Мужик медленно качнул головой – то ли «нет», то ли «не знаю». Взгляд зацепился за валяющийся в стороне клетчатый баул, под завязку набитый какой-то утварью – наверняка краденой. Вот так и выходит, что жизнь стоит не дороже дюжины закопчённых чугунных сковородок… Верховский не чувствовал себя вправе читать морали по этому поводу: его собственная шкура подчас не дотягивала и до этой цены.
– Вить, дай обезбол.
Щукин завозился с аптечкой. Просто так бедолагу тащить нельзя; надо хотя бы остановить кровь и купировать боль, чтобы не помер от шока в процессе транспортировки. Если выломать из ближайшего забора пару штакетин и пожертвовать куртками, можно соорудить подобие носилок… Вот обрадуются хозяева, если узнают, что деревяшки пошли на спасение дачного ворюги! Цивилы очень любят своё драгоценное имущество. Едва ли не больше, чем самих себя.
Витька вдруг сдавленно выругался. Верховский не обозвал его идиотом только потому, что сам слишком хорошо знал технику безопасности. Бросив возиться с раненым, он проворно вскочил и оглядел округу. Вдоль деревенской улицы, почти не касаясь перемешанной со снегом слякоти, скользил невесомый хрупкий силуэт. Мимо домов. К ним. Левая рука сама собой потянулась к кобуре. Не на поражение стрелять, нет – толку-то по полуднице! В воздух, чтобы услышали свои, пришли на помощь. Вдвоём не сладить, хорошо, если впятером справятся…
Краем глаза он уловил рядом размашистое движение. Щукин, покачиваясь, нетвёрдо шагнул навстречу нежити; глаза у него были стеклянные. Верховский до боли закусил губу, сдерживая рвущуюся с языка грязную брань. Локтем оттолкнул приятеля, выстрелил в низкое серое небо. Краем глаза следя за зачарованным Щукиным, обеими руками вцепился в покосившийся заборчик, рванул на себя. Подгнившие штакетины и рады были подломиться; они неровным рядом рухнули в грязь, разбрызгивая снежную кашу. Верховский ухватился за хлипкую перекладину и отволок деревяшки на середину проулка. Сырое дерево занималось неохотно, больше чадило, чем горело, но всё-таки это был огонь – единственное безотказное оружие против нежити.
Щукин неуклюже пихнул приятеля в спину. Рвался к неживой чаровнице, невзирая на преградившее дорогу пламя. Не церемонясь, Верховский стреножил Витьку сетью. Придёт в себя – спасибо скажет… Обманчиво прекрасная женщина в белом платье, с венком из мёртвых трав на светлых волосах неторопливо шагала к людям, двое из которых – готовая добыча. Она пока не злится. Не воспринимает Верховского как угрозу. Правильно делает; что он может, кроме как прятаться за грудой горящих деревяшек?
Только то, что первой строкой прописано в регламентах хоть у надзора, хоть у безопасности. Защищать население.
Верховский втолкнул в табельное нагруженный серебряными пулями магазин. Харитонов не мог уйти далеко; коллеги явятся, самое позднее, через пятнадцать минут – если, конечно, захотят… Нежить ласково улыбалась сквозь языки пламени; Верховский поспешно отвёл взгляд. Сейчас не полдень и не лето, тварь явно не в форме. Ей здесь не место, её откуда-то выгнали, она расстроена и, если это к ней применимо, напугана. Стало быть, настроена решительно. Лучше всего было бы унести ноги, пока есть чему гореть, и они бы худо-бедно справились, если б не Витька, не ко времени протянувший язык! Двоих сразу Верховскому не вытащить, устраивать из деревушки гигантский погребальный костёр – не выход, Харитонова где-то черти носят…
Решившись, он крепко, до боли сжал кулаки. Боровков, чтоб ему пусто было, говаривал под настроение: если нежить не напугать и не обдурить, остаётся только отвлечь её на что-нибудь интересное. Ничего интереснее собственной скромной персоны в распоряжении Верховского не имелось. Отпихнув Щукина, бестолково возившегося в коконе ярко-оранжевых нитей, лейтенант службы магбезопасности лихо перепрыгнул через опадающее пламя и, почти не целясь, расстрелял по нежити весь магазин. Отбросил в снег ставший бесполезным пистолет, сжал в освободившейся ладони плотный сгусток чар. Невесть откуда взявшийся задор горячил ему кровь. Ну, красотка, ваше племя ведь любит как следует сплясать?..
Полудница разъярённо зашипела и ринулась навстречу, на глазах теряя человеческий облик. Пропороли воздух длинные чёрные когти. Верховский едва увернулся, подставив вместо лица многострадальный локоть. Не обращать внимания на боль! Он прекрасно знает, насколько может быть хуже… Не глядя зарядил в морду нежити пригоршню огня. Полудница визжала, честила его последними словами. Верховский не отвечал. Между оставшимися за спиной людьми и плюющейся ядом гибелью – только его здравый рассудок. Достаточно продержаться, пока не придёт Харитонов. Не может не прийти… Не ради Верховского – так ради Щукина. Витьку в отделе любят, его сочтут достойным спасения…
Нечеловечески мощным рывком полудница отшвырнула настырного врага в истоптанный снег. Мир нелепо кувыркнулся, рассыпался жгучими искрами. Целая вечность ушла, чтобы заново сообразить, где земля, где небо – одинаково серые, одинаково зыбкие. Неподалёку кто-то протяжно, болезненно охнул. Витька… Его голос… За грудой прогоревших деревяшек – неестественно хрупкий девичий силуэт, и прелестница эта без труда держит на весу здоровяка Щукина. Тянет силы, дрянь такая, ничем не смущаясь… Кое-как прицелившись, Верховский швырнул в тощую спину сердито искрящую боевую стрелу. Встал, морщась от боли в ушибленной спине. В два неловких прыжка оказался рядом, от души зарядил полуднице кулаком в висок, заставил выпустить из когтей едва живую жертву. Холодные пальцы тут же вцепились ему в горло. Нежить не привередлива, ей любой корм сойдёт… Пламя ещё раз напоследок обожгло ладони и погасло: стремительно утекающих сил уже не хватало на магию. Ну и плевать. Пусть подавится, лишь бы про других не вспомнила…
– Санёк, уйди оттуда!
Свои! Здесь, близко! Верховский рванулся, оставляя на чёрных когтях клочья ткани и капли горячей живой крови. Кто-то бесстрашно ухватил полудницу за плечо – конечно, недотёпа Вилков. Земля предательски податливо скользнула под ногами. Кусачий влажный холод забился под ворот рубашки. Всё, не боец больше. Парни справятся и без него…
Зато кое-кто другой не справится. Волевым усилием задвинув куда подальше тянущую жилы боль, Верховский кое-как перекатился по грязному снегу и пополз прочь от закипающей схватки. Туда, где остались Щукин и полуживой ворюга. В груди что-то подозрительно ныло. Прилично из него выпили, теперь неделю, не меньше, ходить минусом…
Витька ворочался в снегу, бездумно силясь совладать с обрывками сетки. Будь он в себе, сбросил бы в два счёта, а так – только упрямо пытается ползти к своей неживой погибели. Опершись на относительно здоровый левый локоть, Верховский без затей закатил приятелю оплеуху. Щукин ошеломлённо притих. Главное – жив, дуралей…
Пузырёк обезболивающего валялся, опрокинутый, рядом с разложенной на снегу аптечкой. Вокруг его горлышка расползлось бурое пятно, немногим темнее крови; острый запах спирта и травяной отдушки мешался с вонью от дыма, грязи и смерти. Дорого заплатил безымянный бродяга за сумку со сковородками. Давая волю досаде, Верховский сгрёб непослушными пальцами пропитанный снадобьем снег. Кто бы ни согнал нежить с насиженных мест, лучшее, что можно с ним сделать – посадить на веки вечные за решётку без права на условно-досрочное. Даже если это было ненамеренно. Особенно если ненамеренно; надо ведь хоть чуть-чуть соображать…
Сам-то много насоображал, великий мыслитель?
Полудница истошно завизжала где-то за спиной. Звук хлестнул по вискам, лишил способности слышать; по шее неторопливо стекла горячая струйка крови. Мир заполнила тонко звенящая тишина, а потом с низкого неба хлынула тьма. Подыхающая нежить поддала-таки напоследок.
***
Первое, что он понял, открыв глаза – он умудрился потерять сознание. Качественно так потерять: над ним нависало не пасмурное небо и даже не тряпичный полог палатки, а вполне себе белёный потолок капитального строения. Сил не было даже мизинцем пошевелить. Или последствия тесного общения с нежитью, или какая-нибудь целебная дрянь… Верховский медленно моргнул, приноравливаясь к приглушённому желтоватому свету. Не холодно. Почти не больно. Стыдно только, а с этим можно как-нибудь жить.
