Над городом предостерегающе нависли тучи, но это его нисколько не волновало: он парил над Трезной, подобно крохотному осколку грозового облака, самого черного, какое только можно представить. Или, что более верно, подобно демону, жадному и цепкому. Ищущему ослабшего духом человека, жертву, к чьему горю можно присосаться. В каком-то смысле так оно и было.

Облетев центральные улицы и не найдя там ничего, а точнее — никого, стоящего внимания, он, взбивая крыльями воздух и дождь, устремился дальше: в окраины, в рабочие кварталы замызганного городишки.

В какой-то момент он осознал, что набрал слишком большую высоту и уже не может ни разглядеть людей, ни услышать их голосов. Поняв это, бросился вниз, как выпущенная стрела, — нацелено и бесповоротно. Он соревновался в скорости с холодными каплями, падающими с неба, и, кажется, опережал их.

Сегодня он выбрал своей целью этот город. Сегодня чья-то горькая отповедь будет выслушана и передана хозяевам. А на чьей-то жестокой, тёмной душе будет поставлена печать.

Печать смерти.

***

Анжелика оперла ладони на ветхие и намокшие перила своего крохотного балкона, после чего взглянула на горизонт. В её глазах отразилось бесконечно-серое полотно далеких туч, медленно и печально рисующих на небе абстрактные картины былого и грядущего. И плачущих в точности как их собратья, что возвышались сейчас над головой Анжелики, её домом и всей жизнью.

Рядом с правой ладонью внезапно что-то упало. Анжелика вздрогнула и обернулась на звук. И тот, оказалось, знаменовал не падение, а приземление: ворон, деловито потоптавшись на перилах, пронзил хозяйку дома взглядом черных, словно затмение, глаз.

Анжелика любила живность, разбиралась в ней лучше многих, и поэтому ей не составило труда догадаться, что перед ней не обычный чернокрылый падальщик, коих летает полным-полно в центральной полосе, а куда более редкий и даже вымирающий, по мнению многих ученых мужей, афрейский ворон — полумифическая птица и персонаж многочисленных суеверий. Редкий гость с горы Афрей, что на севере, зачем-то явился сюда, к несчастной женщине, и полностью завладел ее вниманием.

Он был почти таким же, каким однажды воображение некогда юной Анжелики, отзывчивое на изрекаемые взрослыми сказки и легенды, нарисовало и бережно сохранило его в потайных комнатах разума. К слову, вполне здравомыслящий и даже слывший мудрым старик, что рассказал маленькой Анжелике связанную с этим вороном легенду, сильно оскорбился, когда она ему не поверила, хоть и сильно испугалась.

Почему оскорбился старик — она не знала до сих пор. Но будто нащупывая глазами разгадку детской тайны, всё внимательнее вглядывалась ими в крылатого хищника, отвлекшись от переживаний последних дней.

— Взгляд у тебя такой умный, словно не птичий вовсе. Ты ждешь от меня чего-то, так ведь? Чего именно?

Вдруг Анжелика почувствовала, что ее дергают за рукав.

— Матушка, а папа точно скоро вернется? — обратился к ней ее сын, Мартин, прерывая тем самым размышления о птичках и возвращая в горькую реальность.

— Да, сынок. Скоро, — солгала она о своем муже.

Мартин не заметил, как голос матери дрогнул на этих словах, и продолжил:

— К моему дню рождения?

— Я думаю, чуть позже, мой хороший.

— Я волнуюсь за него. С ним точно ничего не случилось?

Анжелика не смогла ответить сразу, пыталась сдержать требующий выхода плач. И он комом встал в горле.

— Мама?

Она заглянула мальчику в глаза — голубые и ясные, как безоблачное небо, в которое люди обычно устремляют свои чаяния и мечты, когда молятся. Только у ребенка, самого чистого и невинного существа на планете, глаза могут быть такими.

Анжелика знала, что ложь во благо все равно остается ложью. Знала, что рано или поздно тяжелый разговор с сыном должен будет состояться. Но только не сегодня, решила она.

«Будь я проклята, если из его глаз прольется хотя бы одна слезинка».

— Не волнуйся, сын, — она изобразила предельную беспечность, на какую только была способна. — А теперь беги на кухню, сейчас будем ужинать.

Мартин послушался. Глядя ему вслед, Анжелика заметила — он подрос. Подрос — значит, повзрослел, повзрослел — значит, стал чуть сильнее, чуть умнее и чуть более чутким, чем был. Чуть более чутким…

Пугающая мысль пронзила её сознание: Мартин скоро станет настолько взрослым, что ему и не понадобится никаких разговоров, чтобы распознать ложь в ее словах. И тогда открывшаяся истина породит горе в его молодой душе. Вместе с горем появится обида, а затем взрастет и ненависть.

Мартин будет ненавидеть ее за многократно произнесенную ложь, и это станет еще одной каплей боли на и без того исстрадавшейся душе Анжелики. И все же она тянула с тяжелым разговором, будучи слишком для него слабой.

Уверившись, что сын ее не услышит, она разрыдалась, закрыв лицо руками.

А ворон не улетал. Проплакав несколько минут, Анжелика обнаружила его по-прежнему сидящим на перилах балкона. Дерзкое вмешательство в тайну её боли разозлило женщину:

— Брысь отсюда, пернатая дрянь! — выпалила она сквозь плач и махнула рукой в сторону ворона, пытаясь его спугнуть. Но тот оказался упрямым и даже не думал улетать. Он лишь потоптался немного, сместившись при этом едва ли больше, чем на дюйм, и уставился на Анжелику черным жемчугом своих глаз.

Многое ощутила Анжелика в том взгляде: в нем была и сила, и магнетизм, и щекочущая любопытство тайна, и даже вкрадчивое понимание священнослужителя. А ещё — обещание…

«Наверное, я схожу с ума».

Она попыталась отвести взор, но не смогла: притяжение вороньих глаз было всеподавляющим, и Анжелике вдруг стало казаться, что она смотрит и не в глаза вовсе, а в отзывающиеся эхом черные бездны.

Но страха не было. Неведомо как Анжелика чувствовала: птица ее понимает. Ощущает ее отчаяние, ее боль и ее ненависть.

В легендах об афрейских воронах говорилось, что они неспроста склонны слушать людскую болтовню: желание, высказанное им, якобы, обязательно сбудется. С оговоркой, однако, на принципиальные условия: оно должно быть о мести. О смерти. Оно обязано быть наполненным злобой и горечью несправедливо обиженного, ибо ворон принимает желания только от тех, кого сильные мира во все времена предпочитали загонять в угол, пережевывать, выплевывать и топтать. Таковой являлась и Анжелика.

Сторонники здравого смысла скажут: «брехня». А суеверные отмахнутся от них и продолжат искать в обросших легендами птицах последнюю надежду на заслуженное возмездие. Искать и просить. Молиться воронам с горы Афрей как ожившим идолам.

Как раз такая мольба и норовила сорваться с языка Анжелики, на что у женщины была веская причина. Имя ей — барон Дункан ван Рерих. Мэр города Трезна и управитель местных земель, в чьём дворце Анжелика работал служанкой. Венец дворянского благородства, как он сам себя называл.

Душегуб, сломавший не одну человеческую судьбу.

Того, чью судьбу оплакивала именно Анжелика, звали Хуго. Жители Трезны знали этого человека как вполне толкового кузнеца, для маленького Мартина он был заботливым и, когда это нужно, строгим отцом, а для самой Анжелики — любящим и отчаянно любимым ею в ответ мужем.

Его арестовали под вполне благочестивым предлогом: виновен в неуплате ремесленного налога. С приходом к власти, барон Дункан ван Рерих в приоритетном порядке занялся вопросом обирания вверенного ему населения, что в первую очередь коснулось ремесленников, коих в городе было избыточное количество (особенно — кузнецов). Налоги для них были подняты кратно, и на плаву теперь оставались лишь сильнейшие.

Виновен — получи, казалось бы. Поначалу и Анжелика кое-как смирялась с таким мнением. Пройдет всего лишь год, и Хуго вернется, после чего все обязательно наладится и будет как раньше: он, она и их маленький сын Мартин. Общие заботы и общие радости — обычная жизнь пусть не богатой, но очень дружной семьи. Они будут работать больше и усердней, чтобы справляться с уплатой налогов, и все будет хорошо. Когда Хуго вернется.