Поверхность воды над головой вдруг налилась мертвенным серым светом. Спустя миг слуха коснулся далёкий монотонный вой – не понять, с какой стороны. Яр замер под водой на несколько лишних мгновений. Когда стало темнеть в глазах, рискнул вынырнуть, жадно вдохнул пахнущий ряской воздух. Разлитое над рекой сияние уже таяло в седых клочьях тумана. Вой смолк; Яр едва успел уловить пронёсшееся над лощиной эхо. Голос точно не принадлежал человеку, и доносился он откуда-то от берега – ниже по течению, не слишком далеко. Наплевав на предосторожности, Яр поспешно вызвал в памяти укромную заводь, где оставил выстиранное русалкой тряпьё, и шагнул сквозь чары прямо из воды. Не хотелось лезть в драку леший пойми с кем в чём мать родила.

Забавин оберег на шее оставался холодным. Это обнадёживает; это значит, жизни ничто не угрожает. Торопливо одевшись, Яр всмотрелся в укрытую туманом тьму. Над рекой висело безмолвие. Глухое, почти полное: тишину нарушал только негромкий плеск бегущей воды. Словно всё живое, включая обитающее по берегам мелкое зверьё, разом попало под чары немоты – или вымерло. Если так подействовало неведомое серое сияние, то незадачливому волхву повезло вовремя оказаться под водой. Что это могло быть за заклятие, Яр понятия не имел.

Леший побери, русалка! Яр нетерпеливо взмахнул ладонью, раздвигая высокие сухие стебли рогоза. Если его подневольная прачка всё ещё сидит где-нибудь неподалёку, может быть, расскажет, что видела… Местечко здесь уединённое, скрытое от любопытных взглядов что с воды, что с берега; нежить такие любит. Русалка, как Яр и думал, не пожелала далеко уходить: её светловолосая головка виднелась над водой в десятке шагов выше по течению. На негромкий оклик нежить не обернулась – должно, держала обиду. Яр выругался сквозь зубы и, увязая в мягкой грязи, побрёл к ней по мелководью.

– Эй, – он протянул руку и сердито дёрнул русалку за плечо. – Ты тут видела…

Голос дрогнул и сам собой увял. Неживая плоть податливо расползалась под пальцами в холодную липкую слизь. Синеватые губы утопленницы остались распахнуты, словно в застывшем крике. Зрачков почти не видно. Прежде чем погибнуть, русалка видела яркий свет… Яр брезгливо отдёрнул руку; речная вода устремилась сквозь прорванную бледную кожу, размывая то, что осталось от трупа, покинутого нежизнью.

Назад, немедленно! Яр торопливо выбрался на берег, собрал в охапку влажные выстиранные одёжки и бегом бросился к далёкому костру, едва видимому сквозь туман. Готов был увидеть у огня два бездыханных тела, но сокол и его подмастерье как ни в чём не бывало жевали хлеб с вяленым мясом. Завидев встрёпанного Яра, Влас насмешливо сощурился.

– Что, кутёнок, русалку увидал, что ли?

– Увидал, – бездумно подтвердил Яр.

Сидят тут спокойные, даже аппетит не потеряли. Ничего не видели. Ничего не знают. Каков шанс, что Влас найдёт объяснение случившемуся? Яр нарочито тщательно развесил тряпьё на низких бортах повозки. Личные вещи. Он не слишком об этом задумывался, когда сгребал тряпьё на берегу; скорее, сработала привычка не оставлять за собой следов. Полезная. Кто его знает, что там бродит ночами вдоль реки…

– Влас, – не оборачиваясь, окликнул Яр, – ты видал когда-нибудь… Свет такой тусклый, как в сумерках бывает… Нежить от него гибнет. Не так, как от пламени…

Вот бы сокол сказал сейчас, что это его чары, что он так чистил берега от неживых… Молчание затягивалось; Яр до боли вцепился в тележный борт, наказывая себя за панику. Страх – плод неведения. Лучшее оружие против него – спокойный разум и ясная мысль…

– Не слыхал про такое, – наконец проговорил сокол тихо и серьёзно. Вдоль позвоночника скользнул холод, не имевший ничего общего с зябкой осенней ночью. – Нежить огнём изничтожают, парень. Другого не бывает.

Бывает. Нашёл, кого спрашивать – недоразвитого чародея, не способного даже к пространственной магии… Спать нынче ночью точно не следует. Правда, что делать, если опять появится смертоносное сияниеы, всё равно непонятно. То, что его вызвало, не проникает сквозь воду, но идею сидеть до рассвета в реке Влас не оценит. Яр вернулся к костру, стараясь держаться сумрака на грани света и темноты. Волосы всё ещё мокрые, внимательный сокол может заметить.

– Завтра на перинах почивать будем, – крякнул Влас, устраиваясь на лежанке из ветвей. – Ты, Дранок, до первых петухов сиди, потом меня разбудишь. А тебя, русалкин жених, после третьих подыму.

Яр рассеянно кивнул. Ему полагалось идти спать в повозку; впрочем, от костра его никто не гнал. Дранок протянул ему котомку со снедью. Довольствие у храмового сокола отменное: и пшеничные лепёшки, и коровий сыр, и мясо, а в городе вдобавок масло и мёд. Даже рябиновский так сытно не жрал.

– Правда, что ль, на русалку повёлся? – хохотнул Дранок, щуря близко посаженные глаза.

– Я что, идиот?

– Кто-о-о?

– Дурак по-поморянски.

– А, – Дранок расслабился. Поверил. Яр тихонько перевёл дух: и впрямь идиот; повезло, что собеседник той же породы. – Я русалок видал у себя там, в Дроздовицах. До того, как выгнали.

– За что тебя?

– Так вестимо за что, – Дранок ухмыльнулся, взъерошил короткие вихры. – Увидали, что я знак бога-нечестивца ношу.

– И зачем ты его носишь?

– Так уже снял давно, – белобрысый выудил из-под ворота связку оберегов, встряхнул для наглядности. – Влас меня надоумил. Сказал, надо Аринов знак носить. Тогда можно огонь зажигать.

Он сложил ладони чашечкой, напыжился, обрадованно хохотнул, когда меж пальцев сверкнул рыжеватый призрак пламени. Придурок. И ведь выучится, наденет на шею золотой знак и поедет по городам и весям кошмарить живых и неживых… Яр отвернулся к костру. Что толку злиться? Дранок тут меньше всех виноват.

– Чего спать-то не идёшь?

– Не хочу.

– А я б поспал, покуда не схолодалось.

– Ну так иди, я за тебя посижу.

– Потом Влас выбранит.

Яр только вздохнул. Аргумент железный. Дранок помолчал с минуту, но охота чесать языком его не оставила. Он поворошил угли в костре, понаблюдал, как выстреливают в ночную темноту злые искры, и мечтательно изрёк:

– Вот бы самому неживого поймать… Чтоб р-р-раз – и в пепел! Вот Влас тогда сказал бы, что от меня прок есть…

– Смотри, как бы тебя никто не поймал.

– А и поймает, что с того? Никто по мне плакать не станет.

Яр не нашёлся, что ответить. По нему ведь тоже плакать некому. Ни Зиме, обманутой чарами, ни Забаве, удалившейся от мира, ни Волку, счастливо живущему где-то в Гориславле, он не нужен. И златовласой Зорице тоже…

Ночь казалась бесконечной. Около полуночи проснулся Влас, прогнал обоих подмастерьев отсыпаться. Дранок и рад был, а Яр глаз не сомкнул до самого утра. Всё было тихо. Перед рассветом туман стал гуще; река окончательно скрылась из виду за белой пеленой. Кто бы ни наслал на берега Ивны гибельное заклятие, ночью он так и не показался. Едва взошло солнце, Влас погасил костёр и велел Дранку запрячь Серого. Мерин ничуть не беспокоился; то ли ничего не чуял, то ли ко всему привык. Повозка неторопливо покатилась по малоезжей дороге. Всё шло своим чередом.

В Воронцы, как и рассчитывали, приехали к полудню. Встречать дорогих гостей вышло от силы с полдюжины человек, и те с жестокого похмелья. Влас понимающе усмехнулся: осень, как-никак, время свадеб. Староста, едва державшийся на ногах, с вымученными почестями проводил сокола в свой дом и препоручил заботам работников. Дранок остался на дворе возиться с упряжью. Пользуясь удачным моментом, Яр подхватил узлы с поклажей и попросил попавшегося по пути батрака проводить его до отведённого гостям угла. Хотелось поболтать с местными подальше от чутких Власовых ушей.

– Кто тут вам жить не даёт? – наигранно весело спросил он.

– Да много охотников-то, – батрак вздохнул, обдав гостя кислым запахом браги. Хорошо вчера праздновали, с размахом. – Лихоманки буянят. Как холода, так спасу нет… У озера в лесу, вишь, туманниц много, им тут раздолье. Ну, то Вирилай сам твоему господину расскажет. Ежли с языком сладит.