Ее голос переходит в змеиный шепот. Губы поджимаются в тонкую нить, а комнату пронзает разряд грома. В следующую секунду, сорвавшись с места, будто резко выпрямившись пружина, потеряв по пути очки, хватает мой ноутбук. А затем со звериным рыком, без предупреждения и объявления войны, швыряет его в меня. Только и успеваю пригнуться. Несчастная техника разлетается о стену и покореженная падает на пол.

Следом в меня летит то немногое, что стоит на открытом пространстве.

— Мудила! Скотина неблагодарная! Идиот! Я тебя убью, Шершнев! Я тебя, сука, за этот сранный месяц, выпотрошу и собакам скормлю! Понял меня? Хотя, что ты там понял, инфузория недоразвитая! Кретин!

Моя любимая женщина, словно взбесившаяся фурия, разрывает пространство в клочья за считанные секунды. Я же задыхаюсь от гула обратившегося в хомяка в колесе сердца. Перед глазами туман, в голове фанфары и внеплановый парад тараканов, что топчут кирзовыми сапогами по мозжечку и не дают стабилизироваться.

— Документы на развод хотел? Так на, получай! — орет Лена, срываясь на визг, а кипа белых листов летят мне в лицо. — Подавись! Не забудь маме рассказать, как бросил беременную жену, идиот! Сука, как я вообще полюбила тебя, а⁈ Идиот!

С трудом перевариваю услышанное. Под сетью оскорблений, треска разрушающейся на глазах квартиры и ударов, цепляюсь за блестящие лазурные радужки в сетке покрасневших сосудов. Припухшие веки, и серебристые дорожки на щеках.

— Тебе это нужно было⁈ — орет мне в лицо и бьет со всей дури. Снова и снова.

Челюсть хрустит, лицо горит от пощечин, а ребра скрипят от разряженного воздуха. Потому что кислород в комнате пропитывается ее болью. Горькой, отравленной. Она оседает на корне языка и серной кислотой разъедает до сквозной дыры в глотке. Подобно яду гадюки, она разогревает и сгущает кровь, погружая сознание в агонию.

— Я, блядь, последние бабки отдала за проект нашего дома! Готовила сюрприз ему! Про детей не говорила, потому что боялась, а вдруг не получится, а Олежа расстроится. А Олежа что? А Олежа бабки в лицо швырнул и съебался в закат страдать! Кретин! Сука ты Шершнев! Скотина!

Ее трясет. Соленые капли разлетаются в стороны, а от тела исходит пугающе ледяная вибрация. Она пылает и мерзнет одновременно. Налет безумия в лазурных колодцах парализует и не дает двинуться.

Ей плохо.

Лене плохо.

Очень больно. Из-за меня.

Готов провалиться сквозь землю, лишь бы отмотать время назад. Идиот, блядь. Непроходимый дебил.

Я сделал именно то, чего боялся. Ранил женщину, которую люблю больше жизни.

Которая любит меня, несмотря ни на что.

— Ну, смотри! — выплевывает, расцарапывая мои ладони. Лягается и кружится с шипением растревоженной змеей в кольце рук. — Наслаждайся! Так тебе понятно, дебила кусок⁈ Нравится смотреть, как я мучаюсь⁈ Ненавижу тебя, ублюдок! Не-на-ви-жу!

Лена шмыгает носом и снова что-то орет, а я под визг тормозящего поезда, сползаю на пол. Потому что не могу больше смотреть. Ударяюсь коленями о деревянную поверхность пола и прижимаюсь к ней.

Новая пощечина обжигает лицо, когда утыкаюсь лбом в плоский живот. Плевать, как выглядит. Пусть делает, что хочет. Стискиваю бедра, трусь щетиной о белую ткань под градом сыплющихся на меня ударов.

— Пустил меня! Быстро пусти, Шершнев, а то я за себя не ручаюсь! — ерзает взбесившейся кошкой и, зашипев, дергается.

Колотит по всему, куда может достать. Лицо, глаза, шея, грудь. Выкручивается и вырывается, раздирая меня на куски. Новые удары сыпятся медленнее, пока, наконец, не сходят на нет. Лена недовольно сопит, а я погружаюсь в транс из бешеного биения ее сердца.

Прохладная ладонь опускается на затылок. Тонкие пальцы неспешно перебирают волосы, а я чувствую, как пустота внутри стремительно наполняется ее присутствием. Нежусь, словно маленький котенок, который, наконец, обрел дом.

— У нас будет ребенок, — вздыхает она со всхлипом. — Двое. Тебе со мной в больницу надо съездить, анализы сдать.

— Съездим, — судорожно сглатываю сквозь сведенное судорогой горло и старательно прогоняю зудящие в голове мысли.

Я плохо ассоциирую себя с ролью отца. Понятия не имею, как себя вести. У Жени получается легко и непринужденно, будто он сразу родился таким. А у меня что? Футболка липнет к спине, но под диафрагмой разливается бетонная уверенность.

Она застывает с каждым Лениным вздохом. Справлюсь как-нибудь. Потому что очень хочу видеть наше с Леной продолжение.

Их еще нет, а я уже их люблю. Странное чувство, но приятное до дрожи.

— Проект у Ани давно заказала, — шепчет, лаская истерзанную ударами голову. — Только расплатилась с ней. Ремонт завтра начнем. Сначала здесь, чтобы было, где жить, пока девчонки родятся. А потом уже дом. Не знаю только, потянем ли финансово перестройку. Трат куча.

— Покажешь проект?

— Да, у меня в планшете. С собой, — задумчиво выдыхает и кашляет. — Дурак.

— Лен, — сглатываю остатки неуверенности и поднимаю взгляд. — Прости меня. Я дебил. Если тебя утешит, я чуть не сдох.

— Ну мне капельку легче, — улыбается неуверенно и гладит покрытую щетиной щеку. — Чем вину заглаживать собираешься?

— Правдой, — кашляю и трусь носом о живот, от которого исходит родное тепло. — Лен, я не вылечусь.

Слова колючей проволокой царапают горло. Лена ждет. Смотрит внимательно и нежно, а я жадно пью сияющий блеск любви в ее глазах.

Лена рядом. И даже если захочет уйти, уже не смогу отпустить. Она моя семья. Они. Я не знаю, как развернуться и уйти понимая, что моих детей будет воспитывать другой человек. Что они его, а не меня, будут называть папой. Проводить время вместе, учиться новому.

Для меня невозможно.

Но Лена должна знать, на что подписывается.

Я могу навредить им.

— Мне помогает терапия, я стараюсь. Но всегда будет риск, что я стану таким, как…

— Твой отец, Александр Самуилович, — кивает и вытирает скользнувшую по моей брови капельку крови.

Недоуменно трясу головой. Пытаюсь разглядеть искру лжи или страха в любимых чертах, но их нет. От Лены исходит спокойствие и уверенность. Солнечными лучами она проникает под диафрагму и разрушает ледяные оковы. Уничтожает мерзкую шипящую тварь, что в испуге теряет чешую, и гладит довольно скулящего зверя.

— Женя сказал?

— Нет, — пожимает плечами и, наклонившись, легко целует в макушку, рассылая сетку довольных мурашек по телу. — Давно поняла. Ты похож на него в молодости. Помнишь, когда фото Лилины смотрели? Ну вот я после разговора с твоей мамой, еще поковырялась и сошлось.

— У нас одно заболевание.

— Ты не станешь, — решительно выдает, обняв горячее лицо прохладными ладонями. — Потому что я всегда буду рядом. А для вас, Лазаревых, это ключевое, правда?

— Да, — шепчу, зачарованный ровным сиянием, исходящим от нее.

— Тронешь наших детей — голову раскрою, — причмокивает и смеется, вызывая нервную улыбку. — Я не Лиля, любимый. Выпотрошу, моргнуть не успеешь.

— Утешает.

— Еще бы.

Тонкое кольцо слетает с мизинца, как по волшебству. Лена молчит, но по светлой улыбке понимаю — она узнала. Нервно облизываю губы и целую открытую ладонь.

— Принцесса, — шепчу в синюю сеточку вен на изящном запястье. — Я безумно тебя люблю. Всю жизнь только тебя одну. Не знаю, что там с нашим долго и счастливо выйдет, но вечность вместе гарантирую. В аду гореть клянусь на соседней сковороде, места на кладбище и все такое.

— Ой, а что насчет того, что я ангел? — притворно надувает губы.

Щурюсь и протестующе цокаю:

— Ты себе льстишь.

— Вот козел.

— Выйдешь за меня снова?

— Даже не знаю, — смеется, вытягивая нужный палец. — А как же брачный контракт? Финансовые плюшки? Непривычно как-то без денег. Где договор купли-продажи? Куда делся мой властный пластилин? Точно передумаю…

— Пизда тебе, сучка.

Перекидываю хохочущую Лену через плечо. Зверь довольно рычит, голос разума уходит в нокаут, а член счастливо дергается и готовится к долгожданному забегу.