Но Хуго не вернулся.

«Он сбежал», — равнодушно сообщили ей как-то стражники, не догадываясь, что тщательно скрываемое бароном уже обнажено перед ней.

Напрасно барон разговаривал громче, чем требует его тайна. Напрасно он не учел, что каждое утро в его дворце наводит чистоту служанка по имени Анжелика. Напрасно он не задумывался над тем, какой у нее может быть прекрасный слух.

***

То утро поначалу ничем не отличалось от всех предыдущих, она приступила к своей работе так же рано, как и всегда.

На часах едва стукнуло четыре, а Анжелика уже вовсю носилась по коридорам с тряпкой и веником. Она всегда делала уборку затемно, так как резиденция Дункана была огромной, с большим количеством комнат, которые к первым лучам солнца должны быть чистыми. К тому же, сделав уборку быстро, Анжелика получала возможность реже попадаться достопочтенному мэру на глаза днем и не слышать в свой адрес похотливые реплики этого толстого и извращенного представителя рода ван Рерихов.

Когда Анжелика проходила мимо обеденного зала, она услышала доносившиеся из него голоса двух мужчин. Они принадлежали начальнику местного дознания, Линару Соренсену и собственно барону. По какой-то причине эти двое решили позавтракать раньше, чем полагается уважающим себя высокопоставленным персонам, и это было подозрительно.

В лучшие времена она просто прошла бы мимо, ведь ее работа — собирать пыль на подоконниках, а не сплетни господ. В худшие же времена интуиция порой обостряется, и Анжелика словно нутром почувствовала, что разговор мэра и начальника дознания каким-то образом связан с ее арестованным мужем.

И ее сердце едва не остановилось, когда она поняла, что не ошиблась.

Дункан сидел на стуле, своей величиной напоминавшем скорее трон, во главе огромного стола, выполненного из черного дерева, а по правую руку от него, на стуле куда более скромном, уселся начальник дознания Трезны Линар Соренсен. Оба они были с ног до головы грязными, словно только что вернулись с пешей прогулки. Довольно странное занятие для четырех утра, особенно учитывая слякоть, в которой утопали улицы после минувшего ливня.

Больше в столовой никого не было.

Дункан отхлебнул вина из большого, украшенного изумрудами кубка, пролив часть темно-красной жидкости себе на бороду, после чего руками поднял с подноса свиное ребрышко с сочным и жирным куском мяса на нем. Барон откусил здоровенный кусок, абсолютно не оставив свободного места в полости своего рта, и принялся жевать. Своими манерами градоначальник напоминал скорее крестьянина, чем дворянина, но, несмотря на это, считал себя достойнейшим представителем знати. Внешность же барона полностью гармонировала с его сутью лентяя и обжоры: большой, упитанный и бородатый, с массивными, но мягкими ладонями на толстых запястьях.

Одетый в алую мантию барон Дункан облизал жирные после ребрышек пальцы и заговорил своим трубным басом с Линаром Соренсеном:

— Ответь-ка мне на один простой вопрос, Линар, — в голосе звучал укор.

— Я весь внимание, мой господин, — учтиво произнес худощавый и изрядно полысевший начальник дознания, хитрые глаза которого напоминали две маленькие точки.

— Я, по-твоему, жадный человек?

— Вы платите мне более чем достаточно, барон. Даже в собственных мыслях я не посмею упрекнуть вас в жадности.

— Тогда какого черта ты исполняешь свои обязанности из рук вон плохо? Может быть, ты хочешь кормить свою жену и многочисленных детей, которых вы плодите с ней быстрее саранчи, на одно лишь жалование?! — заорал мэр города.

— Я… нет… конечно, я не хочу.

— Тогда будь добр, объясни мне, какого, мать твою дьявола, мы доставили этому прохвосту Элаясу всего пять! Пять вшивых заключенных!

Линар дрожащей от волнения рукой вытер вспотевшую лысину рукавом камзола и принялся за объяснения:

— Аресты в городе продолжаются, барон, но моей службе все труднее становится выявлять лиц, уклоняющихся от налогов. Все из кожи вон лезут, чтобы их заплатить, либо просто прекращают торговлю. Люди замечают, что арестованные все реже возвращаются домой. Скоро народ перестанет верить нашим рассказам о побегах, самоубийствах и скоропостижных кончинах, что чревато волнениями и потенциально — бунтом. Как начальник дознания я просто обязан учитывать возможные последствия и соблюдать тонкую грань между выгодой и катастрофой.

— Сборище тупых неорганизованных голодранцев — это не королевская гвардия, нечего их боятся! К тому же, я точно знаю, что в городе достаточно стражи, для принятия радикальных мер в случае эксцесса. А поэтому слушай меня внимательно, трусливая ищейка: Трезна перенаселена, и с этим надлежит бороться. Поэтому я настоятельно, слышишь меня, настоятельно рекомендую тебе к следующей встрече с Элаясом предоставить не меньше десяти заключенных! Не меньше десяти, ты понял?! И поверь мне, для твоей карьеры будет гораздо лучше, если ты всё же выйдешь за рамки этой цифры.

— Я понял, мой господин. Сделаю все, чтобы вы остались довольны.

— Да уж, будь добр. И еще одно, чуть не забыл: постарайся, чтобы впредь среди заключенных было как можно меньше коренных жителей города. Как мудрый правитель, я все-таки должен проявлять к ним некоторую заботу. Заполняй тюрьмы любым кочующим сбродом: эльфами, гномами, северянами с Пепельных Островов, но только в крайнем случае — коренными жителями.

— Понял, мой господин.

— Это хорошо, что ты понял. А то всякий раз, как мы встречаемся с Элаясом, я вижу среди арестантов знакомую рожу. Взять хотя бы сегодня. Как там зовут этого кузнеца, мужа одной из моих служанок, Анжелики?

— Хуго, мой господин.

— Да, точно, Хуго.

Дункан сделал глоток вина и после некоторой паузы продолжил:

— Хорошая баба, знаешь ли, эта Анжелика. Мне ее даже немного жалко. И утешить-то некому теперь ее будет. Муженька-то своего она уж точно теперь не увидит. Ну ничего, найдет себе другого такого же Хьюго, хе-хе.

— Хуго, мой господин.

— Ну да, Хуго, кого ж еще.

***

Элаяс Лисий Хвост, известный на всю округу разбойник, по слухам, занимался поставкой рабов в южные королевства. Теперь Анжелика знала, откуда он этих рабов берет, что ситуацию ее, впрочем, только усугубляло — мужа как не было, так и нет, но сердце теперь разрывается от осознания мук и тоски, которые он испытает перед неминуемой или уже наступившей смертью. Как ей теперь растить сына? Какую убедительную ложь придумать для него? И лгать ли вообще?

Тем временем, возле ее дома развернулась сцена, точь-в-точь копирующая ту, в которой не так давно она вынужденно участвовала вместе со своим мужем. Часть действующих лиц при этом осталась той же — неумолимая местная стража. Анжелику же и Хуго заменили соседи.

— Ну войдите в положение, господа стражники, нету у нас ста пятидесяти талеров, ну нет! Я смог заработать только сто десять, работая при этом день и ночь! Смилуйтесь, прошу вас. Возьмите пока то, что я успел заработать, а в следующем месяце я отдам больше. Отдам и положенные сто пятьдесят, и те сорок, которые задолжал.

— Я тебе еще раз повторяю! Не можем мы войти в твое положение! Служба у нас! А теперь собирайся и топай с нами!

— Смилуйтесь, благородные господа, видит Бог, не виноват я, что упал спрос на мои изделия! Не забирайте меня, прошу!

— Так, все, мне надоело! Глэм! Иствуд! Хватайте его и марш к дознавателю! — проорал старший из троицы стражников.

«Благородные господа», как выразился ремесленник, проворно повалили его на землю и быстрыми, отработанными движениями связали за спиной руки, после чего под отчаянные крики и плач супруги злостный неплательщик, едва ли не вор, был конвоирован в дом дознания.

Анжелика наблюдала за этим, и воспоминания о собственном горе накатили на нее с новой силой, а в глазах опять появился блеск. Но уже не слезы.

То были огоньки злобы, пусть и бессильной пока что.

Она снова посмотрела в глаза ворону, и от этого ей вдруг стало немного легче. По телу растеклось тепло странной, неведомой уверенности, и Анжелика ощутила нечто доселе чуждое — ей начало казаться, будто она способна на что-то повлиять. Способна, если и не вернуть отнятое, то хотя бы забрать что-то взамен…