Доминик.

Виллему снова очутилась рядом с ним. Они были одни посреди этой пустоши. По дороге сюда им пришлось пережить немало тяжелого.

Однако теперь они были в безопасности.

В ней постепенно просыпалось незнакомое чувство.

Виллему нахмурилась. Это чувство охватывало ее все больше и больше… Невероятно…

Она мужественно и бесстрашно преодолела столько препятствий, идя к одной-единственной цели: быть рядом с ним.

И что же?

Она была наедине с Домиником, но ее все больше и больше охватывала неведомая ей прежде робость.

Доминик поднял голову и увидел, что Виллему проснулась. Он подошел к ней, на коже у него блестели капли воды.

— Знаешь, что я обнаружил, — улыбаясь, сказал он. — Мы слишком сильно взяли на запад. Я вижу это по солнцу и по деревьям.

Чувство робости мешало Виллему говорить.

— Это очень плохо для нас? — с трудом выговорила она.

— Не имеет значения. Мы ведь даже не знаем, куда нам ехать.

Да, этого не знал никто. Она сознавала только одно: он здесь. И что дальше?

— Что с тобой, Виллему? — тихо спросил Доминик, заметив ее состояние, и сел рядом.

Она смотрела на жука, который полз по стеблю. Может, он ползет к своей избраннице, подумала Виллему. И у него на пути встречаются непреодолимые препятствия.

— Виллему, — послышался нежный голос Доминика.

— Я… я ничего не понимаю.

— Не понимаешь чего?

— Я не могу тебе сказать.

— Ты должна.

Виллему сделала движение, чтобы встать:

— Надо ехать дальше!

— Нет! Ты должна все сказать мне!

Она заколебалась:

— Можно я сначала вымоюсь? Я такая грязная, вся липкая от пота.

— Конечно! Я подожду тебя здесь. Мойся, я отвернусь.

Прежняя Виллему сказала бы: «И напрасно!». Но новая была растеряна и не могла выговорить ни слова.

Она вернулась. Доминик усадил ее рядом с собой и прикрыл ладонью руку Виллему. Та осторожно убрала свою руку.

— Ты пугаешь меня, Виллему.

— Прости, я не хотела.

— Что случилось?

— Все очень странно. Но чтобы объяснить это, надо рассказать о многом другом.

Он испуганно смотрел на нее:

— Говори, умоляю тебя.

— Ты не мог не заметить, что я вела себя достаточно вызывающе и бесстыдно, — сказала она, не поднимая глаз.

— Я так вовсе не думаю.

— Да, да. Я добивалась тебя, Доминик. Не станешь же ты это отрицать? У меня в крови горело пламя, лихорадка, которую мог погасить только ты. Я пренебрегла всем и всеми, лишь бы быть рядом с тобой.

Она помолчала. Доминик не спускал с нее глаз.

— Меня не могло остановить ничто. Это я освободила тебя из датского плена. Мне пришлось сделать то, о чем мне не хотелось бы рассказывать, но ты должен знать всю правду.

Она заметила, как он судорожно сжал в кулаке пучок травы.

— Виллему, что ты сделала? — с трудом проговорил он.

От необходимости рассказать о том случае у нее во рту появился горький привкус:

— Комендант Замка в Копенгагене… попросил меня об одной услуге…

— Нет! — выдохнул он.

— Не бойся, это не то, о чем ты думаешь. Он… он хотел только увидеть меня обнаженной.

Доминик застонал:

— И ты разрешила ему?

— Разве я могла оставить тебя у них в плену?

— Он прикасался к тебе? — беззвучно прошептал Доминик.

— Нет. Я его даже не видела. Все получилось очень легко, я вообразила, будто на меня смотришь ты.

— Господи, Виллему! И у тебя еще много таких секретов?

— Хватит и того, что я преследовала тебя, как распутная девка.

— Не говори так, это неправда! Ты честная и мужественная. Но знаешь, я все время думаю о том, что ты сказала перед сном. Почему мне следовало приберечь те слова до ночи?

Рука Виллему замерла в воздухе: она собиралась помочь жуку преодолеть последнюю часть пути. «Могу ли я быть откровенной с Домиником, — думала она. Почему он спросил об этом? Он меня провоцирует или просто глуп?»

— Не забегай вперед, — сказала она. — Мне надо признаться тебе еще кое в чем.

— Говори! — Он снова напрягся.

— Йенс… — тихо сказала она.

— Нет, Господи, нет! — прошептал он.

— Успокойся, ничего страшного не случилось. Но он разбудил во мне страсть. Вернее, ее разбудил ты, потому что я думала только о тебе.

Она быстрым движением разгребла стебли и листья, чтобы освободить дорогу жуку.

— Я осчастливила Йенса, Доминик. Он умер счастливым, и это меня радует. Но сама я горела в огне адской страсти к тебе, Доминик! А сегодня ночью… хорошо, что я сидела верхом и не могла броситься к тебе в объятия. Теперь я могу признаться, что вдруг случилось со мной…

— Что же? — спросил он, потому что она умолкла.

— Больше на моем пути не осталось никаких преград. Похоже, они необходимы мне, чтобы любить тебя. Я могу справиться с чем угодно. Вытерпеть любые лишения. Я могла бы отдаться тебе в сарае — все равно нам не суждено было принадлежать друг другу как муж и жена. Я всегда открыто и беззастенчиво выказывала свою любовь к тебе, потому что между нами стояло непреодолимое препятствие. И вот мы с тобой одни вдали от всех. А я не могу даже попытаться соблазнить тебя. Поэтому нам лучше ехать дальше!

Его пальцы тисками сжали ее запястье. Глаза горели огнем.

— Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? Что тебя привлекало только преодоление препятствий?

Виллему отвернулась:

— Нет, Доминик! Я хочу сказать, что мужество и смелость покинули меня. Я стала робкой, как монахиня, в твоем присутствии я бессильна и уже не верю, что ты любишь меня. Ты лишь сочувствуешь мне, тебе наскучило мое надоедливое восхищение…

Он прикрыл ей рот рукой:

— Хватит, замолчи! Ты сказала, у тебя лихорадка из-за меня. И что же, твоя страсть погасла?

Виллему высвободилась:

— Не хочу отвечать!

— Ты должна! — В его голосе послышалась угроза.

От упрямства у нее из глаз брызнули слезы:

— Не мучай меня!

— Отвечай!

— Почему я должна тебе отвечать? Почему ты вечно изображаешь благородного рыцаря Круглого стола — всегда молчишь, всегда добродетелен и исполнен такой внутренней силы, что заставляешь меня сознавать себя ничтожеством, распутницей? Я унижена, мне стыдно, тебе этого мало?

— Виллему, родная, по-моему, ты придаешь слишком большое значение одной стороне любви.

Виллему вспыхнула, как порох. На такую горячность была способна лишь она, в ней проявлялись все неприятные стороны, свойственные Людям Льда.

— Ты думаешь, я только для вида мотаюсь из страны в страну? — вскричала она. — Что ты себе вообразил? Ты не имеешь ни малейшего представления о моей любви! Меня томит безумное желание видеть, как твои глаза светятся нежностью ко мне, слышать твой голос, быть рядом с тобой, помогать тебе, когда ты попадаешь в трудное положение, прижаться к тебе и рассказать о своих неприятностях, отдать тебе последний кусок хлеба, пожертвовать собой, чтобы оказаться хоть немного ближе к тебе, — разве всего этого мало? Какое это, черт подери, имеет отношение к постели и…

Доминик снова зажал ей рот рукой, на этот раз, чтобы помешать произнести более грубые слова, — он не сомневался, что она, не задумываясь, сейчас выпалит их. Но оставаться серьезным он больше не мог. Смех прорвался сквозь его сжатые губы, и через мгновение они оба уже задыхались от смеха.

Доминик первый пришел в себя.

— Ох, Виллему, я же люблю тебя! И с каждой минутой люблю все больше и больше. Когда мы врозь, я думаю только о тебе и люблю тебя именно так, как хочешь ты. Но ведь один из нас должен быть сильным. И, к сожалению, жребий этот пал на меня! Прости, любимая!

Виллему с достоинством кивнула ему:

— Сейчас, когда я сама пребываю в здравом уме, я могу простить тебя, но когда в крови горит огонь, я ненавижу тебя за твою способность противиться моей любви.

— Понимаю. — Он пожал ее руку. — Ну что, едем дальше?

Они начали собирать вещи. Доминик заметил, что Виллему вся сияет от счастья. Видно, выяснение отношений пошло ей на пользу. Конечно, ей было тяжело оставаться неуверенной в его чувствах.