– А вот, почитай, с полный годок уже, как у ней силушка на убыль пошла. А одной-то совсем худо стало… Прохор ить говорил, говорил, а всё без толку…

Яр до боли закусил губу. Год назад он ещё жил здесь, мог бы и понять…

– Молодой хозяин прикажет ужин сготовить?

– Нет, не надо, – Яр поднялся на ноги, оглядел тронутые сумраком стены разом опустевшей квартиры. Глянцевитая плитка на полу празднично блестела: всё, что наследили утром, Прохор уже ликвидировал. – Ты тут за порядком следи, ладно? Пыль вытирай, выбрасывай, что испортилось…

– Так само собой! – Прохор обиженно прянул ушами и тут же растерянно разинул рот: – А что ж, молодой хозяин разве не останется?

– Не останется, – проговорил Яр, избегая смотреть домовому в глаза. – Я так… Раз в пару дней заходить буду.

– А что ж так?

Яр неопределённо дёрнул плечом. Он и сам толком не мог понять, но находиться здесь дольше необходимого было выше его сил. Оставив Прохора недоумевать, он прошёлся по квартире. В кухне и в хозяйской спальне царил идеальный порядок, ничем не выдававший принадлежность Свешниковой к сообществу одарённых. Кабинет стоял нетронутым, как и в прежние времена: Лидия Николаевна избегала этой небольшой комнаты, всю мебель в которой составляли массивные деревянные шкафы и гигантский письменный стол, покрытый истёртым зелёным сукном. На пороге своего прежнего обиталища Яр замер в изумлении. Комната осталась точно такой же, как в день, когда он в последний раз переступил её порог. Лидия Николаевна не вернула её в прежний вид: никуда не делся купленный для ученика стол, по-прежнему висел над столом выцветший плакат с таблицей Менделеева, даже позабытый томик «Курса общей физики» аккуратно лежал на книжной полке. Наставница оставила Яру путь к отступлению. Или нет – она ждала, что он вернётся…

Коридор, отделённый от окон запертыми дверями комнат, окончательно погрузился во мрак. Яр заглянул напоследок в гостиную, и не зря: днём он не приметил оставшиеся на виду тетради, беспорядочно разбросанные по широкому подлокотнику дивана. Хорошо, что фельдшеру тоже было не до того… В самой пухлой и самой старой, едва державшейся внутри коричневой клеёнчатой обложки, остроконечными ильгодскими буквами были прилежно записаны незнакомые строки – не то песни, не то сказания. «Нехожеными дорогами скитался я от края мира до края, и было на пути моём и доброе, и худое…» Вложенный в это место разлинованный лист, пронзительно-белый против посеревших страниц, был весь исчёркан стремительным почерком Свешниковой; наставница пыталась уложить записанные слова в строгий ритм. «Путь мой лежит тонкой нитью средь терний и пламени, где-то добра я ищу, ну а где – одного милосердия…» Эти черновики Яр прежде не видел. Не видел он и первоисточника. Лидии Николаевне незачем было записывать слова по-ильгодски; не имел на то резона и иастеец Ар-Ассан… Яр погладил кончиками пальцев вдавленные в бумагу буквы и невольно усмехнулся, представив, как Драган справляется с шариковой ручкой. Старый волхв не прижился здесь – не смог или не пожелал. Случись по-иному, наставнице было бы теперь не так одиноко…

– Прохор, – негомко окликнул Яр. Домовой не замедлил явиться из ниоткуда и преданно уставиться на него снизу вверх. – Где это всё лежало?

– Так вот туточки.

Прохор указал на один из нижних ящиков гарнитура, но кидаться открывать не спешил. Яр сощурился и различил вокруг передней панели едва видимые нити охранных чар. Тронь её кто несведущий – содержимое ящика мигом обратилось бы в прах. Осторожно распутав тонкую магию, Яр потянул на себя изящную металлическую ручку. В этом нехитром тайнике лежало ещё несколько тетрадей и почти разгладившийся берестяной свиток. Начертанные на нём буквы один в один походили на те, которыми была записана иастейская песнь. «Малец нравом лих и умом недалёк покамест. Хитрости в нём сверх меры, но подлости нет ни капли. Научи всему, что, по-твоему, надобно, и в должный срок отпусти восвояси. За уговор же наш душою благодарствую: пусть он нам останется в добрую память о былых временах». Яр осторожно положил берёсту обратно в ящик, подвинул тетради так, чтобы скрыть её от прямого взгляда. Восстановил чары. Поднялся на ноги.

– Пойду, – нарочито ровным голосом сказал он домовому.

– Пущай молодой хозяин подождёт чуточку-минуточку! – тут же всполошился тот. – Прохор тут снеди всякой собрал… Ить пропадёт же, а молодому хозяину, небось, сгодится. А не сгодится, так он ещё кому отдаст…

– Не надо, – механически отказался Яр и тут же прикусил язык. Еда-то дома никогда не лишняя.

– Пущай молодой хозяин возьмёт, – настойчиво повторил Прохор, проворно семеня в прихожую.

Яр взял. Домой он вернулся глубоким вечером; из невидимых во мраке туч валил мокрый снег, и широкие дороги во всём городе замерли, беспомощно переливаясь алыми и рыжими огнями автомобильных фар. Катя хлопотала на кухне – пыталась соорудить что-то съедобное из скудных припасов. Она выглянула в коридор, потревоженная скрежетом ключа в замке; во всём её облике сквозил немой укор.

– А говорил – на пару часов…

– Обстоятельства, – скупо пояснил Яр, стряхивая с куртки налипший снег. – Там всё равно не погуляешь. Погода нелётная.

– Ну и где ты… А это что? – Катя недоумённо кивнула на собранный Прохором пакет со съестным.

– Гуманитарная помощь, – не глядя на неё, Яр протиснулся в крохотную ванную. Привычно бесстрастное лицо воззрилось на него из тусклого зеркала.

– Ярик, – Катя следом за ним скользнула в тесный закуток, рассчитанный на одного человека. Её тёплые ладони легли Яру на плечи; она всегда так делала, когда хотела доверия. – Что-то случилось?

– Не бери в голову.

Он плеснул себе в лицо холодной водой. Нет нужды посвящать девушку в свои печали, как бы ни хотелось выплеснуть через слова жгучую смесь растерянности, бессилия и чувства вины. У него и так предостаточно тайн, которые никогда не будут перед нею раскрыты; одним секретом больше – велика печаль…

Яр отвернулся от раковины – и мгновенно угодил в объятия. Катя молча прижалась к нему и замерла так, ничего не требуя, просто делясь теплом. Никуда не исчез ни снег за окнами, ни итог невесёлого дня, но отчего-то тяжкий холодный узел в груди слегка ослаб. Этой девочке по наитию доступно особое знание, сродни колдовству или, быть может, волшбе – в той части, которой наставница предостерегала касаться. Разве он вправе ожидать большего?

– Всё будет хорошо, – шепнула Катя, касаясь губами его щеки.

– Как пойдёт, – рассеянно отозвался Яр, перебирая в пальцах прядки её волос. – Как пойдёт…

Через пару дней он вновь очутился в чистой пустынной палате. Свешникова бодрилась; говорила она в прежней своей манере, твёрдо, звонко и слегка снисходительно, но лицо её так и не вернуло цвета, а кисти рук казались иссушёнными, будто от бесконечно тлеющего внутреннего жара. Яр равно боялся и предположить худшее, и обмануть себя.

– Прохор в добром здравии, но скучает, – сказал он, не зная, с чего начать разговор.

Лидия Николаевна хмыкнула и улыбнулась как-то незнакомо. Ласково.

– Бедняга. Он не привык долго быть один.

Яр рассеянно кивнул. На тумбочке рядом с кроватью, кроме книги, телефона и вазы с роскошным пёстрым букетом, лежала ещё газета, которую наставница отложила ради разговора с учеником. С фотографии на развороте холодно и надменно глядел немолодой лощёный красавец; жирные чёрные буквы жаловались: «Не так уж безупречен? Подробности громкого коррупционного дела в самом сердце Управы».

– Не боитесь?

Наставница смерила его насмешливым взглядом.

– Не переживайте, я успею её спрятать, если почувствую себя дурно. Расскажите лучше, как у вас дела.

– Да как, – Яр пожал плечами. – Как всегда. Учусь, работаю.

– Всё успеваете.

– Нет, но стараюсь.

Свешникова вопросительно подняла брови.

– У вас есть дама сердца?

Яр неопределённо покачал головой.

– Нет, я… То есть… Я бы так не сказал.