— Я превратилась в животное? — по ощущениям Лена встает на носочки, желает подтянуть свой рост и стать вровень со мной.
Или она надеется на примирительный поцелуй?
— Мир, Алёнушка? — подаюсь лицом к ней, касаюсь своим лбом женской переносицы и дышу открытым ртом.
— Да, — несмело двигает губами.
— Плохо слышно, рядовой Шепелева. Повторите информацию.
— Да, Святослав.
Целую Лесю. Жадно и со страстью. Прикусываю горячие и сухие губы, вылизываю десны, посасываю ее язык, который она мне предлагает, шныряю по щекам, щекочу рифлёное нёбо, стараюсь протолкнуться дальше, поглощаю Шепелеву целиком, а перед глазами я вижу…
Твою мать, только Юлу. Только Смирнову. Только ее…
— Ксения, мое ясное солнышко, принеси нам со Святиком водички. Детка? Пожалуйста-пожалуйста, — нудит Смирнов, предплечьем вытирая пот со лба. — Ксю-Ксю, прием-прием? — зовет ее, а после обращается ко мне, шепчет, будто делится военным секрет. — Напялила презерватив на руку и шурует в задницах у кобылиц. Ей-богу, за выбор профессии хотел младшенькую безобразницу проклясть.
— Алексей Максимович… — а я, похоже, за сестричку начинаю переживать.
— Ветеринария, Свят. Прикинь! В кого она такая?
— Жалостливая? Добрая? — накидываю версий.
— Э-э-э… Считаешь, — кивает на дочь, прислонившуюся к лошадиной заднице щекой и загнавшей руку по плечо в то место, из которого вылазят несмышлёные жеребята, когда подходит нужный срок, — достойная профессия?
— Если вспомнить, что выбрал я, — усмехнувшись, дергаю плечами.
— Юлька, — Смирнов кивает на кого-то за моей спиной. По всей видимости, там кружит Красова, испытывая мои нервы и раздражая Лесю, вызывая зависть каждый раз, как только выплывает на всеми обозримую позицию, — сделала сюрприз. Не ожидал, честное слово. Веришь?
Да похрен! Сегодня повторюсь лишь только во второй раз.
— Она привезла сына для встречи с Барбариской.
— Да понятно. Конечно-конечно. Свят, ты извини, пожалуйста, но…
— Красов — это лучшее, это высший класс! — задрав нос и выставив подбородок, заканчиваю за него. — О таком можно лишь мечтать! Любовь с первого взгляда. Он порядочный, честный, открытый человек. Боготворит Юлу и обожает моего сына. О чем еще можно просить? О том, что имеет Ваша старшая племянница, рядовая неискушенная девочка может только мечтать. Так и до зависти, между прочим, недалеко. Это сильно истощает и вызывает стойкий приступ самокопания. Начинается душный процесс и заканчивается то, чему не дали даже шанс.
— Ты чего? — таращит взгляд.
— Все нормально. Я привык к дифирамбам, которые вы дружно поете Константину, главе Красовской семьи. Но…
— О-о-о-о, блядь! Закончим на этом, — не спуская с меня глаз, кричит непослушной взрослой дочери еще раз. — Ксения, иди сюда! Хватит щупать внутренности живому существу, тем более что ты мешаешь жеребенку спать. Высрет, будь здоров!
Юла, забравшись на деревянное ограждение тренировочного загона, следит внимательно и с лучистой улыбкой на лице за тем, как Игорь нарезает круг за кругом, сидя в седле на спинке маленькой лошадки, у которой из-за густой и светло-рыжей челки совсем не видно темно-карих глаз. Сын, сосредоточившись и по-утиному вытянув губки, управляет коренастым и крутозадым зверем, то и дело мотающим головой. Пушистая грива пони пружинит и совсем не развевается на ветру, мелкие копытца рыхлят землю, вгрызаясь в мягкий грунт, животное фыркает, чихает, прядает ушами и скошенным взглядом наблюдает за тем, кто его несмело, неумело контролирует. Суворов ритмично щелкает кнутом, не задевая мелкое создание, он что-то тихо говорит, понукает пони, тренирует легкий шаг и подмигивает седоку, когда он обращается лицом к нему за поощрением.
— Они хорошо смотрятся, — ухватившись за бревно, забираюсь на такой себе забор и устраиваюсь рядом с Юлей. — У него получается.
— … — глубоко вздохнув, переставляет ноги, отползая от меня.
— Пахну? — прижимаю подбородок, вожу носом, но нехороших запахов не замечаю.
— … — еще один шаг и попытка забраться выше заканчивается тем, что она перебрасывает сначала одну ногу, затем вторую и устраивает джинсовый зад на тонкой линии бревна, на котором я уложил перекрещенные руки.
— Небезразличен, Юлька? У тебя болит и неровно стучит сердечко? Ты нервничаешь и…
— Ты бессовестно себя ведешь, Святослав.
Вот как? Интересно. Чрезвычайно. Какую версию выкатит ее больная фантазия в этот раз?
— Потому, что работаю и помогаю твоему дядьке?
— Женщина, — куда-то кивком головы неопределенно показывает, — скучает без тебя. Твой психолог не получает должного внимания. Это видно. У нее глаза, как у кобылы, которой Ксю прощупывает матку. Уверена, что лошадь получила кайф, а вот Леся…
— Хм! — пырскаю и подбираюсь ближе к той, которая с чрезвычайно умным видом транслирует чрезвычайно глупый чес. — Ты, как я погляжу, тоже не сильно радостная. Пидорок плохо старается. Я могу научить, если ты пожелаешь. А вообще…
— Пошел вон! — ерзает ягодицами, отползая от меня.
— Когда у нас получился этот малыш? — указываю на хохочущего Игоря. — Я помню каждую ночь, Смирнова. Помню, как ты любишь. Сзади, да? Сначала низко, глубоко и медленно. Неровный ритм, сбитый темп — ты подстраиваешься, а потом…
— Закрой рот.
— Начинаешь работать слаженно. Ты водишь задницей, насаживаясь полностью на член. Тебе нравится…
— … — какой, е. ать, уничтожающий взгляд.
— Тебе нравится, когда мужчина сверху, когда партнер командует тобой, когда берет и подчиняет, трахает так, как того желает. Ты очень гибкая, Юла. Помнишь, как у нас порвался презерватив, и ты сиреной голосила, что это все из-за моего напора. Растрепанная, потная, с распахнутым нутром водила ручонкой по лобку. Что ты искала, Юля? Я кончил в тебя, а ты…
Она краснеет и опускает голову, а я вынужденно прекращаю неожиданные минуты воспоминаний о совместных днях.
— Я не стану за это извиняться. Слышишь? — уставившись безумным взглядом в землю, надменно тихим голосом любезно сообщаю. — Я был счастлив тогда. Счастья не стыжусь и, если сын случился в тот день, значит, я на всю оставшуюся сохраню в памяти исключительно этот момент. Я помню тебя. Могу назвать точное количество родинок на спине, потому что…
— Ма! — зовет Юлу сынок.
— Д-д-а, сладкий? — заикаясь, отвечает.
— Я уже все.
Барбариска делает еще один круг и останавливается, демонстрируя вкопанность и небольшое упрямство в ответ на дергание ребенком кожаных удил.
— Устал? — она спрыгивает в загон и вприпрыжку следует к маленькому жокею, у которого на голове надет черный шлем, а на ногах почти гусарские сапоги с маленькими посеребренными шпорами.
— Да.
Она помогает спешиться ребенку и гладит по руке Суворова. В благодарность… Это уважение… Это просьба и любезное одолжение.
В деревне скучно. Вернее, здесь скучно мне. Еще точнее — мне скучно везде. Тихо, темно, безветренно и мирно. В этом месте хорошо. Хорошо работать, хорошо отдыхать, хорошо гулять. И все это хорошо тогда, когда ты не один и у тебя есть семья. А я всем этим наслаждаюсь в гордом одиночестве. Кормлю комаров, рассматриваю серебристо-зеленое мельтешение светлячков, слушаю стрекот божьих мелких тварей и кряхтенье крупного зверья, у которого начинается самый пик, прекрасная и плодотворная страда.
Леся все-таки обиделась… Зачем я упомянул язвительное «все-таки»? Она обижена и, определенно, сильно зла. Старается не показывать вида, изображая радушие, внимательность, искренность и благодушие. Она была мила, учтива, услужлива, деликатна и приветлива со всеми, но не со мной.
Сейчас она ушла в спальню и легла спать, а я сижу на ступеньках крыльца, курю одну за другой сигареты и всматриваюсь в чем-то — вероятно, детским ночником — освещенное окно домика, в котором живут Юла и мой сынок.
Еложу окурком по дну жестяной пепельницы, поднимаюсь и расправляю ноги. Я хотел бы расставить все точки над «i» и больше не возвращаться к тому, что ранит не только ее, но и меня. Юла не стала разговаривать во время лошадиной прогулки сына, открестилась от меня после ужина, сделала вид, что видит в первый и последний — слава Богу — раз, когда я подкараулил ее возле загонов, чтобы извиниться за бестактность, но не за незатыкающуюся память. Она отказывала постоянно. Сейчас у нее не будет такой возможности. В конце концов, время — вскидываю руку и сверяю часовой проход — очень позднее, а она одна. Ей не удастся улизнуть из собственного дома, оставив без присмотра мальчугана.
