Мимо прошёл невысокий смуглый человек, такой диковинный, что и скажешь не вдруг: одет по-белогородски, в расшитую алой нитью рубаху и широкие порты, а вот плоским круглым лицом и куцей бородкой как есть южный степняк – таких по берегам Брая мало, почти вовсе нет. Яр от нечего делать увязался за ним следом. Чего ему надо? Как он говорит? Уж, наверно, не так, как белогородцы, и не так, как сам Яр. Чужак дошёл до лавчонки, с которой здешний колдун продавал всяческие обереги, и принялся глазеть на дорогие, серебряные. Потом вытащил из ножен короткий кривой клинок, поддел им шейную гривну и спросил высоким гортанным голосом:

– Сколько возьмёшь?

Колдун, радушно улыбаясь, пригляделся к вещице.

– За ту – золотой, добрый господин. Диво как хороша! Надень только – и всё у тебя сладится, ровно сама Пряха постелет дороженьку…

Золотой за такую – слишком много. Яр не приучился ещё видеть тонкие чары удачи, но всё одно искусного в обереге было мало. Плохонькое серебро, сплошь исчерченное корявыми значками, едва отблёскивало в солнечном свете, да и сработал колдун неряшливо, без старания. Чужак, однако, спорить не стал; вынул из кошеля новёхонький княжеский золотой и положил перед торговцем. Тот потешно вытаращился, потом спохватился, вложил безделицу в смуглую ладонь, торопливо бормоча особые слова. Яр, заскучав, принялся разглядывать лежащие на краю прилавка дешёвые обереги. Желтоватые, грубые, как суровая нитка, чары намотаны были на медные кругляшки без выдумки, незатейливо; такие разве только от стылой хворобы и помогут. Драган, покуда бродил вдоль Медвежьего берега, выучил Яра и снежную лихорадку лечить, и раны закрывать – что там та стылая хвороба! И для чего только люду те поделки, когда всего-то и трудов – волхва позвать?..

Кто-то грубо пихнул его в бок, и тут же ловкая рука, обёрнутая тряпицей, сгребла с прилавка горсть оберегов. Воришка, маленький, худющий, припустил прочь во все лопатки, ловко пробираясь через людное торжище. Яр бросился следом. Так просто, из неуёмной прыти; будь там взрослый – может, и подумал бы ещё. Он мог пустить в ход чары, мигом стреножить мальчишку, но так бы было нечестно. И без того выходило ладно; уж бегать-то Драганов ученик умел, а сил в нём было побольше, чем в тщедушном беглеце. У самого мясного ряда Яр нагнал воришку; ухватил за плечо, задев ненароком жиденькую рыжеватую косицу, толкнул прочь с хожей дороги.

– А ну, отдавай, чего взял!

– Пусти! – заголосил в ответ беглец. – Пусти, пёсий хвост, не то… не то…

Яр, изловшившись, глянул ему в злые глаза и снова велел отдать. Оборванец повиновался; он был босой, чумазый и очень тощий, в изношенной рубахе не по росту, подпоясанной куском верёвки. Драган говаривал, что добрые люди воровством не промышляют – незачем им... Вдоль ряда уже шагала подоспевшая стража. Яр ссыпал обереги в карман и с укоризной сказал своему пленнику:

– На что они тебе? Они ведь колдовские. Тебе их ни продать, ни на себя надеть…

Воришка только плюнул ему под ноги. Стражники под горячую руку едва не схватили и Яра тоже, но Драганово имя, как частенько бывало за минувшие лета, мигом выручило от беды. Один копейщик даже проводил Яра к колдуновой лавке; не верил, должно, что обереги вернутся к хозяину. Колдун, завидев возвращённую пропажу, так и рассыпался в льстивых словах. Пересчитав и разложив поделки, он взял одну, плетёную из медной нити, и протянул через прилавок.

– На-ка, возьми. Возьми-возьми, мне не жалко!

– На что мне?

– На счастливую долю. В благодарность. Не бывает такого, чтоб старый Завид доброе дело без награды оставил!

Яр, поразмыслив, взял. Нехорошей ворожбы на обереге не было; она всегда сразу видна: чёрная, вязкая, как дёготь, тронуть противно. Должно, и впрямь одни только чары удачи вплетены в извивы рыжеватой блестящей проволоки. Как они работают? С чародейством-то понятно и с волшбою тоже, а колдовство – вот уж загадка… Драган про него не слишком много рассказывал; может, думал, что не нужно, а может, и сам не знал. Яр упрятал оберег под ворот рубашки, чтоб слишком много на него не смотрели, и пошёл куда глаза глядят.

Долго ли, скоро ли, а торжище ему наскучило. Вечер застал его на пустынном берегу Брая; свесив ноги с песчаной кручи, Яр сидел на краю обрыва и без страха глядел, как далеко-далеко на западе солнце клонится к речным водам, блестящим и текучим, как расплавленное серебро. Мимо проплывали ладьи – спешили к белогородским пристаням, устроенным в десятке вёрст ниже по течению, там, где обрывы переходили в пологие берега. Вот было бы славно уплыть в далёкие южные страны, поглядеть, как Брай впадает в Рассветное море… Или, может, вовсе уйти туда, куда не добраться ни одной ладье. Драган бывал по другую сторону края мира, однако не желал ничего рассказывать. Всё твердил, что место их – здесь, а раз так, то и ходить туда нечего. Но он-то старый, ему странствия за долг, а не в радость. Вот и в родной свой Белогород выбирается, только когда сам престольный волхв повелит…

Яр оглянулся на высокие белокаменные стены, выкрашенные закатным солнцем в багрянец и золото. Пора уже и домой. Он сумел бы шагнуть сквозь чары, но дело то трудное, а спешить всё одно некуда. Вдоль берега рукой подать до Рыбацкой слободки, потом в посад, а там и Вышний город совсем рядом… Бедные, но чистенькие домики кое-где пыхтели дымовыми трубами. Яр усердно обходил лужи, оставленные в тележных колеях недавним дождём; то босиком можно бегать по колено в грязи, а башмаков жалко. Дорогие они, башмаки-то.

– Ну уж! Терпи теперь, что ж я сделаю?

Приглушённый, а всё одно звонкий голосок донёсся из кривого проулка, стиснутого меж бревенчатых заборов. Яр замер, не спеша заглядывать за угол, и навострил уши.

– Знаю, что болит! Так и у меня теперь болит, ишь как отходили-то… Терпи, авось заживёт.

Кто-то тихо захныкал в ответ. Кто б там ни был, а ему плохо, больно. Драган каждый день твердит, что людям надо помогать, даже и без просьбы, иначе нету толка в священных запретах… Яр, решившись, свернул в проулок. Юркая невысокая тень сторожко вскинулась ему навстречу. Мелькнула в вечерних сумерках рыжеватая косица. Давешний воришка Яра тоже узнал, заступил ему дорогу, сжал кулаки.

– Чего тебе тут? Пошёл вон!

Яр поспешно вскинул руку, коснулся лба, губ и груди.

– Тише ты. Я помочь пришёл.

– Зря без стражников сунулся, – зло сказал рыжий. – Тут-то спасать тебя некому!

Двигался он как-то неровно, припадая на левую ногу. Что ж с ним сотворили?.. Такого Яр не хотел. За что было бить мальчишку, когда ушёл он несолоно хлебавши? Драганов ученик виновато склонил голову. Как же так вышло? Что он сделал не по совести?

– Прости мне. Не знал я, – через силу выговорил он, и отчего-то на душе разом стало чуть-чуть легче. – Дай помогу, я лечить умею…

За спиной рыжего снова кто-то тоненько запищал. Оборванец на миг обернулся, потом вновь недоверчиво глянул на Яра.

– Взаправду, что ли, у волхва учеником?

– Взаправду. Гляди.

Такое он раньше всего выучился делать. Волшебное пламя взвилось в ладонях легко и послушно, разбрызгивая тёплый свет. Рыжий разинул было рот, потом спохватился и захлопнул. Подумав, отступил в сторону.

– Мне не надо. Ей вот помоги… Ежли умеешь…

В тесном глухом закутке жалась к тёсаным брёвнам светлокосая девчушка, вся чумазая, под стать заступнику, и зарёванная вдобавок. Тощие ручонки, которыми она заслоняла лицо – одни только испуганные глаза и видать – сплошь покрыты были синяками и поджившими кровоподтёками, как от розги. Яр прежде и сам получал частенько за шкоду, но по рукам, особенно по ладоням, отцу и в голову не пришло бы лупить… И сестёр никогда не пороли, что бы те ни натворили. Опустившись на колени в подсохшую грязь, Яр бережно, как учил Драган, коснулся девчонкина предплечья – там, где обнажённую кожу не рассекали едва зажившие рубцы. Опасное дело – свою силу отдавать; вовремя не опомнишься – так и сам не заметишь, как помрёшь… Знакомая боль его не испугала – давно привык. Девчушка всхлипывала всё реже, уже не глядела так дико, ладони убрала от худого заострённого личика.