— Никлас, что с ней?

Оба положили руки на тело женщины.

— Если бы у меня был мой сундучок! Но наш друг позаботился о нем. Доминик, ситуация не так уж безнадежна. Она скоро придет в себя.

Виллему приоткрыла глаза. Устало улыбнулась.

— Как приятно чувствовать твои руки, Никлас, — невнятно пробормотала она. — Кажется, я уже никогда не поправлюсь.

— Мы не можем двигаться дальше, — решил Доминик.

— Чудовище спит, а мы смертельно устали. Давай и мы немного отдохнем, — поддержал его Никлас.

— Тогда останемся. Виллему крайне нуждается в отдыхе.

Присев около спящей, Никлас еще некоторое время гладил ее по лицу своими чудодейственными руками. Когда ей стало лучше, мужчины расположились на земле и уснули. Пришлось ложиться на голую землю, все пожитки исчезли вместе с лошадью Элисы. Сняв широкий плащ, Доминик набросил его на Виллему, а сам примостился с краю. Никлас завернулся в свой плащ.

Виллему прижалась к мужу:

— Доминик, я хочу домой, — прошептала она.

— Я тоже.

— Знаешь, я часто говорила о том, что мой дом в Элистранде. И только сейчас поняла, что настоящий дом у меня в Мёрбю, в Швеции. Там наш дом — мой, твой, Тенгеля Младшего и твоего отца.

Он благодарно погладил ее плечо. Виллему часто сердилась на все шведское и хвалила норвежское. Его задевало такое отношение, но он никогда ничем не показал ей, что ему бывает больно от таких слов.

Прижавшись лбом к щеке мужа, она прошептала:

— Я тоже хочу домой, к Тенгелю. Будем надеяться, что у него все хорошо. Мне наплевать на чудовище. У меня нет никакого желания заниматься его перевоспитанием. В нем говорит животный инстинкт убивать. Так противно, просто тошнит от всего этого! Пусть он умрет! Что нам от того?

Доминик покрепче обнял ее:

— Не говори так, Виллему. Видимо, его надо спасать. Почему — мы можем только гадать. Он далеко не бессмертен, просто очень живуч. Думаю, наши предки именно этого и бояться. За свою долгую жизнь он может наделать немало бед — не только заколдовывать Людей Льда, но и убить немало ни в чем не повинных людей. А потому из него необходимо сделать нового Тенгеля Доброго.

— Ты же сам понимаешь, что это невозможно, — тяжело вздохнула жена. — Его нельзя перевоспитать. В нем нет ни капли добра.

— Не говори так. Нам рано сдаваться.

— Ладно, пусть он живуч. Но если его можно сжечь на костре или…

— Какой вред смогли принести ему отлично вооруженные кнехты? Кто пошлет его на костер? Ты, именно ты должна сделать из него человека. Многое уже сделано. Гораздо больше, чем ты думаешь.

— Он словно чем-то заразил меня. Он боится и ненавидит меня. Хоть его колдовство и не возымело на меня никакого действия, я чувствую себя больной и разбитой.

— Он как-то повлиял на тебя. Моей жене не свойственно опускать руки.

— Ты прав. Однако меня просто тошнит от всей этой истории.

— Отдохнешь, и все пройдет. Вот увидишь. Ты просто устала. Смотри, Никлас уже уснул. И нам пора.

Элиса открыла глаза и огляделась.

Солнце еще не опустилось, так что в бессознательном состоянии девушка была недолго. Лошадь паслась рядом.

Рука спящего рядом чудовища лежала на ее плече.

Элиса попыталась приподняться и тут же почувствовала такую страшную боль, словно кто-то резал ее ножом. В глазах потемнело.

— Милосердный Боже, — прошептала она. — Бедная, несчастная грешница! И что я наделала! Жизнь разбита… Верно, я уже никогда не поднимусь на ноги.

С трудом, повернувшись на бок, взглянула на парня. Грустная улыбка тронула губы.

«Ему холодно», — подумала она, откидывая со лба волосы.

Встать оказалось совсем не просто. Острая боль пронзала ее при каждом движении. Сдерживая крик, девушка с трудом доплелась до лошади. Сняв два одеяла, накрыла ими юношу. Ульвхедин крепко спал. Элиса вскоре нашла небольшой ручеек и, отойдя подальше, чтобы Ульвхедин не заметил ее, разделась и как следует вымылась. Много раз ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание от невыносимой боли. Однако ей все же удалось одеться и дойти до полянки. Теперь она была свободна, и ничто не препятствовало ее бегству от палача — да, он был палачом! Но ей это даже не пришло в голову. Не могла же она бросить его одного в диком лесу! И что скажет фру Виллему, остальные?! Им ведь так важно привезти его домой, в Гростенсхольм.

И девушка прилегла на одеяло, постаравшись получше укрыть спящего.

Из глаз полились слезы. Она скорбела об утраченной девственности.

И, тем не менее, девушка не могла отрицать, что в ней тоже заговорило желание… А потом все было так ужасно, гадко, больно и противно.

Наплакавшись вволю, Элиса уснула.

Ульвхедин проснулся первым. Во всем теле чувствовалась необыкновенная легкость. Он огляделся и вспомнил, что произошло.

Он был укрыт одеялом. Странно. Он помнил точно, что одеяла не брал…

Он повернулся на бок. Девушка… Она все еще спала. Глупая дурочка! Почему она все еще здесь?! Ей давно пора исчезнуть.

Как же она привлекательна! Плечи, талия, бедра… Такая мягкая кожа. Он протянул руку и погладил ее. Такая теплая! Такая зовущая! И как же хорошо было с ней! Ульвхедин никогда не испытывал ничего подобного. Разве что во сне.

В нем снова проснулось желание. Полуживотное, получеловек, он думал только об удовлетворении своей страсти. Задрав на девушке рубашку, оглядел ее с ног до головы. Из глотки вылетело нечленораздельное мычание. Властным движением раздвинул ноги Элисы.

Это движение разбудило девушку:

— НЕТ, не надо! Не делайте этого, Вы же убьете меня, я умру! Неужели Вы не понимаете?

Девушка отчаянно боролась за жизнь. Сопротивление Элисы только разжигало страсть.

— Я только что помылась, — всхлипывала Элиса. — Ну, пожалуйста!

Мольбы были бесполезны. Ульвхедин решил получить свое. Ведь ему было так хорошо!

Когда он, наконец, поднялся, Элиса заливалась слезами.

— Прекрати, — грубо прикрикнул он. — Живо на лошадь!

Он решил взять девушку с собой. А она чувствовала себя так, словно ее только что перемололи в мельничном Гроте.

Ульвхедин нетерпеливо схватил ее в охапку и перебросил через седло. Затем сел на лошадь сам. Жалобные стоны девушки его ничуть не волновали.

— Я хотела… приготовить нам поесть, — всхлипывала она в полном отчаянии.

— Потом. Показывай дорогу домой, к твоим крестьянам!

Говорить девушка не могла. Сделав над собой усилие, слабо махнула рукой туда где, как казалось, находился Гростенсхольм. Ульвхедин кивнул. По его расчетам Гростенсхольм должен был, находится именно там.

Они подъехали к Гростенсхольму, когда солнце уже зашло. Начинало темнеть.

— Вот и усадьба, — удрученно прошептала Элиса.

— Сам вижу. Где хранится сокровище?

— Я не могу сказать.

— Быстро говори, — сквозь зубы процедило чудовище.

— Ой! В Гростенсхольме! Но я не знаю где, ведь я работаю в Линде-аллее. Мне больно!

— Ну-ка, ляг!

— Это еще зачем?

Проживший всю жизнь без женщин, Ульвхедин решил снова испытать это сладострастное чувство.

Они проехали уже не один час, причем тело Элисы все время соприкасалось с телом юноши, и в нем снова возникло желание. Он дрожал от возбуждение и не видел причины ждать. В нем заговорил чисто животный инстинкт.

Он пытался уложить ее прямо на спине лошади:

— Да ложись же! — уже раздраженно повторил он. — И снимай свою чертову рубашку! У нас нет времени останавливаться, прекрасно сойдет и на лошади!

— Нет! — закричала Элиса, чувствуя тепло и влагу Ульвхедина.

— Делай, что тебе говорят!

— Нет, ради всего святого, умоляю! Я все что угодно сделаю, только не это. Я не могу.

Она так решительно защищалась и была настолько испугана, что до него, наконец, дошло, что это серьезно. Ее слова о взаимности осели где-то в глубине его души. Мечта о… взаимности… Что-то в этом было.

Элисе было не до взаимности. Ее раздирала боль. Ульвхедину этого не объяснить.