— Конечно.

— Ты хочешь… снова пойти ко мне? Я обещаю вести себя хорошо.

Он встал, положил ей на плечи руки, пристально посмотрел ей в глаза.

— Ты хочешь этого, Анетта?

Брови ее вздрогнули.

— Конечно же. Разве я не приготовилась к этому? Разве не отослала всех домой?

Он с горечью улыбнулся про себя.

— Да, это так. Хорошо, пошли!

Когда они подошли к широкой супружеской постели, Микаел поднял Анетту и поставил ее на постель.:. теперь они были примерно одного роста. Была весенняя ночь, через окна пробивался свет, и он видел, какие у нее испуганные, широко раскрытые глаза. Она ничего не говорила.

— Анетта, мы уже были однажды в объятиях друг друга. Тебе было тогда страшно?

— Теперь ты стал другим.

— В самом деле?

— Не совсем, но… В тот раз ты был юным и красивым мальчиком, таким же испуганным, как и я. Теперь же ты большой, сильный и… опасный!

— Милая Анетта, сколько раз я говорил тебе, что я не опасен?

— Ты приходишь в ярость.

Только он собрался ей возразить, как она добавила:

— Я знаю, что сама виновата в этом. Делай со мной все, что хочешь, Микаел, я вытерплю все.

Он чуть было опять не разъярился, но сдержал себя.

— Ты строишь из себя жертву, а этого мне не нужно.

— Не надо так говорить…

Он понял, что говорить об этом не имеет смысла, и принялся осторожно ласкать ее, обнаружив при этом, что ночная рубашка очень мешает. И он осторожно снял ее. Судя по выражению ее лица, она готова была от стыда броситься в постель, но он привлек ее к себе, поэтому лица ее не видел — и это было для нее явным облегчением.

Он осторожно целовал ее плечи, шею. Анетта же явно «терпела это», стоя совершенно неподвижно.

— Ты веришь мне, когда я говорю, что люблю тебя? — прошептал он, — Что я тосковал по тебе?

— Да, — ответила она, так сильно дрожа всем телом, что ему даже стало смешно.

— Мне кажется, мы так близки друг другу, — тихо сказал он, — ты, я, Доминик. Я понял, что ты включила меня в состав своей семьи — когда я в прошлый раз приезжал сюда. Я почувствовал это. И потом, находясь на этой злосчастной войне, я начал мечтать. Мечтать о том, что мы с тобой когда-нибудь станем настоящей супружеской парой.

— Но ведь мы уже стали!

— Мы находимся только на пути к этому. Если бы я не уезжал, мы бы уже стали…

Анетта не отвечала. Она с ужасом наблюдала, что он целует ее шею и плечи совершенно невыносимым способом. Но она обещала…

Они знают, как надо соблазнять и совращать. Они просто дьяволы, свиньи. Не позволяй им иметь над собой власть!

Кончиком языка он проводил по углублению на ее шее. Он делал это так осторожно, так легко, что по телу ее пробегала дрожь. Она принуждала себя стоять, хотя все ее существо противилось этому.

И вот… он поцеловал одну ее грудь.

Это было уж слишком!

— Микаел, — произнесла она, задыхаясь, — не делай этого! Это отвратительно!

Он тут же с силой обнял ее за талию, его пальцы вдавились в ее тело.

— Нет, — прошипел он сквозь зубы, и глаза его почернели от гнева, — отвратительно только твое жеманство!

Без дальнейших церемоний он повалил ее на постель и лег на нее, с наслаждением целуя ее рот, а она в это время всхлипывала, дрожала, пыталась освободиться.

Как всегда, гнев его быстро прошел: Микаел был воистину мирным человеком.

— Не сделал ли я тебе больно? — озабоченно спросил он.

— Нет. Извини, Микаел, я в самом деле попытаюсь, но…

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет! Нет! Не уходи! — испуганно вскрикнула она.

— Я буду осторожен, — сказал он. — Мне кажется, что тебе нужно время, чтобы в твоем теле зажегся огонь. Впрочем, я не думаю, что он там есть…

— О, Микаел, — выдавила она из себя, — ты нравишься мне. Понимаешь?

— Нет. Откуда мне было понять это?

— Давай начнем все с начала. Я не буду сопротивляться.

Он послушно сел на постели.

— Ты не могла бы выражаться как-нибудь иначе, Анетта? Лично я не знаю, есть ли у меня еще желание…

Она зарылась лицом в подушки.

— О, Микаел, я мучаюсь от сознания ужасного падения!

Он снова повернулся к ней.

— Ты?

— Да. Я думала, что все это происходит совершенно иначе. Будь добр, не уходи! Попытайся еще!

И Микаел попытался: он осторожно приблизился к ней, стараясь не доставлять ей неприятных ощущений. И когда он, наконец, вошел в нее и почувствовал на своем затылке ее руки, он понял, что пройден важный рубеж. После этого все пошло легче.

Но, подняв голову, он увидел, что глаза ее закрыты, а лицо страдальчески искажено. Губы ее искривились, словно она приносила себя в жертву ради мира в доме.

И он понял, что ему придется продолжать этот любовный акт в полном одиночестве.

Но Анетта захотела, чтобы он остался у нее до утра. Он так и сделал: встал и тщательно задернул шторы, после чего снова лег и уставился в темноту горящими, бессонными глазами, прислушиваясь к ее ровному, спокойному дыханию. Он пролежал так до самого рассвета и только тогда заснул.

На следующий вечер им нанес визит друг Анетты Анри. Стол был празднично накрыт, и Микаел с удивлением увидел, что его жена расцвела, стала живой и одухотворенной. Она без конца смеялась, на щеках у нее появился румянец. Анри был симпатичным парнем и говорил ради присутствующих по-шведски, то и дело переходя на французский, которого не знал ни Микаел, ни Доминик.

Микаел посадил сына к себе на колени, и Анетте это почему-то не понравилось: ее улыбка стала неуверенной, раздраженной. Но разговор с Анри отвлек ее.

Весь этот день она пыталась делать вид, что все осталось по-прежнему после проведенной вместе ночи, но это ей не удавалось. Однако они решили, что Доминик вернется в свою старую комнату.

Ее пылкая радость в присутствии Анри смутила Микаела. Он пробовал убедить себя в том, что это всего лишь поза, но так и не сумел: Анетта была естественной. Он никогда не думал, что у него такая разговорчивая, такая веселая жена!

Они говорили о каких-то пустяках, но это не имело значения. Микаел много дал бы за то, чтобы с ним вот так непринужденно кто-нибудь поболтал. Или, вернее, чтобы самому болтать так непринужденно.

Удрученный и обескураженный, он взял с собой мальчика и отправился на вечернюю прогулку с Троллем.

Некоторое время они шли молча.

— Ты готов отправиться завтра утром, Доминик?

— Конечно.

— Мы поедем рано. До того, как мама проснется. Одежду и еду я уже приготовил. Тебе нужно будет только тихонечко одеться.

— Почему мы ничего не скажем маме?

— Потому что мы с ней сегодня уже говорили об этом. Она наотрез отказывается ехать в Норвегию, в эту языческую страну, как она ее называет. Ей кажется, что и в этой варварской Швеции жить плохо, — усмехнулся Микаел, но потом серьезно добавил, — и она не сказал ни «да», ни «нет» по поводу твоего отъезда со мной. Хотя в душе она не против. Просто она боится за тебя. Она хочет, чтобы мы повременили. Но мы не можем.

— Нет, мы не можем больше ждать!

— А ты знаешь, почему?

— Нет. Я знаю только, что нужно спешить.

Микаел кивнул.

— Понимаешь, Доминик, это… совершенно особое свойство тех, кого называют Людьми Льда. Поэтому я верю тому, что ты говоришь. Я и сам переживал весьма странные вещи.

— Какие странные вещи, папа?

— Мы поговорим об этом после того, как встретимся с нашими родственниками. Я так мало знаю о них. Поэтому мы и едем туда. Чтобы узнать о них больше.

— Можно взять с собой Тролля?

— Нет, мы же поедем верхом, ты знаешь. А его лапы будут изранены в такой долгой дороге, Маленькая рука сжала его руку.

— Я готов ехать. Вы упакуете мой лучший костюм?

— Хорошо, — растроганно произнес Микаел. — Я оставлю для мамы письмо, чтобы она не беспокоилась. Мы скоро вернемся назад, ты же знаешь.

Доминик ничего не ответил. И Микаелу оставалось только гадать, как много понимает его сын. Или, вернее, чувствует.