Теперь она больше не плакала. Мечты были забыты.

Вновь и вновь вспоминала она предсмертные слова матери: «Оставайся с отцом, Хильда! У него никого нет кроме тебя. Будь ему хорошей дочерью!»

Хильда обещала ей сделать это и действительно так и сделала. Временами ей было трудно, потому что отец всегда бывал чем-то недоволен. Он никогда не замечал, как красиво она прибирает дом, не обращал внимания на ее каждодневный труд. А когда кончалось вино или водка, он осыпал ее бранными словами, упрекая в том, что она ленивая и нерасторопная дочь.

А его бесконечное нытье по поводу всякого рода упреков и оскорблений — изо дня в день! Что сказал тот или этот, как на него кто-то посмотрел… — все это он перемалывал снова и снова. Он ворошил старые обиды, грыз и обсасывал их, как старую, высохшую кость. Изо дня в день одно и то же, лишь с новыми подробностями. И Хильда должна была выслушивать все это. Стоило ей вставить слово, как он приходил в ярость и дулся потом несколько дней, находя тысячу причин для придирок.

Хильда стояла, погруженная в свои мысли. Обещание, данное матери, было для нее священным. Ей никогда не приходило в голову нарушить его. Но…

Ее мысли обратились к прожитым годам — серым, похожим один на другой. Она горько усмехнулась. Однажды отца навестил собрат по профессии из Кристиании. Он тоже был помощником палача. Уже в возрасте, грязный и отвратительный на вид… Разве не думала она о нем одно время одинокими вечерами? Ведь он был живым существом, мужчиной, единственным, кого она видела на протяжении многих лет…

Жили они очень бедно. У Хильды не было даже зеркала — не было даже оконной рамы, чтобы увидеть свое отражение. Все, чем она располагала, так это лужицей в лесу. Так что она даже не знала толком, как выглядит. В восемнадцатилетнем возрасте она пришла к выводу, что не слишком безобразна с виду… Теперь же эта лужица пересохла.

Но волосы у нее были прекрасные, это она, конечно, видела. Золотисто-каштановые, ни разу не стриженные, они доходили ей до колен, когда она распускала их. Они мелко вились на лбу и на висках, спадая волнами вниз.

Мысли ее струились неторопливым потоком… В другой раз — ах, это было так давно! — она стояла и смотрела, как молодежь танцует на лесной поляне, и на сердце у нее было так тяжело. На обратном пути ее нагнал какой-то парень. Он попросил ее присесть с ним на росистую траву, чтобы поболтать. Хильда не поверила своим ушам: кто-то хотел — или, по крайней мере, говорил, что хотел — поговорить с ней! Парень этот не был особенно привлекательным: конопатый, с отвратительной белесой бородкой. Но она сделала то, о чем он ее просил — села на траву поболтать с ним. Ей нечего было сказать ему, все слова ее давно иссякли. Но тут его рука обвилась вокруг ее талии, лицо его приблизилось к ее лицу. «Ты ничего не имеешь против — а? — прошептал он. — Ведь если ты закричишь, меня обнаружат и выставят на посмешище перед всей деревней!» Хильда закрыла глаза и вздохнула. «Все-таки я не так одинока!» — подумала она. И тут она вскочила и бросилась бежать со слезами унижения и безнадежности на глазах.

Она очнулась от своих воспоминаний. В прошлую ночь что-то происходило на просеке возле Липовой аллеи. Сбежалось столько людей! Похоже, они что-то там нашли. Они всю ночь жгли там костер.

Но ей не полагалось спускаться туда. Она стояла в отдалении.

Когда мать была жива, она общалась с людьми, разговаривала с ними. Теперь же она не может себе этого позволить. Теперь она потеряла дар речи. Она больше не разговаривала с отцом, не сомневаясь в своем предназначении жить ради него. Она с ним больше не спорила. Был он ворчлив или зол, — а это бывало чаще всего, — она молчала.

Хильда понимала, что тупеет, теряет себя, но что она могла поделать? Лишь кот и другие животные слышали ее голос — они слышали, сколько в нем любви, несмотря на ворчливость, продиктованную недостатком воспитания и нежеланием привязываться к кому-либо.

Андреас не знал, насколько серьезно был ранен помощник палача: в нем еще теплилась жизнь. Время от времени от повозки слышался жалобный стон. Въехав на небольшой двор, расположенный посреди лесной поляны, он удивился, увидев, как там все чисто и благоустроено. Бедность? Да, но все было в таком порядке! Нигде не валялось ни досок, ни палок, в крошечном палисаднике росли цветы, на дверном косяке сидел кот, придавая дому ухоженный вид.

Он постучал.

Никто не ответил. Внутри была мертвая тишина.

Немного подождав, Андреас крикнул:

— Я — Андреас Линд из рода Людей Льда, из Линде-аллее. Я привез Юля Ночного человека, он тяжело ранен.

И тут же послышались неуклюжие шаги по полу, дверь рывком открылась — и снова послышались неуклюжие шаги.

Он осторожно приподнял раненого, который при этом громко закричал, снял его с повозки, внес в маленькую, темную комнату и положил на кровать.

Он слышал, как кто-то испуганно дышал в темноте.

Андреас огляделся по сторонам. Вокруг была чистота и порядок. На деревянных гвоздях висела женская одежда — и тут он понял, что положил его на ее постель.

— Хильда дочь Юля, — сказал он. — Вы не против того, что я положил вашего отца в эту комнату?

Дверь медленно отворилась. Хильда стояла в проеме, прижав к лицу косынку, так что видны были только ее глаза.

Он никогда не видел вблизи дочери палача и растерялся. Она была выше, чем он думал, ростом с Маттиаса, как ему показалось. Ее лицо — та его часть, которая была видна, — и одежда были очень привлекательны. От нее пахло чистотой. А волосы! Они стояли пушистым облаком вокруг головы и были заплетены в косу, свисающую ниже спины. Он никогда не видел таких длинных и густых волос.

Удивление Андреаса росло. Она жила здесь и творила вокруг себя красоту — и никто этого не видел. Сюда не заглядывал никто уже целых пятнадцать лет, если не считать ее малоприятного отца, общество которого вряд ли могло доставить удовольствие.

«В этой женщине, несмотря на ее мрачность, таится удивительная сила!» — подумал он.

— Помоги мне перенести его, — сказал он как можно более дружелюбно, видя ее смущение и замешательство.

Без единого слова она взяла отца за ноги, и они вдвоем внесли его в маленькую комнату, в которой невозможно было повернуться.

Хильда украдкой посматривала на Андреаса.

Однажды она взобралась на вершину холма, это было много лет назад. Она стояла и смотрела вниз, перед ней расстилался вид до самого фьорда: равнины и холмы, покрытие голубоватой дымкой. И она почувствовала внутри сосущую пустоту, стремление к сему-то недостижимому. Теперь она испытывала то же самое. «Помоги мне перенести его!» — сказал он. Сказал ей! А нет ли в этих словах отвращения или презрения? «Помоги мне перенести его».

Он заговорил с ней!

Андреас был первым привлекательным мужчиной, которого она увидела. Воспитанный, с мягким голосом и приятными манерами. При ее неразвитом вкусе он казался ей каким-то чудом. Впрочем, Андреас Линд из рода Людей Льда был недурен собой, хотя во внешности его не было ничего особенного. Он был крепок, как отец и дед, высок, широк в плечах, с мужественным, добродушным лицом. Волосы и брови у него были темные, улыбка открытая и располагающая.

Хильда хорошо понимала, кто она такая.

Он что-то сказал ей о неровно лежащем одеяле, и она торопливо нагнулась к раненому.

И тут вошел Маттиас.

Хильда остолбенела, в панике глядя на них обоих. Косынка снова закрыла ее лицо.

— Это доктор, — пояснил Андреас. — Маттиас Мейден. Я послал за ним, он мой родственник.

В полном замешательстве она опустила голову. Лицо ее, спрятанное от посторонних глаз, было красиво. Не слишком юное, но с правильными, почти классическими чертами. Она была совершенно непохожа на отца.

Маттиас поздоровался с ней так любезно, что она, не раздумывая, сделала реверанс, а затем склонился над Юлем Ночным человеком. Хильда тем временем принесла миску с теплой водой и принялась протирать лицо отца чистым лоскутком.