— Андреас был с вами?

— С нами были все, кто сторожил лес и избушку, а также два-три парня из тех, кто сидел в засаде внизу, на поле, неподалеку от леса. Мы не смогли позвать всех, кто стоял на посту вдоль главной дороги. Мы даже подшучивали по поводу того, что им придется обойтись без выпивки — и слава Богу, что это было так!

— Да, — сказала Хильда. — Я думаю, его испугали их крики. Маттиас, твой конь!

— Что с ним такое?

— А если он нападет на коня?

— Ты полагаешь, что оборотень может напасть на него? Нет, я приставил к нему человека, он стоит на краю леса, где начинается поле.

— Это хорошо.

Судья подозрительно посмотрел на него.

— Не правда ли, доктор, вы разбираетесь в снотворном?

— Да, но я не знаю, какое снотворное было здесь использовано. Судя по всему, оно должно было быть достаточно сильным.

— Я не это имею в виду. Я говорю о том, что снотворное есть под рукой не у каждого.

Маттиас улыбнулся.

— Если вы думаете, что это я был в лесу и подсыпал снотворное в бочонок с пивом, тогда вам следует обойти все дома, в которых я побывал этим вечером, и поспрашивать. И я не думаю, что вы обнаружите уловку с моей стороны. Я побывал в нескольких округах и был все время далеко отсюда.

— Гм, — произнес судья.

Хильда тихо спросила:

— Могу ли я отправиться сейчас домой? Мне невыносим этот лес!

Да, она всем своим существом стремилась вырваться отсюда.

— Отвези-ка ее домой, — сказал Калеб.

— Хорошо. Могу я взять ее с собой в Гростенсхольм? Мне нужно присмотреть за ней, она явно не в себе.

— Договорились, — улыбнулся Калеб. — Я отпускаю ее к тебе.

Ее усадили на коня Маттиаса, сам же он уселся сзади. Так что она, наконец, покинула этот лес.

Они ехали молча, погрузившись в свои мысли. Впрочем, мысли Хильды сводились, в основном, к одному: нельзя ли ехать побыстрее? Ее все еще подгонял страх.

Еще не доехав до Гростенсхольма, Маттиас сказал:

— Думаю, Калеб подозревает кого-то.

— Мне тоже так кажется. Ты полагаешь, он хочет узнать, кто же этот оборотень?

— Да.

— Я тоже подозреваю кое-кого, — сказала Хильда.

— Ты? Кого же?

— Нет, сначала мне нужно поговорить с Калебом. Было бы опрометчиво выдвигать против кого-то обвинения наугад. Но, мне кажется, я знаю, кто подсыпал снотворное в пиво. Во всяком случае, я подозреваю… Хотя это просто немыслимо!

— Кого же ты все-таки держишь под подозрением?

— Подожди, пока мы не встретим Калеба! Мы сравним наши подозрения.

— Трудно ждать, но… Теперь ты чувствуешь себя спокойнее?

— А ты разве не видишь?

— Нет. Ты дрожишь всем телом.

— Да. Я хочу домой, в тепло. Ты веришь в оборотней, Маттиас?

— Нет. А ты?

— Я тоже не верила. Во всяком случае, сомневалась в этом. Но теперь верю.

— Значит, ты полагаешь, что человек совершенно сознательно подсыпает в пиво снотворное, ждет своего превращения в волка, преследует тебя и становится человеко-волком, загнав тебя до изнеможения, а потом собирается разорвать тебя на куски? Но тебе удается сбежать!

— Это звучит дико. Но что еще остается думать?

— Возможно, он хотел, чтобы ты так думала, — ответил Маттиас.

— Что ты имеешь в виду? — сказала она, поворачиваясь к нему, так что их лица почти соприкоснулись. Маттиас обнял рукой ее затылок и притянул ее к себе, так что ее висок коснулся его щеки.

— Я бесстыдно пользуюсь твоим страхом, чтобы быть к тебе поближе, — прошептал он.

— Меня не трудно уговорить, — ответила она.

Дома в Гростенсхольме их встретили шквалом вопросов: все слышали вдалеке крики. Что же случилось?

Маттиас усадил все еще дрожавшую Хильду на стул возле камина, зажженного по случаю ночной прохлады. Снимая с нее туфли и надевая ей на ноги шерстяные носки, Маттиас рассказывал, перебиваемый дрожащей Хильдой, обо всем, что произошло. Его рассказ ошеломил присутствующих.

— Слава Богу, что Таральд остался здесь, — вздохнула Ирья. — А то его стали бы подозревать в этом.

— Да, мы уже думали об этом, — сказал Лив, — мы попросили двоих соседей быть свидетелями того, что он остался дома. Они недавно были здесь.

Таральд сидел на своем стуле, будучи под впечатлением от происшедшего.

— Значит, вы не будете впутывать его во все это? — спросила Лив.

— Нет, — ответил Маттиас. — Но многое говорит о том, что нам скоро придется к нему обратиться… Мама, у тебя не найдется ночной рубашки для Хильды?

Не успела Ирья открыть рот, как Лив встала и сказала:

— Она может спать в свадебной сорочке, которую в свое время надевала Ирья. Это старинная и красивая вещь, она принесет тебе счастье, Хильда! Но, Маттиас, эта сорочка не должна вызывать нескромных помыслов!

Маттиас улыбнулся — и он был неотразим, когда улыбался.

— Ты ведь хорошо меня знаешь, бабушка! Милый мальчик, никогда близко не подходивший к девственницам!

— Я знаю. Мы ждем уже по крайней мере десять лет, чтобы ты определился в жизни.

— Бабушка, ты прекрасно знаешь, что при моих кошмарных ночах я не мог привести в дом жену. Это было бы для нее слишком большой обузой. До сего времени я обходился без семьи. Но я сказал Хильде, что, если она не против, я посватаюсь к ней.

— Это самое неуклюжее сватовство из всех, что я видела за свою жизнь! — сказал Таральд. — И ты приняла этот нонсенс, Хильда?

— Нет, не приняла, — печально ответила она. — Я не поверила ему. Похоже, Маттиас забывает о том, что я целых шестнадцать лет жила в каком-то кошмаре: я пыталась угодить человеку, который делал мне только зло. Что-то значить для Маттиаса, быть с ним рядом в его трудные ночи — все это я сочла бы для себя фантастической жизненной задачей. Я так ценю его!

— Наконец-то мы услышали разумную речь, — сказала Ирья.

— Но… — смущенно произнесла Хильда. — Я ведь дочь палача! А Маттиас — барон и врач! Тем не менее, все вы…

— Дорогая Хильда, — сказала Ирья. — Послушай меня. Я родом из Эйкебю. Там люди плодятся, как кролики, и никто не знает, что будет есть завтра, никто из детей не ходит в школу.

— А я — дочь Тенгеля из рода Людей Льда и его жены Силье, — сказала Лив. — Их выгнали из Трёнделага, потому что в родне моего отца были колдуны, а моя мать была такой бедной, когда встретила его, что ему пришлось отдать ей свой плащ с капюшоном, чтобы она не закоченела. Мы зовемся баронами благодаря моей свекрови. Она не была замужем, родив Дага, моего мужа. Таральд в первый раз женился по необходимости в результате скандала. Не кажется ли тебе, что все это свидетельствует о знатности происхождения?

Хильда улыбнулась.

— Нет, но я не вписываюсь во все это. Я никогда не думала, что кто-то захочет жениться на мне. И вот Маттиас… лучший из всех!

Она заплакала, будучи не в силах сдержаться.

— Девушка смертельно устала, — сказал Таральд. — Пусть идет спать!

Маттиас встал.

— Да. Хочешь спать в моей комнате? Мне не хочется, чтобы ты проводила эту ночь одна.

— Дорогой Маттиас. Тебе ведь тридцать лет! Уже поздно докладывать о том, что ты собираешься сделать и что не собираешься.

— В самом деле, — казал Маттиас. — Идем, Хильда!

Он взял ее за руку, и она, застенчиво пожелав всем спокойной ночи, последовала за ним.

Но они не могли не услышать комментарии оставшихся:

— Господи, наконец-то! — вздохнул Таральд. — Я уже начал думать, что с парнем что-то не в порядке.

— Да, будет так чудесно стать наконец бабушкой! — сказала Ирья.

Слегка подвыпивший Таральд откровенно произнес:

— Впрочем, только Господь знает о том, не будет ли парень все время сидеть, держа ее за руку и восхищенно глядя ей в глаза. Лично я не могу себе представить святого Маттиаса в роли пылкого любовника!

Маттиас быстро увел ее прочь.

Но Хильда задумалась над сказанным. То, что сказал его отец, было правдой. Возможно, у Маттиаса было что-то не в порядке? Он был слишком мил, слишком мягок. Он сам говорил ей, что любовь — это не пламенная страсть, что любовь может быть небесно-прекрасной, почти бесплотной. Разумеется, он был в этом прав, но все это звучало как-то не так.