Амортизаторы пружинят, а металлические двери занудно медленно растаскиваются по сторонам. Я делаю всего один лишь шаг в как будто безвоздушное пространство и тут же носом натыкаюсь на Петра, рассиживающегося на ступеньках лестничной площадки.

— Что случилось? — подхожу к нему.

— Ничего. А впрочем, тебе виднее, — вальяжно хмыкнув, вытягивает изо рта дымящуюся сигарету. — Оторвал от важного?

— Что?

— Планы, говорю, испортил? Ты был занят?

— Нет, — искоса посматриваю на приоткрытую, оскалившуюся щелью, входную дверь. — Можно? — кивком показываю направление.

— Сейчас докурю и пойдем. Вступление прослушать для начала не желаешь? Кто в ролях, например? Какие действия уже прошли, какие, по ощущениям, еще предвидятся? О чем можно, как о несбыточным, забыть, а на что всем следует обратить особое внимание?

— Нет.

— Могу узнать, почему?

— Нет.

— Свят, блядь, это не допрос захваченного языка с пристрастием. Еще чуть-чуть и ты начнешь любезно сообщать про то, кто ты такой, в каком находишься специальном звании и как сюда попал.

— Скоро? — слежу за тем, как он неторопливо стряхивает пепел и, выдыхая воздух, специально раздувает пламя.

— А ты не прост! — затягивается сильно, прищурив глаз.

Поблагодарить за очень ценное, но в то же время ненужное, совсем несвоевременное наблюдение?

— Ты ошибаешься.

— Разве? А впрочем, какая разница. Но ты как-нибудь в башку себе вложи, что теперь и я во что-то гадкое по маковку замазан и основательно замешан. Поэтому хотелось бы понимать во что? И потом, что происходит в нашем мире, потому что это в некотором роде затрагивает мою жену, у которой сейчас все в жутком, черно-белом цвете. Тоська с легкостью выходит из себя, но с большими трудностями возвращается обратно. Я понимаю, что это, как для непоседливой Антонии, звучит чрезвычайно странно, но нестабильные гормоны в ее крови скачут, словно кони, копытами вытаптывающие колышущиеся травы бесконечных прерий. Надеюсь, я был лаконичен и доходчив?

— Я сказал «нет».

— Как там говорится? На воре и шапка горит?

— Без понятия, — уставившись тупицей в пол, бубню.

— Жаль Красова, если…

— Ты пригласил меня за тем, чтобы выразить мудиле адвокатское сочувствие? Я ведь ни хера не передам. Я с ним дружбу не вожу, если ты не в курсе.

— Это ваши, дядечкины игры, Свят, но на мальчишку больно смотреть. Без слез, бл, просто невозможно. Он злобной букой таращится на Юлю, а она, ни хера не объясняя, огромные комки глотает и без слез белугою ревет. Какого черта вы творите?

— … — выставляю руки себе на пояс, выпучиваюсь на него, прикрываю глаза и через нос дышу.

— Я не авторитет в подобном, Свят…

— Вот именно! — хриплю.

— Но у нас с Красовым великолепные отношения. Он крутой мужик и чуткий друг, и…

— Я на такое положение не напрашиваюсь, Велихов. Разрешишь войти?

Он раздавливает в жестянке наполовину израсходованную сигарету, с особым наслаждением прокручивает, растирая в порошок бумагу и вонючую смолу:

— Они у нас уже три дня живут. Это я сказал для полной справки, если что.

Три дня! Три дня надменного молчания, три дня дебильной пустоты и тотального игнора. Она ушла или он заставил?

— Петь, скажи, пожалуйста, только честно, — слежу за тем, как Велихов встает и разминает ноги.

— Угу, — одергивает домашние штаны, прокручивает свободную резинку, поправляет завернувшиеся в мошну и задницу трусы. — Отвечу на любой вопрос, — обходит, собой случайно задевая мое плечо. — Идем!

— Она избита? — шиплю, уставившись в шагающую от меня мужскую спину.

— Чего-чего? — вполоборота задает вопрос.

— Что у нее с лицом, руками, шеей, животом и грудью? Она обращалась в полицию?

— Прекрати! С чего ты взял? Нет там ссадин, синяков, порезов, по крайней мере, на открытых участках тела, которые были доступны моим глазам, — хмыкнув, заверяет. — Физически, уверен, нет вообще проблем. Я ее, если что, не раздевал. Тебе, по всей видимости, представится эксклюзивный случай.

Надеюсь! Надеюсь, что у Юлии Смирновой нет ушибов, переломов и других подобных травм. Я ведь прекрасно помню последнюю встречу с чуваком, который раздувал ноздрины, словно носом землю жадно подъедал. Красов был взбешен. Он злился, тихо бесновался и, особо не скрываясь, ревновал.

Велихов проталкивает внутрь дверь:

— Входи! — выставив руку, проявляет широчайшее гостеприимство.

— Спасибо, — понурив голову, переступаю через небольшой порог.

— Валька постоянно и от всей души оттягивает шелковую подушку. Вот уж у кого нервы, как канаты. Я тебя прошу, на полтона ниже.

— Без проблем. Она милая малышка, — благодушием теку, вспоминая розовую мордашку, которую в прошлый раз здесь повстречал.

— Но уже с характером. Давай туда…

Квартира странно преобразилась с предыдущего моего сюда визита. Сейчас я отмечаю откуда-то материализовавшиеся стены, раздвижные двери, стойки, перекрытия.

— Как это возможно? — дергаю его за руку, осматривая с любопытством обстановку.

— Пришлось модернизировать доставшуюся в наследство от отца просторную холостяцкую берлогу, когда Тосик появилась. Она с ноги, прикинь, дверь открыла. Запёрлась и сказала: «Буду жить с тобой, любимый!».

— Любимый?

— Угу.

— Сергей непокорную, полагаю, из дворца изгнал?

— Это было на спор, Мудрый. Слабо или не слабо.

— О-о-о! Твою мать. У вас вся жизнь непрекращающиеся игры не на жизнь, а на смерть.

— Кто бы говорил! А впрочем… Ты, видимо, завидуешь?

— Немного, — ухмыляюсь. — Не квартира, а какой-то лабиринт.

— Спокойно, бесстрашный Свят! Минотавра точно нет. Хотя, когда мы со щенком играем в догонялки, — подмигивает, облизывает губы, а потом вдруг осекается. — Я ничего не говорил, ты ни черта не слышал. Идем.

— Да. Но квартира — высший класс.

— Так, ладно. Последнее сочту за комплимент, — ерошит свой затылок. — По мне, здесь просто мило, уютно и комфортно.

— Хозяину виднее, — поддакиваю, высекая широким шагом в нетерпении.

— Взрослым, как сам понимаешь, необходимо уединение, свой уголок, подобие на личное пространство. С дизайном детской мы как-то сразу с Тузом пришли к взаимопониманию, а с остальным, как оказалось, хуже, но мы уверенно над собой растем. У Юли с Игорем, — направляет в какое-то конкретное, по-видимому, место, — есть собственная комната. Пусть небольшая, но все-таки личная.

— Она будет жить со мной, — недослушав, обрываю.

— Я в этом, — он широко разводит руки, при этом дергает плечами и тихонечко смеется, — черт возьми, вообще не сомневаюсь. Вы для начала, мальчики и девочки, спокойно, без ора, ругани и обвинений, поговорите, придите к подобию консенсуса, разберитесь с Костей, наконец…

— Он приходил? — теперь вдруг понимаю, что о самом главном Велихова я пока что не спросил.

— Нет.

— Звонил?

— У нее предусмотрительно отключен телефон, — он подается на меня. — От Нии, — как будто по секрету сообщает, — достоверная информация, как ты понимаешь. Она моя жена, так что…

— Нет причин не доверять? — подсказываю, демонстрируя своевременное вежливое участие. — Петька, ты выпил, что ли?

— Если бы! Если честно, то не мешало бы расслабиться. А так, вообще-то некогда. Пить, гулять и трахаться с некоторых пор стало чересчур проблематичными занятиями.

— С чего бы? — потираю средним пальцем удивлением изогнутую бровь.

— Семья, Святослав! Жена и маленькая дочь.

Мы наконец-то останавливаемся перед большой купейной дверью, которая при раскрытии формирует фанерную гармошку.

— Это здесь.

Он тихо барабанит по как будто бы картонному, наспех склеенному из подручных материалов полотну, затем прикладывает аккуратно ухо, прикрывает смеющиеся глаза, замирает и прислушивается, а у меня, как по накатанному, один за одним спокойно загибаются пальцы, формируя стальные кулаки, которыми я для нее весь мир на щепки разнесу. Велихов раздвигает дверь, оставляя тело рядом, просовывает внутрь голову, а после, удостоверившись в подходящем виде, обращается ко мне: