Бекетт включил автопилот и сообщил об этом эскорту. Он откинулся назад и сцепил руки за головой.

— Самолет летит сам? — спросил Хапп с ноткой страха в голосе.

— Да.

— В моем родном языке нет точных слов. По-английски можно выразиться лучше — мы сами сотворили этого Безумца. Мы все это сделали сами. Мы и действующее лицо, и объект воздействия.

— Вы, видать, думали об этом немало времени, — сказал Бекетт.

— Думаю, что я знаю, какой именно мир унаследуют наши дети.

— Я лишь надеюсь, что они унаследуют хоть какой-нибудь мир.

— Да, это в первую очередь.

Бекетт искоса взглянул на Хаппа.

— Вы всерьез говорили насчет брака ваших сыновей и моих дочерей?

— Всерьез. Мы еще обнаружим потребность в устройстве браков через новые границы. Идея экзогамии не нова, Билл.

— Да, мы должны поддерживать разнообразие генетического фонда.

— Или пережить генетическую деградацию.

Бекетт опустил руки и осмотрел приборы. Он провел коррекцию курса. Немного погодя Бекетт заявил:

— Нам нужно не только средство от чумы. Нам нужна медицинская техника, чтобы справляться с общими проблемами.

— Медицинская? — спросил Хапп. — Только ли медицинская?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, Джо. У медицины всегда были свои политические барьеры, но это…

— Мы думаем, по всему миру следует стратегически разместить центры. Компактные линии связи, полный компьютерный взаимообмен, невзирая на политические границы, голосом и видео, никакой цензуры. Ученым следует объединить усилия, не обращая внимания на национальность друг друга.

— Мечтаете, Джо.

— Наверное.

— Наши семьи — залог нашего хорошего поведения, черт побери!

— А весь остальной наш мир — залог своего хорошего поведения.

— А что, если какое-нибудь исследовательское учреждение в Советском Союзе решит эту задачу раньше, чем мы?

— Разница невелика, пока многие из нас знают решение.

— Христос! Вы говорите о конспиративном союзе ученых!

— Точно. И любой исследователь, продумавший этот вопрос до конца, придет к такому же выводу.

— Вы действительно так думаете, почему?

— Потому что в этом огромная власть… а все остальное есть хаос.

— Сергей с этим согласен?

— У Сергея тонкое понимание личной власти. И у него друзья в стратегических пунктах Советского Союза.

— Он согласен плести заговор против своих боссов?

— Он предположил это называть промеж себя «Заговор Фосс — Годелинской».

— Хапп откашлялся. — Ваш друг Рокерман…

— Он в Вашингтоне, а я здесь.

— Но если представится возможность?

— Я подумаю об этом.

— Думайте долго и тщательно, Билл. Думайте обо всех тех полезных делах, что мы могли бы совершить с этим знанием. Подумайте о цене этого знания.

Бекетт пристально посмотрел на него.

— Вы меня удивляете, Джо.

— Я сам себя удивляю, но я думаю, что это логический ответ, чтобы дать нашим детям такой мир, который они захотят получить в наследство.

— А Франсуа, что он об этом говорит?

— Вас интересует его мнение?

— В таком деле — да.

— Между прочим, вы похожи. Вы и Франсуа. Оба консерваторы. Это то, что убедило Франсуа. Он желал бы сохранить определенные ценности нашего мира.

— Ну, политики провалили это дело, уверен на все сто.

— Франсуа сказал что-то подобное, но он не в восторге от политиков со времен де Голля.

— Еще один генерал, — буркнул Бекетт.

— Как Эйзенхауэр?

— Туше.

— Значит, вы об этом подумаете?

— Да.

— Хорошо. Где результаты вскрытия? Я видел их у вас, прежде чем мы покинули ДИЦ.

— Они в планшете прямо за моей спиной, — Бекетт указал локтем. Проделывая это, он взглянул назад, в самолет.

— Сергей и Франсуа спят, — сказал Бекетт.

Хапп выпрямился и расправил бумаги у себя на коленях.

— Лучшее из того, что они могли сделать, — продолжил Бекетт. Он вытащил карту и определил положение самолета по радиопеленгу.

— Где мы? — спросил Хапп. Он смотрел вниз, разглядывая сверкающий в солнечном свете облачный покров.

— Мы совсем скоро минуем Мэнсфилд в Огайо. Здесь мы должны направиться на север, чтобы оставить в стороне Питтсбург.

Хапп посмотрел на рапорт о результатах вскрытия, который лежал у него на коленях.

— Это правда, Билл, — спросил он, — что ты плакал, когда умерла Ариена?

— Это сказал Франсуа?

— Он сказал, что ты обругал его, и ты плакал, и он сказал, что у тебя это выглядело достойным восхищения. Уход друга не должен проходить незамеченным.

— Эта дама обладала железным характером, — пробормотал Бекетт.

Халс Андерс Берген выключил все лампы в своем кабинете и подошел к окну, легко ориентируясь даже в темноте. Уличные огни Нью-Йорка, где-то далеко внизу, на площади перед зданием ООН, наполняли ночной туман слабым сиянием, светящимся серебристым движением, клубящимся и таинственным. И хотя он знал, что температура в кабинете не изменилась, он неожиданно почувствовал холод.

Уже больше часа он раз за разом прокручивал в памяти сегодняшнюю пресс-конференцию. У него не выходило из головы известное изречение Киссинджера: «Ошибочно полагать, что все, что говорится на пресс-конференциях, тщательно обдумано».

Но все его сотрудники соглашались с тем, что хоть что-нибудь должно быть сказано репортерам. Халс выбрал для этого общий брифинг, нечто, на что они впоследствии смогут ссылаться как на «высокое должностное лицо в Организации Объединенных Наций».

Слишком много неясного, покрытого мраком, было на мировой сцене. Слишком много секретности. Он решил слегка приподнять завесу.

У них был предварительный рапорт археологов, вызванных для просеивания пепла сгоревшего дома в Сиэтле. «Это решение было мастерским ходом», — подумал Халс. Археологи! Смелые люди. Они знали, что не смогут вернуться к своим семьям.

Туманная завеса за окном слегка поредела, и далеко внизу он заметил караул, движущийся к оконечности острова. Это, наверное, их военная охрана сменяет посты. Сейчас, когда заблокированы туннели и опущены мосты, Манхэттен считается довольно безопасной крепостью. В городе до сих пор были выгоревшие участки, и ночью на улицах двигались только служебные машины, но уже образовался какой-то новый порядок, который некоторые называли «безопасным». «Это кажущаяся безопасность», — думал Берген. Военный кордон образовал вокруг города ломаную линию, врезающуюся в штат Нью-Джерси от окрестности Ред Бенк и далее к западу до Браунд Брук, поворачивающую на север вдоль гор Вотчин Маунтинс к Паттерсону; затем, становясь все более изломанной, она извивалась вдоль границы штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси по низменности Байт Плейнс к Лонг-Айленд-Саунду, севернее Порт-Честера.

«Огненная стена» — называли ее люди, черпая чувство безопасности из образа широкой обугленной полосы за этой границей, места, где пепел носился над холмами руин и непогребенными телами тех, кто погиб на этой земле.

Берген не любил думать о человеческих смертях, которые были связаны с огненной стеной, о тех, кто был убит при ее создании, и тех, кто погиб, пытаясь пересечь ее, чтобы попасть в безопасную зону Нью-Йорка. «Барьеры», — думал он. Все что угодно было барьером в этом новом мире. Идентификационные карточки и барьеры. Вас могут расстрелять на месте, если у вас нет действующей идентификационной карточки.

Такой порядок установили Заградительные Силы.

В уверенности этого названия было нечто, что резало Бергену уши. Он представлял себе морскую блокаду вокруг Ирландии и Великобритании, комбинированную морскую и сухопутную блокаду вокруг Северной Африки. «Массированная» — только так ее и можно назвать.

Светящийся циферблат наручных часов Бергена сообщил ему, что еще только 8:53 вечера, прошло менее трех часов с тех пор, как он проверял реакцию на свою пресс-конференцию по вечерним новостям телевидения. Диктор, как попугай, повторял слова «высокого должностного лица».