Как только спала дневная жара, Верховский забросил за спину полегчавший рюкзак, вышел из дома и едва не споткнулся о рассевшегося на завалинке Щукина. Устроившийся на солнцепёке дед что-то идиллически строгал коротким кривым ножичком. На постояльца он едва взглянул. Вот и славно: равнодушие – лучшее, что обыватели могут испытывать друг к другу. За редким исключением. Тропинка, ведущая к лесу, начиналась едва ли не сразу за забором; по ней к деревне брели две бабки, гружёные корзинами лисичек. Аборигены, похоже, не прочь пошататься по окрестным чащам, хотя эти места вообще-то значатся в документах надзора как зона повышенной опасности. Леший его знает, почему.

На топографической карте обозначено пять точек, все – вдоль кромки леса, не дальше пары километров вглубь. Странновато: обычно наблюдательные станции, наоборот, прячут от греха подальше в непролазную чащобу. Ближайшая, за номером три, была устроена в перекрестье двух чахлых ручейков, один из которых имел явно рукотворное происхождение. Прежде чем приступать к работе, Верховский вытащил из рюкзака блокнот с ручкой и расчехлил измеритель. Сто четырнадцать. Солидно, наверное.

Тайничок соорудили внутри трухлявого пня, чёрт знает чем бывшего при жизни. Сверившись с инструкцией, Верховский осторожно отковырнул фальшивый кусок коры и нашарил в сыроватом дупле запечатанный пластмассовый футляр. Крышка никак не отреагировала на прикосновение; пришлось лезть за управским пропуском. Стало быть, тут не новомодная печать, а допотопный кварцевый замок – штука безмозглая и надёжная, как бывалый армейский прапор. В футляре обнаружился оправленный в серебряную проволоку кристалл горного хрусталя; выбитый на металле серийный номер подозрительно короткий, из тех, что присваивают спецзаказам. На крышке футляра изнутри была приклеена бумажка с предупреждением: «Использовать только при значениях напряжённости фона в точке наблюдения не выше 150 ед.маг.экв.». Выходит, сто четырнадцать – это не так уж и мало, ещё чуть-чуть – и уже нельзя было бы трогать эту висюльку… Верховский сжал в ладони мигом потеплевший артефакт и принялся ждать.

Первыми подтянулись лесовики. Долговязые, сморщенные, больше похожие на худосочные деревца, чем на нечто человекоподобное, они подходили к ручьям почти вплотную, на бегущую воду косились досадливо, но без страха. Откуда-то вылезло несколько шишиг; приполз даже один древний дупляник, недовольный тем, что его выдернули из уютного отшельнического существования. Русалки, заслуженно слывшие среди надзорщиков самой безалаберной нежитью, заявились позже всех, не считая лешего, который по праву начальства не опаздывал, а задерживался. У большинства неживых имелись бирки, примерно поровну – московские и владимирские. Порядочно было и неучтённых; эти припёрлись не на зов, а из любопытства или из остатков стадного чувства. Нежить не любит себе подобных. Люди, если разобраться, тоже.

– День добрый, – бросил Верховский, ни к кому не обращаясь. – Служба надзора, плановая проверка.

Лесовики понимающе заскрипели. Какой-то шальной русалке пришло в пустую голову строить ревизору глазки; слабенькая защитная цепочка на шее разогрелась, но как-то вяло. Должно быть, ей тоже мешали высокие показания измерителя.

Леший соизволил наконец вылезти из зарослей. Низенький, горбатый, похожий на ожившую корягу, он неспешно проковылял мимо расступившихся подданных и замер напротив незваного гостя. Стар, как дерьмо мамонта. Верховский таких уже видал в сибирской тайге; некоторые натурально разменяли пятую тысячу лет. Будь им дело до людской возни, то-то историкам привалило бы счастья…

– Чего тебе? – неприветливо поинтересовался лешак, сверля визитёра пристальным взглядом. Должно быть, силился отличить от последнего приезжавшего надзорщика.

– Плановая проверка, – упрямо повторил Верховский, старательно глядя мимо блестящих чёрных глазок. – Как тут обстановка?

Леший сипло вздохнул и лапой, похожей на толстый лысый сук, тронул болтающуюся на груди бирку. Прищурившись, Верховский различил выбитую на серебре пятиконечную звезду и год выпуска – тысяча девятьсот шестьдесят третий. До сих пор работает. И менять никто не собирается…

– Помаленьку, – уклончиво сообщил лешак. – Вроде не помер никто с прошлого раза.

А что, должен был?.. Наверное, у старой коряги просто меланхолическое настроение. Обычно осёдлая нежить первым делом жалуется на вырубку лесов, на вонь от проложенных через её владения магистралей и на радиошумы, вызывающие у особо утончённых аристократическую мигрень.

– Убыль, прирост?

Нежить принялась беспокойно переглядываться. Лешак поскрёб в затылке, пожевал губами и наконец проговорил:

– Кто прежде был, вроде все на месте. Новые есть. Дюжины три.

Вот ведь чёрт, придётся-таки всерьёз поработать… Верховский устроил на пеньке коробку с пока ещё ничейными бирками, открыл блокнот на чистой странице и распорядился:

– Первые десять пусть сейчас остаются, остальные по десять экземпляров – завтра, послезавтра и послепослезавтра. Не толпиться, не бузить, чары не применять, иначе пущу в расход. Всё понятно?

Почти весь остаток дня ушёл на бюрократию. Переписать номер бирки в блокнот, обозначить вид счастливого обладателя и пару его отличительных черт, выслушать незамысловатую клятву и – самое главное – проследить, чтобы очередной ушлый клиент добросовестно напялил серебряную цепочку. Опасных тут никого нет; все, напротив, подозрительно покладистые и дружелюбные. Странное дело. Обычно не обходится без пары-тройки борцов за права и свободы.

– А тебя как звать, служивый? – поинтересовался очередной лесовик, лучившийся жутковатой древесной улыбкой.

– Ноготь, – буркнул Верховский себе под нос, не отвлекаясь от записей. В общении с неживыми подопечными старая кличка оказалась весьма удобной.

– Чудно́, – постановил лесовик. Он был долговязый и нескладный, то есть ещё более долговязый и нескладный, чем его собратья, и навскидку примерно вдвое их дурее. – А живёшь где?

– Пока тут – в деревне, крайний к лесу дом. Уеду через две недели.

– А что ж так? Не нравится у нас?

– Работа у меня.

Лесовик пропустил его ответ мимо замшелых ушей.

– Никому у нас не нравится, – с надрывом пожаловался он. – Только свыкнешься – уж всё, след простыл… Были времена, знаешь, тут народу жило – у-у-у! А нынче что? Одни и те же ходят, новых нету…

Верховский настороженно вскинул голову.

– Запомнил, что ли? – недоверчиво спросил он. – Местных?

– Так а что их запоминать? Сколько уж они тут…

Интересные дела! Это как же вышло, что столь ценный кадр без бирки тут слоняется? Когда в последний раз владимирский надзор чесался сюда съездить? Надо накатать Боровкову докладную, чтобы разобрался… И взять на заметку этого деятеля с хорошей памятью. Готовый резидент разведки, ей-богу. Верховский оглядел его повнимательнее. Стандартно похож на дерево, которому вздумалось прогуляться; от других лесовиков отличается разве что на редкость бестолковым выражением лица и характерными наростами лишайников на правом боку. Вот пусть и будет Лишай. В документацию это вносить, конечно, не стоит; бирки надо раздавать, а не клички.

Эта самая документация сожрала весь вечер и значительный кусок ночи. В комнатушке, которую отвёл постояльцу Щукин, разложить бумаги было негде, и Верховский перебрался вместе с макулатурой на кухню. Дед заявился разок понаблюдать за его мучениями, забрал свои кроссворды и потащился их гадать куда-то ещё. Оголодавший специалист службы надзора ограбил его на пару бутербродов и стакан воды. Хозяин не отказывался разделить с гостем припасы – в конце концов, за это ему Управа и платила, – однако возиться с кастрюльками уже не осталось сил. Около полуночи Верховский пересчитал оставшиеся бирки, отметил в журнале наблюдений сто четырнадцать единиц магического эквивалента у станции номер три и поплёлся спать.

И вот так теперь – две недели.

За неполных два дня он закончил с первой станцией. Следующая расположилась поглубже в лесу, в живописном окружении колючих ежевичных кустов, среди которых управские умельцы ухитрились обильно рассадить ясенец. Должно быть, на этом участке обитает какая-то аморфная дрянь. Разрыв землю в указанном месте, Верховский вытащил из футляра манок, тоже из спецсерии, и уже почти активировал, когда на глаза попалось предупреждение про сто пятьдесят единиц. Пришлось, чертыхаясь, лезть за измерителем.