Через исхлёстанный дождевыми струями двор сновали работники. Ливень ливнем, а за лошадьми нужен уход; не Жукарю ведь этим заниматься… Из-за низкой дверцы сеновала вдруг показался Жила. Одежда сидела на нём неряшливо, словно нацепленная в спешке. Не обращая внимания на дождь, хозяйский сынок всласть потянулся, одёрнул кисти кое-как завязанного пояса и лениво побрёл к дому. Завидев Яра, он победоносно ухмыльнулся, будто существовало между ними какое-то неведомое соперничество, безоговорочно им выигранное.

– Что, соколёнок, мёрзнешь тут один? – ухмыляясь, бросил Жила. – Я б тебе сказал, как согреться, да, поди, девка уж устала.

– Ты беги скорей в дом, – не менее ласково ответил Яр. – Застудишься – чем потом перед работницами хвалиться станешь?

– Кто хвалится, а кто робеет.

– Твоя правда, смелых мало, – взвесив в руке рабочий ножик, Яр лениво замахнулся. Спустя мгновение лезвие на всю длину вонзилось в столбик коновязи, едва видимый среди дождя. Вот уж пригодилась Власова наука… – Боятся почём зря.

Жилу с крыльца как ветром сдуло. Из житья бок о бок с соколом Яр успел уже усвоить, что иной раз одна лишь угроза, пусть даже лживая, способна привести строптивого собеседника к нужной мысли. Наставница такого не одобрила бы, но ей навряд ли доводилось встречаться на узкой дорожке с лихими людьми. Или с такими вот непрошибаемыми болванами. Воровато оглядевшись по сторонам, Яр заставил ножик выскользнуть из дерева и вернуться на крыльцо. Со двора всё равно все разбежались при виде Жилы, а под дождь идти неохота.

Небо едва заметно светлело. Из сумрака бледными пятнами выступали соседние приземистые мазанки; крохотные окошки, теплившиеся неровным светом, казались вереницей болотных огней. Здесь, у кромки великих степей, живут по-другому, чем на севере или даже близ Гориславля. Нежить тут тоже своя, в основном дикая. В деревне водятся в изобилии домовые и их разномастные родичи, но на границе нет обширных пашен – только небольшие делянки, которых не будет жалко, вытопчи их вражья конница. И ещё есть пастбища. Стадо можно хотя бы отогнать при опасности. А земли здесь плодородные, и тепло всю весну и почти всю осень… Будь этот край мирным и спокойным, мог бы кормить целую Ильгоду, и ещё на продажу бы оставалось. Яр с удвоенным усердием вонзил иглу в кожаный лоскуток. До распутицы он в Гориславль так и не добрался; теперь или ждать первых морозов, или выдумывать что-то новое… Осталось ли ещё зерно на городских торжищах?

Жила снова выскочил на крыльцо, на сей раз нарядный, в меховой безрукавке. Боязливо зыркнул в сторону Яра, молча спустился с крыльца и, пригибая голову под дождевыми струями, побежал куда-то на улицу. Должно, с поручением от родителя: трудно поверить, что пошёл бы за плетень по иному делу, в такое-то ненастье. Яр зачем-то проводил его взглядом. Жила нёсся, глядя себе под ноги, оттого и не заметил шагающего ему навстречу кахара. Две размытые сумраком фигуры – одна коричнево-белёсая, вторая тёмно-зелёная – столкнулись и тут же расступились на полшага.

– Смотри, куда прёшь, пёсий хвост!..

Яр до боли сжал в пальцах иголку. Жила не лез бы на рожон, если б вовремя разобрал, на кого налетел с разбегу… А может, он и разобрал, леший его знает, батюшкина баловня. Должно, кахар без оружия, вот недоросль и расхрабрился сверх меры. Издали не было слышно их разговора – только приглушённый гул голосов. Затем воин отвесил Жиле оплеуху.

В шелест дождя ввинтился тоненький визг. Выглянувшая из сеновала молодая работница подхватила подол измявшейся юбки и стремглав бросилась в дом. Позовёт на подмогу или не станет выручать хозяйского сынка?.. Яр отложил иголку и башмак, поднялся, торопливо пересёк двор. Он не знал толком, что станет делать, но дурня во что бы то ни стало надо оттащить от опасного противника…

Жила, размахнувшись, ударил кахара в челюсть.

Где-то за спиной зашумели тревожные голоса. Яр рывком распахнул калитку, подбежал к Жиле, оскальзываясь на размытой чёрной земле. Попробовал оттеснить в сторону, однако бестолковый детина уже закусил удила; он легко вырвался из Яровых рук и опять ринулся на обидчика.

– Стой, дурак! Куда ты…

Жила глянул на него с подлинной ненавистью. Ох, не надо было дразнить болвана – не стал бы он теперь показывать удаль… Яр встал перед кахаром, заслоняя собой развоевавшегося недоросля. Примирительно поднял ладони. Тёмные глаза недобро сощурились на него сквозь прорези маски.

– Не гневайся! Он у нас… малоумный, – спасительное слово отыскалось само; должно, вспомнился Дранок. – Не хотел тебя обидеть. Прости его.

Кахар медленно опустил занесённую руку, потёр ладонью мозолистый кулак. Часто, поди, пускает в ход.

– Пусть просит пощады, – медленно проговорил он, неловко растягивая слова. Отвык от родного языка.

Яр обернулся – и тут же мир вокруг рассыпался звенящей болью. Тяжёлый, зараза, кулак у Жилы… Мысль эта мелькнула и растворилась в монотонном шуме дождя. Жила шагнул мимо Яра к неподвижно застывшему воину, снова занёс кулак. Мучительно медленно, таким очевидным и таким неостановимым жестом кахар вынул из складок богатого одеяния тонкий кинжал.

Виски ледяным остриём пронзила чужая смерть.

– …Всех. Каждого, – раскатистый низкий голос вырвал его из небытия. – Кто не пожелает, пусть никогда больше не выйдет из дому.

Яр упёрся ладонями в склизкую грязь, с трудом поднял голову. Среди серой хмари сновали люди в тёмно-зелёных одеждах. Вдоль плетней толпились деревенские – насквозь промокшие, напуганные, дрожащие не то от холода, не то от страха.

– Я хочу знать, кто так худо его научил, – кахар длинным кривым клинком указал на распростёртое в грязи тело Жилы. – Кто его отец? Пусть выйдет сюда.

Ответом ему было молчание. Жукарь, бледный как смерть, стоял у соседского забора, поодаль от родичей, от хмурого Власа. На коновода никто не глядел: все смотрели на мёртвого Жилу, на предводителя кахаров, на его подручных, выгонявших из домов тех, кто до сих пор сам не вышел на шум. Яр осторожно поднялся на ноги. Воин равнодушно чиркнул взглядом по его лицу.

– Пусть выйдет сюда тот презренный, что не научил своего сына почтению! – повысив голос, повторил кахар. – Иначе же пусть он видит, как от его трусости гибнут его сородичи!

Он сделал короткий знак ладонью, и один из воинов вытолкнул к нему попавшегося под руку мальчишку. Толпа взволнованно загудела, всколыхнулась. Тощий мужичок рухнул на колени в слякоть, молитвенно прижал ладони к груди:

– Пощади, добрый господин! Не тронь малого… Тебе вон Жукарь нужен…

– Пусть подойдёт, – непреклонно повторил кахар. Клинок в его руке тронул мальчишкину шею; на серую рубаху стекла блестящая алая струйка.

Нет, Жукарь не выйдет. Пусть хоть всю деревню вырежут – не выйдет.

– Постой, – Яр шагнул вперёд, силой заставляя себя сосредоточиться. Поймал в прорезях маски бесстрастный взгляд кахара. Вскинул руку, обжигаясь о собственные чары. Он сумел бы и незаметно, если бы голова не раскалывалась от боли. – Пощади их. Виновный наказан. Они ни при чём.

Шёпот за спиной – недобрый, враждебный. Сколько из них догадалось? Сколько без сомнений толкнёт его в спину, прямиком на клинок кахара? Сами воины медлят; может, не поняли, а может, не смеют шелохнуться без повеления…

– Ни ты, ни твои люди никого здесь не тронут, – раздельно произнёс Яр. Теперь предводитель не отдаст приказ, даже если поймёт… Даже если ему помогут понять… – Отпусти мальчика. Всех их отпусти. Отзови своих.

Кахар медленно опустил клинок. Дважды коротко свистнул; мельтешившие среди дождя тёмно-зелёные силуэты разом замерли. Освобождённый мальчишка, заливаясь плачем, кинулся к отцу. Яр не оглядывался. Ничего хорошего там не ждёт. Надо бы бежать, но сил на прыжок сейчас не хватит. Ни на что не хватит…

– Будь по-твоему, – холодно проговорил кахар и отвернулся. – Пусть все уходят.

Сам он первым пошёл прочь от дома Жукаря, брезгливо отряхивая сапоги от грязи. Проворно потянулись прочь пугливые селяне. Ничего не замечать, ни во что не вмешиваться, не лезть на рожон – разумно. Само собой, они выдадут Яра, как только кахары того потребуют, но пока всё тихо… Пока есть время уйти хотя бы на своих двоих…