Она решительно позвонила камеристке, хотя та ничуть не уважала Хильдегард и за глаза только презрительно посмеивалась над ней. Камеристку для Хильдегард выбрал сам Йохум. Хорошенькая, сдобная. Небось, его руки уже пошарили у нее под платьем.

У Хильдегард снова началось головокружение. Она быстро легла на кровать и взглянула на дочь.

— Я немного устала. — Ей не хотелось пугать Марину. — Мне надо отдохнуть. Пошарь в верхнем ящике комода, может, найдешь бонбоньерку с шоколадом.

Когда пришла камеристка, Хильдегард объяснила, что случайно задела шнурок колокольчика. Презрительно фыркнув, камеристка ушла, и Хильдегард впала в забытье.

Опять Хильдегард находилась в том месте, которое она мысленно окрестила «адом». Вокруг нее гудели голоса, двор праздновал день рождения Его Величества. О, этот язык, который не в состоянии выучить ни один человек! К счастью, сейчас в моде был французский, а на нем Хильдегард говорила довольно сносно. Но в этот вечер никто не стремился разговаривать с нею.

И это было понятно — сегодня она выглядела еще хуже, чем обычно. Отекшее лицо герцогини, прежде всего, бросалось в глаза, и люди предпочитали обойти ее стороной, а не расспрашивать о здоровье или болтать, о пустяках.

Гости стояли кучками в большом зале, они оживленно беседовали и смеялись. Йохум куда-то исчез, и возле Хильдегард никого не было. Каждый, кто проходил мимо, заметив ее, поспешно сворачивал в сторону, пряча глаза.

Йохум и фрекен Крююседиге в этот вечер вели себя особенно вызывающе. Йохум больше не делал тайны из их отношений. Он склонился над рукой фрекен Крююседиге и поцеловал ее, глядя в глаза своей избраннице. Когда-то он так же целовал руку Хильдегард… Придворные дамы косились в ее сторону и посмеивались.

Одиночество! Огромный бальный зал казался Хильдегард пустыней, несмотря на многолюдство! Марина, единственная отрада Хильдегард в этом мире, так просила, чтобы Хильдегард взяла ее сегодня с собой, у нее были такие испуганные глаза. Но Хильдегард пришлось отказать дочери — детям не место на придворных балах.

Хильдегард чувствовала себя скверно. Может, уйти незаметно к себе? Нет, это оскорбит короля и королеву, а подойти к ним и попросить разрешения удалиться, сославшись на недомогание, Хильдегард не решалась. Она не любила привлекать к себе внимание.

Прежде у нее было другое имя. Но в Ризенштейне никто не мог его выговорить, и ее перекрестили в Хильдегард. Тогда ей нравилось новое имя, ведь его выбрал для нее Йохум, но теперь она предпочла бы зваться прежнем именем, однако даже не смела, заикнуться об этом.

Мимо прошел Йохум.

— Хватит пялиться на меня! — процедил он сквозь зубы. — Это платье тебе узко, вон как жир выпирает! Хоть бы шалью сверху прикрылась!

Он был уже далеко и весело шутил с королевой.

Когда Хильдегард, наконец, осмелилась поднять голову, она встретила взгляд незнакомых глаз, заставивший ее вздрогнуть. За все те годы, что Хильдегард прожила при дворе, она ни у кого не видела такого взгляда, полного сочувствия, понимания и поддержки. Этот взгляд заставил ее забыть, что она всеми покинута и одинока. В зале был человек, который испытывал к ней дружеские чувства, хотя ему и не полагалось с нею разговаривать.

Неизъяснимое тепло наполнило душу Хильдегард, на глаза навернулись слезы удивления и радости. Она не была знакома с тем молодым мужчиной, который так смотрел на нее. Он был одним из телохранителей короля Кристиана. Обычно королевскими телохранителями становились родовитые молодые люди, отличающиеся высоким ростом. Одетые в светло-голубые мундиры с белой портупеей и плащи с алым подбоем, телохранители стояли вдоль стен, обеспечивая безопасность короля на этом празднестве.

Взгляд, так поразивший Хильдегард, принадлежал красивому телохранителю лет тридцати, у него были темные волосы и печальные глаза. Его облик отличался утонченностью, хотя телосложение отнюдь не было хрупким. Хильдегард сразу почувствовала расположение к этому человеку. Раньше она никогда даже не смотрела в сторону телохранителей — герцогине это не полагалось.

Но сейчас человек в голубом мундире был для нее словно оазис в пустыне для измученных жаждой путников.

Один-единственный быстрый взгляд. Но Хильдегард уже знала — он здесь. И этого было достаточно. Она снова почувствовала себя сильной.

Лежа в постели, Марина с бьющимся сердцем прислушивалась к каждому звуку. Из-за стены доносилось слабое похрапывание ее камеристки.

Если бы она могла запереть изнутри дверь своей спальни! Но это не разрешалось, у нее не было ключа, да и камеристка, старая и тугая на ухо, должна была иметь возможность в любую минуту проведать Марину.

Проведать Марину? Ни разу за те два года, что она служила Марининой камеристкой, она не прервала свой сон, чтобы проверить, спокойно ли спит девочка. Сама же Марина с некоторых пор не решалась заходить к камеристке. Вначале она не догадывалась, что за запах стоит каждый вечер в комнате у старухи. Но, став старше, поняла, что камеристка каждый вечер напивается, а потом всю ночь спит хмельным, беспробудным сном.

Марина высунула голову из-под одеяла, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сегодня во дворце бал. На него приглашены все придворные. Значит, хотя бы сегодня она может спокойно заснуть?

Дай Бог, чтобы сегодня никто не подкрался к ее двери! Господи, помоги мне! Не допусти, чтобы это случилось еще раз!

Вот уже две недели Марина каждую ночь слышала эти шаги. Тихонько открывалась дверь. Шаги приближались к ее кровати.

Первый раз она села и с удивлением спросила:

— Мама? Это ты?

— Тс-с! — прошептал мужской голос. — Это я. Дядя Поуль.

Дядя Поуль? Старый, жирный граф Рюккельберг! Что ему тут понадобилось? У графа был отвратительный парик, и все его подбородки противно дрожали, когда он поворачивал голову. Недобрые навыкате глаза внимательно наблюдали за ней, толстые пальцы всегда ложились ей на колени.

— Смотри, Марина, что я принес тебе! Конфеты, приготовленные для самого короля!

Вообще-то он был не такой уж и старый, этот граф, не старше ее отца, но выглядел по сравнению с ним просто стариком. Марина взяла конфеты и поблагодарила, а он все не уходил. Присев на край кровати, он говорил, какая она хорошенькая, как ему хотелось бы иметь куколку, похожую на нее, он бы играл и забавлялся с нею, ведь он так одинок. При этом он гладил Марину по волосам, по щеке, и ей это не нравилось. Наконец он ушел. Но на другой вечер пришел опять и опять принес конфеты. Он просил, чтобы она никому не говорила о его приходах — ведь он покидал свой пост, и если кто-нибудь узнает об этом, его посадят в тюрьму. Ведь она не хочет, чтобы его посадили в тюрьму? Он просунул руку к ней под одеяло, погладил ее плечи и сказал, что у нее нежная, шелковистая кожа.

В другой раз он положил руку ей на грудь и заметил, что она уже совсем взрослая девочка, при этом он как-то странно пыхтел. Хотя Марину и учили слушаться взрослых и не перечить им, она осмелилась попросить графа так не делать, потому что ей страшно.

Вскоре он ушел.

На следующий день Марина не хотела ложиться спать и просила разрешения остаться с матерью, но когда пришел отец, Марину отправили в ее спальню. Она долго бродила по коридорам дворца, пока камеристка не хватилась ее. Случайно Марина столкнулась с графом, она хотела спрятаться, но он уже увидел ее. Он уговорил ее пойти с ним в оружейную палату, обещая показать что-то интересное. Марине не хотелось идти с ним — нет, но ее воспитали в строгих правилах: нельзя спорить со взрослыми, надо быть доброй и послушной девочкой. Она и была такой: ей, робкой и пугливой, и в голову не приходило, что можно кого-то ослушаться. Вот и теперь она покорно последовала за графом в темную оружейную палату.

Нет, лучше не думать о том, что там случилось! Лучше думать о матери, которая сейчас, наверное, весело танцует на придворном балу.