Ирья почувствовала себя униженной. Таральд сидел, рассматривая свои руки.

— Я не могу предложить тебе свою любовь. Все свои чувства я отдал Сунниве. У тебя, конечно же, будет своя отдельная комната, и я никогда не побеспокою тебя.

О, наивная слепота!

— А если ты однажды встретить женщину, которую ты полюбишь… И которая полюбит и тебя, и твоего ребенка?

— Этого никогда не произойдет, — поспешил он прервать ее. — И это мне говоришь ты, Ирья! Мы ведь, несмотря ни на что, друзья детства, и я сватаюсь к тебе. Разве ты не понимаешь?

— Да, конечно, — вздохнула она. — И я должна поблагодарить тебя. Но ты не можешь знать наверняка, встретишь ли ты в своей жизни новую женщину, Таральд. Давай допустим, что ты встретишь ее. И что тогда будет со мной?

Если бы Таральд был повнимательнее, то он уловил бы интонацию Ирьи. Но он не слышал.

— Ну, тогда ты, конечно, получишь свободу распоряжаться собой, — ответил он.

«Спасибо», — подумала Ирья с болью в сердце. Она долгое время сидела молча.

— Так что же? — спросил наконец он.

— Я думаю, ты ошибаешься, когда говоришь с таким презрением о своем ребенке. Он — ваше с Суннивой дитя.

— Пожалуй, ты права, — подумав, согласился он.

— И потом, мне кажется, что ты не должен поступать опрометчиво, Таральд. (Он снова не замечает, как дрожит ее голос? ) Тебе нужно найти новую женщину, и она родит тебе много детей.

— Мне очень хотелось бы иметь еще ребенка, как ты понимаешь. Но ты ведь знаешь, что ни одна женщина не захочет получить меня в мужья с Кольгримом в придачу. И я себе представить не могу, чтобы я снова полюбил или чтобы я встретил женщину красивее Суннивы. Нет, наша с ней любовь спалила меня дотла, и сердце мое превратилось в пепелище!

Ирья молчала. Что ей было ответить? Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Будто внутри ее — целое море усталости и пустоты.

«Отец рассчитывает на меня, — подумала она. — Я не могу подвести его».

Но вместе с тем она понимала, что отец, братья и сестры могут справиться сами. А здесь, в Гростенсхольме, с ребенком будет сладить посложнее…

— Может быть, ты…

Она сразу не поняла. И переспросила его:

— Что ты хочешь сказать?

— Нет, я и просить тебя об этом не могу.

— Что ты, говори же.

— Может, ты родишь мне ребенка.

До сих пор Ирья сидела молча, но теперь она, задохнувшись, вскочила с кресла, подхватила свой узелок и бросилась вон из комнаты. Она выбежала из ворот усадьбы и направилась по дороге, ведущий в Эйкебю.

Зима была бесснежной, воздух сырым, и поля и луга лежали мокрые, полузамерзшие.

Когда дорога начала поворачивать к Эйкебю, Ирья остановилась и передохнула.

Отец… с его суровым аскетизмом и набожностью… И он вечно использует других…

Непринужденное общение в усадьбе Гростенсхольм и Линде-аллее — этого больше нигде не встретишь.

Все сестры, племянники и племянницы потребуют от Ирьи, чтобы она была с ними неотлучно; ее будут использовать, как использовали ее бедную мать. Пока она не умрет, и ее не похоронят.

Могла ли она надеяться на другую жизнь? Выйти замуж? Но кто захочет жениться на Ирье — большой, неуклюжей и кривоногой? Былинка!

Таральд из Гростенсхольма, возлюбленный всей ее жизни, захотел взять ее в жены. На унизительных условиях.

Могла ли она ответить ему «нет»? Не безумие ли это с ее стороны? И это она-то отказывает — она, ничтожнее которой нет никого на свете?

Но последняя просьба Таральда была ей невыносима! Использовать ее как самку, которая родила бы ему детей?

Глупенькая Ирья, а как же еще она родит детей? Да еще с Таральдом!

Которое из унижений больнее? Физическое рабство в Эйкебю или душевные муки в Гростенсхольме?

Ирья вдруг очнулась и поняла, что она уже долгое время стоит на одном месте.

Тогда она приняла окончательное решение и двинулась по направлению к Эйкебю.

Настроение в доме было мрачное. В гробу лежала мать, отец же находился в другой комнате со всеми многочисленными ребятишками.

Он с облегчением поднялся навстречу Ирье.

— Ну, наконец-то, — сказал отец. — Приготовь-ка нам поесть, девочка, мы сегодня еще не ужинали!

Ирья набралась смелости и ответила:

— Приготовьте себе ужин сами, вы ведь взрослые люди, и вас здесь много! Я пришла только проститься с моей бедной матерью и сразу же возвращаюсь назад, в Гростенсхольм!

— Как? В своем ли ты уме? Ты собираешься оставить нас в такую минуту?.. Но ведь твой долг в том, чтобы…

— Мой долг быть рядом с моим господином и мужем, а не надрывать тут у вас, как бедная мать. Я собираюсь выйти замуж, — выпалила Ирья все разом и выбежала из комнаты. Она простилась с умершей и повернула обратно в Гростенсхольм.

А в усадьбе тем временем происходило следующее.

Лив ничего не знала о разговоре Таральда с Ирьей.

Но ее очень беспокоило, что девушка покидает их. Беспокойство это возникло по многим причинам. И естественно, по причинам практическим, ибо Ирья для обитателей усадьбы была больше, чем простая нянька. Как они будут жить без ее преданной и нежной дружбы? Кольгрим стоял у окна. Ему скоро исполнится три года.

— Когда придет Ирья? — капризно спрашивал он. Лив подняла голову от шитья. Скрывая отчаяние, она наигранным голосом произнесла:

— Ирья ушла от нас, Кольгрим. Ей необходимо жить у своего отца и помогать ему. Ты ведь знаешь, что у нее большая семья.

Мальчик обомлел от изумления. Он уставился на дорогу, ведущую из усадьбы Гростенсхольм в Эйкебю, по которой ушла Ирья.

Затем он издал протяжный крик и высунулся в окно.

— Ирья! — кричал он. — Ирья!

Лив подбежала к нему и попыталась оттащить его от окна.

— Ирья вернется, — умоляюще произнесла она, пытаясь отвлечь его внимание.

Кольгрим брыкался как сумасшедший, не переставая громко выть.

— Даг! Таральд! На помощь! — в ужасе прокричала Лив.

Оба они поднялись в комнату, откуда доносились крики. Общими усилиями взрослые заставили мальчика лечь на кровать Ирьи, так как его собственная была с высокими краями, как у всех детей.

— Как! Он плачет! — изумленно произнес Даг. — Он плачет!

Слезы потекли по лицу Лив.

— Бедный ребенок! — прошептала она. — Бедный ребенок!

— Мы должны вернуть Ирью, — сказал Даг, пока другие удерживали Кольгрима на кровати. Таральд сделал глупость: он зажал рот мальчика рукой и тотчас же был укушен.

— Я сделал все, чтобы умолить Ирью остаться, — простонал он, зажимая рану на руке. — Я даже предложил ей свою руку и сердце.

— Ты сделал это? — переспросил Даг. — Ну, наконец хоть один разумный поступок. И что же она ответила?

— Она убежала от меня.

— Милый Кольгрим, — ласковым тоном произнесла Лив, пытаясь утихомирить мальчика, но тот орал еще пуще. Опасаясь худшего, она выкрикнула Таральду, стараясь перекричать Кольгрима: — Так почему же она ответила нет?

— Я и сам не пойму, почему, — выкрикнул он в ответ. — Я предложил ей титул баронессы и обеспеченное будущее в Гростенсхольме, — да замолчи ты, маленький негодник! — и хотя я не мог обещать ей своей любви, я тем не менее сказал, что буду питать к ней самые дружеские чувства, ибо мне уже никогда не жениться из-за этого… И вы представляете, она убежала от меня. Я к тому же предложил ей иметь со мной детей — возможно, именно это ее и испугало. Может, она побоялась очередного подменыша.

Лив выпрямилась, забыв о ревущем ребенке. Эта мягкая, спокойная женщина вдруг превратилась в дикую кошку.

— Ты всегда был самым неразумным из наших детей, Таральд! Сесилия и то умнее тебя!

Таральд возмутился.

— Разве я не выполнил своего долга? Разве вы не замечаете, как расцвела усадьба в моих руках, как поправились наши дела? А может быть, я не исполняю своих отцовских обязанностей по отношению к мальчику?

— Я говорю сейчас о другом. Ты рачительный хозяин, но ты ничего не смыслишь в отношениях между людьми. Ты словно слон в посудной лавке!