитесь, очухаетесь, да только поздно будет. Единожды предавший — способен на предательство бесчисленное множество раз. Он! Он! Святослав будет тем, кто постоянно об этом станет тебе напоминать. Давай по-честному, Юла. Готова?