Болезнь, болезнь…

В конце концов Сёльве стал действовать по рецепту, вычитанному когда-то в черных книгах главной библиотеки Вены: он нашел в кабинете консула несколько его волос и, убедившись, что они не из парика, начал делать куклу, как можно более похожую на консула. В то время он жил в отдельной квартире, поэтому мог действовать не таясь. Ему никто не мешал.

Кукла получилась действительно похожей. Волосы были заложены внутрь.

Лучше всего — болезнь живота, решил Сёльве. Но как ее вызвать? В конце концов он раздобыл тонкую нитку и перевязал ею необъятный живот куклы консула. На всякий случай он затянул нитку так туго, что кукла стала походить на осу.

Это наверняка должно было причинять боль!

Но будет ли этого достаточно? Не надо ли произносить какие-то заклинания над куклой?

Сёльве не знал никаких заклинаний, поэтому ему пришлось самому придумать какую-то строчку, показавшуюся ему подходящей.

Теперь оставалось только ждать следующего дня.

Утром, когда Сёльве пришел на работу, консула там не оказалось. Вскоре в комнату в волнении вбежал один из бедных старых писарей из приемной:

— Наш высокочтимый консул серьезно занемог, — зашептал он, и в его глазах читалось возбуждение. — Ночью пришлось вызвать доктора, он думает, что у консула заворот кишок!

— Да что ты говоришь, — притворно удивился Сёльве, испытывая чувство триумфа. — Это опасно?

— Еще бы! Доктор думает, что он не выживет.

Сёльве охватила жаркая волна испуга. Это ведь не входило в его планы. Он перестарался!

— Я сейчас же побегу к нему домой и узнаю, не могу ли чем-то помочь, — сказал он, по-настоящему побледнев и обеспокоившись.

— Мы знаем, как Вы привязаны к нашему дорогому консулу, — сказал растроганный писарь. — Хотя стоит ли мешать?

Но Сёльве уже выбежал. Побежал он, конечно, не к консулу, а стремглав бросился домой, быстро открыл дверь ключом и ворвался внутрь. Кукла — где же она?

Он рвал и дергал нитку, но она сидела так плотно, что он даже не мог толком уцепить ее. Трясущимися руками он схватил нож и засунул его за нить. При этом он так спешил, что, снимая нитку, случайно проткнул саму куклу почти насквозь.

С порезанной куклой в руках Сёльве замер.

— Только не это, — прошептал он, смертельно побледнев. — Что теперь будет?

Он поднял куклу, чтобы швырнуть ее в камин, но потом образумился. Это ведь тоже могло оказаться опасным! Вместо этого он хорошенько спрятал куклу под матрацем.

Потом он побежал в дом консула.

Уже в дверях его встретила служанка.

— Я слышал… — начал Сёльве. — Я могу что-то сделать?

— Ах, господин Линд, — вздохнула она. — Вы опоздали! Наш высокочтимый консул умер несколько минут назад. Это случилось очень быстро — заворот кишок оказался очень сильным. У него были такие боли! И вот его нет!

Парализованный от ужаса Сёльве так и застыл в дверях. Увидев его побелевшее лицо, женщина быстро подставила стул, и он сразу без сил сел на него.

— Нет, — тихо бормотал он. — Нет, нет, нет!

У него хватило присутствия духа, чтобы остаток произнести про себя. «Что я натворил? Какие еще смертельно опасные силы скрываются во мне?»

Вышел доктор, ему пришлось протискиваться мимо поникшего Сёльве. Служанка услышала, как он пробормотал:

— Как трогательно видеть такую преданность своему начальнику!

Работа консула перешла к Сёльве. Теперь у него было достаточно времени, чтобы успокоиться и оценить случившееся более рассудительно. Без сомнения, новая ситуация давала ему много преимуществ.

К разочарованию Сёльве, ему, однако, не доверили принять на себя консульский сан. Он стал всего лишь исполнять обязанности консула, дожидаясь, пока из Швеции пришлют нового, постарше.

Сёльве воспринял это как новое унижение, решив отомстить тем, кто принял такое решение.

Впрочем, эта месть могла подождать. Сейчас надо было ковать железо, пока горячо. Или точнее: пока у него все еще был титул консула.

Теперь он мог отправиться к Висену и попросить разрешения засвидетельствовать почтение его дочери. Конечно, это станет только началом. Затем он проникнет в саму семью, получит доступ и к дочке, и к богатству, все их состояние станет принадлежать ему. Как же он тогда отомстит этим противным родителям! Они узнают сполна, кого оскорбили!

Посмотрев однажды на себя в зеркало, он изрядно перепугался. Его глаза полностью утратили темно-коричневый цвет. Теперь они даже не были карими, а стали ярко-янтарными. Это одновременно отталкивало и завораживало. Он ведь видел глаза бабушки Ингрид, они у нее были желтее, чем у кого-нибудь в роду. Отблеск глаз Ульвхедина бывал попеременно желтым и зеленым, их цвет постоянно менялся и был непредсказуем.

Его, Сёльве, глаза были красивее. Они производили неотразимое впечатление на женщин, в этом у него было много поводов убедиться. Потаскушки, которых он встречал на улице, бросали ему призывные взгляды, но с такими женщинами он иметь дела не хотел. Он хотел жениться на Ренате — и для того, чтобы завладеть ее богатством, и из-за ее удивительно сильной чувственности, узнать которую он стремился поближе. Но всего важнее было то, что он желал отомстить ее высокомерным родителям! Женившись на дочери, он нашел бы способ унизить их.

Он отправил письмо домой. Немного прихвастнул, утверждая, что уже назначен консулом. Кто мог проверить это? Его немного волновали дела домашние. Еще раньше у его матери случилось воспаление легких, а теперь такая же болезнь прихватила отца Даниэля. Ингела бредила замужеством, и все желали его скорейшего возвращения.

Но теперь он не мог этого сделать! С такими глазами, как у него!

Пока он основательно занимался подготовкой своего проникновения в дом Висенов, из дома пришел ответ.

Писала Ингела, и то, что и конверт был надписан ее почерком, его сильно обеспокоило.

Прочитав письмо, он был вынужден лечь на кровать, не в состоянии больше ничего делать.

Ингела писала, что ему уже можно не приезжать. Отец и мать успели получить письмо, где он писал, что стал консулом, и очень гордились его успехом. Но теперь они оба умерли. Когда скончалась мать, отец как будто утратил внутреннюю сопротивляемость. Он последовал за ней на той же неделе. Ингела же вышла замуж за молодого крестьянина из той же деревни, и теперь дом их детства опустел. Зачем он ей был нужен? Она навсегда поселилась в Вингокере и работала старшей хозяйкой у Акселя Фредрика Оксенштерн, брата Юхана Габриэля. Эту работу она намеревалась сохранить и после замужества.

Гростенсхольм доставался, таким образом, Сёльве. Но и бабушка Ингрид тоже была старой и одинокой, почему он не приехал домой вовремя?

Умерли отец и мать? И он больше никогда их не увидит? Для Сёльве порвалась еще одна нить, связывавшая его с людьми. В тот вечер он в последний раз был уязвим. В тот вечер его сердце в последний раз наполнилось острой и тягучей печалью.

На следующее утро он стал тверд, как камень. От Сёльве-человека почти ничего не осталось.

У Сёльве оставалось все меньше времени. Он должен был попасть в дом Ренаты до приезда нового консула.

Никогда раньше он не усердствовал так над своим платьем. Он отряхивал, чистил и гладил одежду, купил себе новые парики и предметы гардероба, которые должны были произвести неотразимое впечатление на кого угодно!

Ему надо было также подумать о приданом. Он должен был что-то дать ей, кроме титула консульши. Поэтому Сёльве сделал новый для себя шаг — он отправился в банк!

Никогда раньше не бывал он в подобном заведении. Для начала он сделал маленький вклад, столь ничтожный, что служащий банка даже привстал со стула от удивления. А потом он выкинул необычную для себя штуку. Служащий банка все время видел Сёльве сидящим перед собой на стуле — но это был обман зрения. Когда все отвлеклись, настоящий Сёльве юркнул за спину банкира и стянул с его стола в свой карман кожаный мешочек с деньгами.