«Им нужна вода нашей плоти!» — с ужасом подумала Джессика. Ее мышцы пришли в полную готовность, мгновенно преодолев усталость. Внешне, впрочем, это было невозможно заметить. Определив направление на голос, она невольно поразилась: вот это мастера! Даже она не слышала, как фримены подобрались так близко. Тут же она сообразила, что владелец голоса был неслышим потому, что звуки его движения были неотличимы от обычных звуков пустыни.
Второй голос откликнулся со стены котловины, слева:
— Кончай с этим, Стил. Берем их воду — и идем дальше. Времени до рассвета осталось немного.
Пауль, не так хорошо, как мать, подготовленный к неожиданным опасностям, был раздосадован: он замер, он пытался даже бежать, он позволил панике, пусть даже на миг, захватить себя!.. Теперь он усилием воли заставил себя действовать так, как его учили: расслабиться, затем от настоящей расслабленности перейти к кажущейся и быть готовым в любой миг нанести удар в любом направлении.
Но он все еще чувствовал страх. И знал его причину: он по-прежнему не видел будущего… и того, что происходило сейчас, он раньше не видел… а их окружали фримены, которым нужна лишь вода двух беззащитных тел.
Глава 8
…Эта религиозная традиция фрименов является, таким образом, источником и основой учения, известного сегодня как «Столпы Вселенной»: и его Квизара Тафвид ныне — среди нас, неся все свои знамения, пророчества и свидетельства. Они несут нам мистический сплав веры, вышедший из горнила Арракиса; глубинную красоту этой веры лучше всего выражает волнующая музыка, основанная на старинных формах, но отмеченная знаком нового пробуждения. Кто не слыхал «Песнь Старца», кого не тронула она до глубины души?
Я влачил стопы свои в пустыне,
Где сонмы миражей дрожали и текли.
Я жаждал славы, я к опасности стремился,
Достичь пытался горизонтов Аль-Куляба —
И видел я, как сравнивает горы
Седое Время тщась настичь меня.
И видел: воробьи примчались
Быстрей, чем волк в прыжке убийственном,
И сели на ветви древа юности моей.
Я слышал — в кроне стая их порхала,
Но растерзали меня
Их злые маленькие коготки и клювы…
Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»
Человек полз через гребень дюны — пылинка под полуденным солнцем. На нем были лишь рваные лохмотья — все, что осталось от плаща-джуббы. Голое тело под прорехами было беззащитно перед жарой. Капюшон джуббы был оторван, но человек из полосы ткани от подола плаща сумел сделать себе тюрбан. Между витков тюрбана торчали клочья песочного цвета волос. Редкая бородка и густые брови были того же цвета. Под сплошь синими глазами оставалось еще темное пятно. Полоска свалявшихся волос на усах и бороде — тут проходила трубка дистикомба, от носовых фильтров к водяным карманам.
Человек замер на гребне, перебросив руки на осыпающийся склон. На его спине, на руках и ногах запеклась кровь; к ранам присохла корка серовато-желтого песка. Человек медленно подтянул руки под себя, поднялся рывком и встал, пошатываясь. Даже это слабое, неловкое усилие сохраняло следы былой четкости и отточенности движений.
— Я — Лиет-Кинес, — хрипло произнес он, обращаясь к пустынному горизонту. Его голос был лишь слабой карикатурой на самое себя. — Я — планетолог Его Императорского величества, — продолжил он уже шепотом, — Планетный Эколог на Арракисе. Я — хранитель этой земли.
Он оступился, неловко упал на хрупкую спекшуюся корку, стянувшую склон дюны. Руки, пробив ее, бессильно погрузились в песок.
«Я — хранитель этого песка», — подумал он с горечью.
Он понимал, что почти бредит, что надо зарыться в песок — найти в нем относительно более прохладный слой и как-нибудь укрыться в нем; но он чувствовал также сладковато-тухлый запах эфиров: где-то под ним созревал, как нарыв, карман премеланжевой массы. Кто-кто, а он лучше любого фримена знал, чем это чревато. Раз слышен запах премеланжевых масс, значит, давление газов в глубине стало критическим — близким к взрыву. Надо убираться отсюда…
Его руки слабо скребли песок. Внезапно пришла четкая, ясная мысль: «Подлинное сердце планеты — ее ландшафт… то, насколько мы заняты в этой основе цивилизации — агрокультуре…»[8]
Как странно, думал он, что мозг никак не может сойти с привычной колеи…
Харконненские солдаты бросили его здесь без воды, без дистикомба в расчете на то, что если не Пустыня, то червь покончит с ним. Кого-то забавляла мысль о том, что он будет медленно, в одиночку умирать — что его убьет его собственная планета.
«У Харконненов всегда были сложности с убийством фрименов, — усмехнулся он про себя. — Нас не так-то легко убить. Я сейчас должен был бы уже быть мертв… я действительно скоро умру… но экологом быть не перестану, не смогу».
— Первая, основная и наивысшая функция экологии — умение видеть последствия.
Звук этого голоса потряс его: ведь владелец голоса был давно мертв! Это был голос его отца, который занимал здесь должность планетного эколога до него и погиб в провальной воронке у Гипсовой Котловины.
— Да, ты, сынок, крепко влип, — сказал отец. — Но ты должен был заранее оценить возможные последствия, когда решился помочь сыну герцога.
«Я брежу», — подумал Кинес.
Голос, кажется, звучал откуда-то справа. Кинес, оцарапав лицо песком, повернул туда голову. Ничего, только воздух дрожит над изгибом песчаного склона, раскаленного полуденным солнцем.
— Чем больше жизни содержит система — тем больше в ней и ниш для жизни, — назидательно произнес отец. Сейчас голос звучал сзади и слева.
«Чего он кружит вокруг меня, — раздраженно подумал Кинес. — Он что, не хочет, чтобы я его увидел?..»
— Жизнь, таким образом, повышает способность окружающей среды поддерживать жизнь, — продолжал отец. — Поскольку жизнь делает питательные вещества более пригодными к употреблению. Она связывает в системе энергию через многочисленные химические связи между организмами…
«Да что же он все твердит одно и то же? — подумал Кинес. — Я знал все это, когда мне еще десяти не было!»
Пустынные коршуны — трупоеды, как большинство диких животных здесь, — уже кружили над ним. Кинес увидел тень, черкнувшую по песку подле его руки, и с усилием повернул голову так, чтобы видеть небо. Птицы виделись ему размытыми пятнами на серебристо-голубом небе. Как плавающие в вышине хлопья сажи.
— Обобщение — наша специальность, — сказал отец. — Проблему планетарных масштабов не очертить тонкой линией. Планетология — это искусство кроить и подгонять…
«Что он мне хочет сказать? Может быть, я не учел какие-то последствия?»
Его голова снова упала на песок, и сквозь вонь премеланжевых газов он ощутил запах опаленного камня. Где-то в уголке разума, где еще жила логика, возникла мысль: «Это стервятники; может быть кто-нибудь из моих фрименов заметит это и придет узнать, в чем дело…»
— Для каждого действующего планетолога важнейшим орудием являются люди, — поучал отец. — Ты должен насаждать в народе экологическую грамотность. Именно поэтому я разработал эту, совершенно новую, систему экологической нотации, экостенографии…
«Вот что! Он повторяет то, что уже говорил мне, когда я был ребенком!..»
Он почувствовал прохладу, но тот, все еще действующий уголок сознания деловито разъяснил: «Солнце в зените. На тебе нет дистикомба, ты перегрелся, и солнце высушивает твое тело».
Пальцы бессильно прочертили канавки в песке.
Даже дистикомба не оставили!..
— Наличие в воздухе влаги, — сообщил отец, — предотвращает слишком быстрое испарение таковой живыми организмами.
