— Почему не отправишься с этим письмом сам?

— Нужно уделить время делам крепости. Я собирался доверить письмо Биргу, но для него намечается иная работа, а ты, вижу, нуждаешься в том, чтобы еще немного отдохнуть.

— Пожалуй. Если не секрет, чем тогда будет занят Бирг?

— Скажем так: существует одна требующая проверки гипотеза, связанная с утраченной частью истории нашего Ордена, и Биргу надлежит ей заняться. Дело наиважнейшее, но подробности, уж извини, я пока что скрою.

Зорана насторожил уклончивый ответ магистра, но от уточняющих вопросов он всё же решил воздержаться.

— Так ты согласен передать моё письмо?

Несмотря на взаимное доверие между Зораном и Конратом, извести которое не смогла даже разница во взглядах, просьба магистра и финальная часть беседы с ним показались Зорану странными. Однако нахождение в стенах Скалы Воронов вынести он больше не мог. Ему даже наедине с самим собой оставаться порой было тошно, а уж в обществе других профессиональных убийц и подавно. К тому же за пределами крепости у Зорана было несколько друзей, которых он очень давно не видел, но вполне мог навестить по дороге в Эйзенбург. Поэтому он утвердительно ответил:

— Да, Конрат. Я доставлю твое письмо.

«Каким бы подозрительным мне это не казалось».

Труппа возвращалась в Ригерхейм на большой шхуне, нанятой циркачами на деньги, вырученные с концертного тура по королевству Кадилия — государству, являющемуся вассалом Ригерхейма и целиком занимавшему небольшой материк к юго-востоку от него.

Большая часть пути уже была преодолена, и до захода в порт города Фристфурт оставалось чуть более суток.

Погода стояла замечательная, но для морских путешествий не подходила: ясная и в меру теплая, она не баловала паруса шхуны «Сердце девы» ветром. Едва заметно они подрагивали от скромных потоков воздуха, и корабль, плавно раскачиваясь на низеньких волнах, с неспешностью черепахи приближал артистов труппы «Цюрильон» к берегам своей родины.

Был полдень, и собравшиеся на палубе циркачи, сбившись в небольшие группы, болтали о пустяках, смеялись, гримасничали и обсуждали прекрасно прошедший тур по Кадилии, в каждом городе которой они собрали многолюдную аудиторию, бурные овации и солидную прибыль. Труппа «Цюрильон» — дружная и небольшая, но одна из самых талантливых во всем Ригерхейме и заслуженно известная.

Лишь хромой жонглер Динкель не хотел присоединяться к всеобщему веселью. Он был единственным на судне, кому было грустно. Он стоял в стороне от остальных и наблюдал за самой большой группой артистов, занявших центральную часть палубы. Они были веселы, шутили и кривлялись. Общение с ними могло поднять настроение всякому, кто присоединится к их радостному разговору. Кому угодно, но только не хромому Динкелю. Ему оно могло причинить исключительно боль, несмотря на то, что почти все артисты труппы являлись ему друзьями.

А причина этому проста: там стояла Флави, и она была не его.

Невысокая рыжая девушка со спортивной фигурой излучала жизнерадостность. Динкель слышал ее игривый смех, и он доставлял ему удовольствие, но лишь тогда, когда хромой жонглер закрывал глаза. Когда же они были открытыми, он не ощущал ничего, кроме страданий. Потому что ими он видел, как Флави обнимает за талию Эмиль. Высокий, смазливый, мускулистый акробат, одна из главных звезд труппы. Он и Динкель ненавидели друг друга.

«Почему она выбрала его, а не меня? Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Неужели это из-за моей хромоты и шрамов? Неужели красивые всегда должны быть с красивыми, а страшные… одни?»

При поверхностном взгляде на Динкеля в самом деле могло показаться, что он не слишком красив. Он был не очень высок — рост его считался средним; он хромал на левую ногу из-за травмы бедра; его физиономия была испещрена шрамами, а длинные волосы, хоть и были всегда чистыми, никогда не причесывались. Но уже при внимательном рассмотрении становилось понятно, что он вовсе не является олицетворением уродства. От чуткого наблюдателя не могло укрыться ни то, какие правильные черты у его лица, ни то, насколько красивой и атлетической, если не брать во внимание хромоту, остается его фигура, ни тот ум, который излучают его глаза.

Война оставляет свой след в каждом, кто в ней участвовал, и Динкель знал об этом не понаслышке.

Трое артистов, среди которых были Флави и Эмиль, приблизились к краю палубы, остановившись в нескольких шагах от Динкеля.

— Я никогда не видел, чтобы зрители так тепло принимали клоунов! Они реагировали так, будто видели их впервые! Воистину, дикари, а не люди живут в этой Кадии!

— Ну хватит ворчать, Эмиль! Тебе все равно досталось больше всех оваций!

— Я и не ворчу, Жак! Просто подмечаю, что в Кадии живут дикари!

— Это Кадилия, а не Кадия! Эх, когда ты уже перестанешь нарочно коверкать это название?

— Да какая разница? Ты видел этих людей? Они и сами-то, наверное, не знают, как правильно называется их страна! К тому же, нам не за познания в географии платят.

Флави вдруг рассмеялась, найдя, по всей видимости, забавным ворчание своего мужчины. А затем подключилась к разговору:

— Ты неисправимый циник и мизантроп, — подметила она.

— Но с тобой-то я не такой. — губы Эмиля растянулись в игривой улыбке.

— Со мной просто невозможно быть циничным, равно как и затруднительно меня не любить. Только поэтому со мной ты не такой.

Флави обожала ходить с распущенными волосами, но на этот раз взяла с собой на палубу изящную черную заколку в виде бабочки — на случай, если ветер усилится и начнет трепать ее локоны.

Но вдруг, рассмеявшись из-за какой-то рассказанной Жаком шутки, Флави потеряла концентрацию и выронила свою заколку из рук, и та упала прямо в морскую воду.

— Ах! Это моя любимая заколка! — Флави выглядела очень расстроенной.

— Не огорчайся, милая, мы купим тебе новую. — равнодушно посмотрев на воду, ответил Эмиль.

— Это был подарок моего отца. Жалко, очень-очень жалко.

— Пойдемте обедать, друзья. Морской воздух жутко разжигает аппетит, — предложил Жак.

— Поддерживаю. Я голоден как зверь, — согласился Эмиль.

Опечаленная Флави, понурив голову, промолчала.

Троица направилась в каюты. И никто из них не услышал, как в воду упало что-то еще. Что-то, куда более крупное, чем заколка.

***

Флави быстро поела и вернулась на палубу уже одна. Эмиль и Жак все еще обедали и, как всегда, о чем-то спорили, а ей невыносимо хотелось еще посмотреть на море. Через сутки они уже будут на суше, и никто не знает, когда теперь им доведется отправиться в подобное этому путешествие. Флави ценила каждый миг, проведенный на палубе, да и в целом каждый миг своей жизни. Искренняя и веселая девушка, она умела радоваться малому, удивляться вещам вполне обычным, получать наслаждение от развлечений земных и не изощренных, а также вселять оптимизм в каждого человека, который имел счастье с ней общаться. Даже в самого побитого жизнью.

Когда снова оказавшаяся на палубе Флави направилась к ее краю, путь ей преградил другой артист из их труппы.

Перед ней, такой же угрюмый, как и всегда в последнее время, стоял хромой жонглер Динкель, которого за спиной постоянно оскорблял ее парень Эмиль. И за которого она непременно заступалась, ибо чувствовала к нему странную симпатию. Флави знала о чувствах Динкеля по отношению к ней, так как он уже намекал ей на их присутствие, но побаивалась жонглера, потому что он отличался от всех людей, с которыми она водила знакомство. Тем необъяснимей казалась ей собственная симпатия к этому человеку — хромому, изрезанному и часто мрачному. А теперь еще и мокрому.

Динкель протянул Флави ладонь. В ней была заколка в виде бабочки, столь дорогой для Флави подарок ее отца, который она так неловко умудрилась уронить в воду.

— Возьми, Флави. Не теряй ее больше.

Она раскрыла рот от изумления и взяла заколку. Рассмотрела еще раз. Глаза ее не обманули — это действительно была та самая заколка.