Калеб серьезно кивнул головой. Габриэлла энергично сказала:

— Не беспокойтесь, бабушка! Мама постоянно и строго предупреждала меня об этом. Я твердо убеждена, что не наделаю глупостей до замужества.

Лив и Калеб слегка улыбнулись ее словам.

— Прекрасно, — сказала Лив. — Затем мы втроем поедем к тебе домой и поговорим с родителями. Заодно я повидаюсь с родней в Дании. Мы уже давно не встречались.

Это было разумное предложение, и все его одобрили.

Наконец наступило Рождество. За обильный праздничный стол уселись все, взрослые и дети, торжественные и нарядно одетые. Глаза у пятерки ребят блестели, и Габриэлла с волнением вспомнила, как проходили их рождественские вечера в прошлом.

Переполненная искренним чувством Олина после того, как Таральд прочел рождественскую молитву заявила:

— Черт возьми, до чего все прекрасно!

Калеб и Габриэлла сели в сани и поехали раздавать рождественские подарки всем крестьянам и арендаторам Гростенсхольма. Их всюду угощали вином и, несмотря на то, что Габриэлла лишь осторожно смачивала в нем губы, в голове у нее немного зашумело. Все были так приветливы. Было Рождество, и она чувствовала себя такой счастливой. Свободна! Свободна и любима!

Что еще нужно человеку?

Очень скоро она познает это!

По дороге домой она удобно и беззаботно прильнула к Калебу под медвежьей шкурой. Ехали молча, испытывая огромное счастье. Калеб выпил больше нее. И когда они проезжали лесом после визита к последнему арендатору, его рука проникла довольно далеко под ее лифчик. Габриэлла спокойно подвинулась к нему ближе. Он остановил лошадь. Сумерки уже наступили, и на дороге никого не было. Калеб притянул высокородную фрекен Габриэллу к себе и прижался лицом к ее шее. Она легко и радостно вздрогнула: наконец она свободна от всех тех препятствий, которые внушало ей молодое самокритичное отношение к себе. Ее рука почти конвульсивно погрузилась в его волосы.

Губы их сами нашли друг друга. Габриэлле, которую раньше никто так не целовал, показалось, что она плывет по чудесным теплым волнам. Она ответила на его поцелуй со всей искренностью, порожденной легким опьянением и не стала протестовать, когда руки Калеба продвинулись еще дальше. Наоборот.

Первым очнулся он.

— Мы должны ехать, — прошептал он, задыхаясь. — Я поступил нехорошо.

Габриэлла выпрямилась и поправила на себе одежду.

— Да.

Она была потрясена. Боже мой, как легко впасть в соблазн. И так трудно противиться. Если бы Калеб вовремя не очнулся, то все ее принципы, всю ее добродетель сдуло бы словно ветром, и предупреждения ее дорогой мамочки оказались бы совершенно напрасными.

Габриэлла не думала, что ею владеют такие сильные инстинкты.

— И я даже не пропищала ничего против, — тихим голосом невесело сказала она. Калеб легко догадался, какие мысли привели ее к такому искреннему выводу. Он взял ее за руку.

— Я тоже забылся. Ты очень привлекательна, Габриэлла. Знаешь ты об этом?

Она смущенно улыбнулась, прошептав:

— Ты тоже. — И крепко сжала его руку, словно не желая отпускать ее никогда. Сани, скользя по снегу, двигались вперед сквозь начинавшуюся рождественскую ночь.

— Завтра день рождения Маттиаса, — сказала Габриэлла.

— Да. Хороший парень. Самый лучший мой друг. Удивительно, как нужда и несчастья привязывают людей друг к другу. После того ужасного времени в шахте нас с Маттиасом связывают невидимые узы.

— Понимаю, — тихо произнесла Габриэлла.

Калеб немного помолчал, а затем сказал:

— Этот Симон — элегантный мужчина. Ты была сильно влюблена в него?

— Но это я могу искренне ответить: нет, — сказала Габриэлла, совершенно естественно восприняв сейчас его обращение к ней на ты, ведь руки его уже обнимали ее. — Я была одурманена мыслью, что такой мужчина, как Симон, хочет меня. Одновременно была испугана и взволнована, не верила, что смогу справиться с тем, что мне предстоит в браке, и я не испытывала ни капли любви. Даже не знала, что существуют такие чувства.

— Какие?

— Как… Как мое к тебе.

— Почему не «наше»?

Она не ответила.

— Ты до сих пор не веришь, что я способен любить тебя?

— Мне кажется, что это слишком смело с моей стороны. Чересчур самонадеянно.

Калеб помолчал мгновение.

— Ты хочешь, чтобы я также сомневался в твоих чувствах?

— Нет, — тихо ответила она. — Извини меня. — И еще тише добавила: — Моя любовь к тебе безгранично велика, Калеб. Это так прекрасно.

— Повтори громко, — улыбнулся он. — Неужели ты не можешь быть откровенной и сказать именно то, что хочешь сказать?

Она широко улыбнулась:

— Нет, но я могу сделать то, чего я больше всего желаю. — Она обняла его за шею и притянула его лицо вниз к своему. Калеб дал лошади возможность искать дорогу самой без его помощи. Но в этот момент они уже почти въехали во двор.

В Новый год они приехали в Данию. Габриэлла по-прежнему была скромна и в хорошем настроении. К своему удивлению они узнали, что Александр ничего не имеет против этого брака.

— Нет проблем, — заявил он. — Я вижу, что Габриэлла счастлива и спокойна, как никогда ранее. А что Калеб хороший юноша, мы уже знаем давно. В Норвегии дворянства не существует! И нам, видимо, нет необходимости отказывать норвежцу потому, что у него нет дворянского звания? Поскольку молодые хотят поселиться в Норвегии, мы построим для них там поместье, не правда ли, Сесилия? А если тот или иной сноб при дворе спросит, я отвечу только, что моя дочь вышла замуж за норвежского помещика.

Калеб улыбнулся. Он был ошеломлен. А Габриэлла обняла родителей. Они решили еще некоторое время пожить в Гросгенсхольме, чтобы присматривать за детьми. И Маттиас был в полном восторге от того, что его друг Калеб стал членом их семьи.

В уезде перед врачом — Маттиасом — все преклонялись. Он предпочел работать в провинции, хотя мог получить важный пост в государстве, стать, например, придворным врачом, стоило ему только захотеть. Но он пожелал остаться в Гростенсхольме, ибо других наследников у его родителей не было. И он предпочел лечить своих пациентов — простых людей, понимая, что они могут попасть в плохие руки. Они шли к Маттиасу из-за его доброты и мягких глаз издалека так же, как когда-то к Тенгелю. Так приятно было рассказывать о своих мучениях тому, кто понимает…

Мальчиков Никодемуса и Дрозденка отдали в ученики к ремесленнику и следили, чтобы они не испытывали нужды. Хуже обстояло дело с двумя дикими сестрами. Лив и остальные не решались отпускать их от себя, поэтому они остались в Гростенсхольме и работали служанками. Прежде всего Олина. Фреда была еще слишком молода, и ей давали только легкие поручения, чтобы время у нее было занято, и она не болталась бы без дела. Обе девочки с удовольствием жили здесь, так как с прислугой в Гростенсхольме обходились лучше, чем в других поместьях.

Олина, как всегда, устроила бучу, совратила сына кучера, и, чтобы замять скандал, спешно сыграли свадьбу. Но сын кучера и сам по уши влюбился в нее, не замечая недостатков у своей легкомысленной невесты. Олина стала расторопной, темпераментной хозяйкой. Она прикидывалась хорошей женой, но стала злой, несмотря на блестящее воспитание, которое дала ей Лив. Ругательства то и дело раздавались на дворе Гростенсхольма.

Маленькая Эли после того, как умер дедушка, тоже жила здесь. Она стала ловкой маленькой служанкой, искусно выполнявшей в усадьбе швейные и другие подобные работы. Никогда не подымала шума, а пыталась всем услужить быстро и старательно.

Казалось, что у Габриэллы и Калеба детей не будет. Только через три года им улыбнулось счастье. Тогда они и начали строить свой дом недалеко от Гростенсхольма. Деньги на строительство, естественно, дал Александр Паладин, но бабушка Лив помогала. Дом был еще не готов, и поэтому они продолжали жить в Гростенсхольме. Недолго осталось ждать и появления на свет ребенка.

Однажды Лив, Аре и Габриэлла сидели в гостиной и разговаривали. Калеб с пастухами уехал в горы, пора было гнать скот на зиму домой. Маттиас ушел по вызову к больному, а Ирья и Таральд были в Эйкебю. Слуги отправились в церковь на вечерню. Они в доме были одни. Внезапно Габриэлла почувствовала сильные боли.