Гу Юнь сделал вид, что ничего не заметил:

— Раз у тебя есть дела, так пойди и разберись с ними, пока я раздобуду себе еды. Я несколько дней в дороге не мог нормально поесть, так еще и ты непонятно что суешь мне в рот... Мало того, что я чуть не подавился — ещё и живот заболел.

Чан Гэна его упреки застали врасплох. Он несколько раз похлопал себя по лбу, а затем от досады потер переносицу, после чего начал извиняться:

— Я... Это... Мне действительно... — он вскочил на ноги, второпях пообещав: — Распоряжусь, чтобы на кухне приготовили тебе что-нибудь, что легко переваривается.

Дядя Ван поспешил добавить:

— Раз так, старый слуга сию же минуту отправится исполнять приказ.

Уже дойдя до самой двери кабинета, Чан Гэн кое-что вспомнил и начал лихорадочно копаться в своей одежде. Наконец он нашел люлицзин и вернул его Гу Юню. Металлическая цепочка и оправа нагрелась от тепла его тела. Чан Гэн осторожно протер линзу и надел на переносицу Гу Юня. Долгое время он не сводил с него глаз.

— Цзыси, мне... — вдруг неожиданно прошептал он, — мне казалось, что это все сон.

У Гу Юня уже в печенках сидели и он, и его болтовня. Услышав его признание, Гу Юнь сильно разозлился и уже готовился сказать: «Давай тогда я отвешу тебе пощечину, чтобы мы узнали будет тебе больно или нет».

Не успели эти слова сорваться с его губ, как Чан Гэн вдруг замер и горько самоиронично рассмеялся:

— Когда я повзрослел, мне больше не снились такие чудесные сны. Жаль, что приходится просыпаться.

Гу Юнь осекся.

Поскольку Чан Гэн наконец пришел в чувство, нельзя было строго его отругать. Гу Юню казалось, что с каждым разом они все больше походят друг на друга. Оставалось лишь с невозмутимым лицом отослать Чан Гэна прочь.

Так в начале лета на восьмой год правления Лунаня несмотря на то, что главнокомандующий Гу несколько раз пошел против воли звезды Тай-Суй [2], Великая Лян постепенно приходила в себя после постигшего ее бедствия, словно распускающиеся после долгой снежной зимы почки на ещё обледеневших ветках.

Тем летом Аньдинхоу сначала удалось быстро разрешить пограничный конфликт с западными странами и подписать новое соглашение о Шелковом пути. Затем Черный Железный Лагерь под конвоем доставил в столицу цзылюцзиневую дань, полученную от западных стран.

Наконец окруженная врагами со всех сторон Великая Лян смогла немного передохнуть.

Когда Шэнь И с товарищами прибыли в столицу, от института Линшу пришли радостные известия.

Огромный железный лук Гу Юня наконец удалось модернизировать, чтобы внедрить его в армии. Восходящая звезда и сын мясника Гэ Чэнь и правда обладал исключительным даром и был ниспослан небесами. Он сконструировал совершенно новую золотую коробочку — необычайно легкую, чтобы луком было просто управлять.

Если прежде натянуть тетиву обычному человеку было не под силу, то теперь это стало в два раза проще. В результате чего любой рядовой мог без малейших усилий выпустить из подобного лука даже стрелу байхун. Это оружие отличалось высокой точностью, железные стрелы были толще обычных и их не сдувал ветер. После запуска массового производства в армии отпадет необходимость в стрелах байхун. Более того, железными стрелами можно было зарядить и боевые орудия. Главная особенность новых железных стрел состояла в том, что в полете они ускорялись в два раза. Так же они могли взрываться, уничтожая ряды противника.

В конце шестого месяца, когда противостояние между алчными тиграми из Черного Железного Лагеря и западными странами завершилось, военная обстановка на северных и южных границах временно стабилизировалась, и Великая Лян получила передышку. Императорский двор прекрасно понимал, что первостепенная задача сейчас — успокоить сердца людей и обеспечить благоденствие, обратив особое внимание на то, чтобы устроить куда-то появившихся повсюду из-за войны беженцев.

Только где этим беднягам было осесть и устроиться?

Ведь невозможно напрямую выделить им земельные наделы: не нашлось в стране настолько благородных и щедрых людей готовых уступить им свои владения.

Военный совет несколько раз приглашал чиновников и министров на утреннюю аудиенцию во дворце, но эту проблему так и не удалось решить. Предложенные идеи ни на что не годились — скажем, кто-то предлагал отправить беженцев возделывать залежные земли [3] и тому подобное. Император Лунань был разгневан и строго осудил придворных за бездействие:

— Почему бы нам тогда, подобно птице Цзинвэй, не бросить беженцев в Восточное море? [4]

Ко всеобщему удивлению глава Военного совета Его Высочество Янь-ван так и не взял слова. Шесть министров и провинциальные чиновники стали спихивать вину друг на друга и устроили свару. И вдруг Ду Ваньцюань вместе с тринадцатью другими влиятельными купцами со всей страны отправил прошение, где заявил, что хотел бы по примеру Запада организовать везде частные предприятия и нанять для работы на них беженцев.

Для этого проекта не требовалось много земли. Вполне хватит тех средств, что Чан Гэн конфисковал у живших вдоль Великого канала продажных чиновников, которые не смогли толком позаботиться о беженцах. Купцы рассчитывали взять за образец использование сельскохозяйственных марионеток в Цзяннани и нанять частных механиков, чтобы выпустить партию подобных механизмов для гражданского населения.

С распространением второй партии ассигнаций Фэнхо при дворе появилась новая сила, напоминающая мощное подводное течение. Хотя втайне они уже начали действовать, на первый взгляд пока совершенно ничего не происходило. Тем купцам, что первыми приобрели ассигнации Фэнхо, предложено было сделать некоторые послабления. Например, чтобы они могли напрямую подать прошение в Военный совет и с одобрения Императора приобретать в год небольшое количество цзылюцзиня — с условием, что топливо будет использоваться только для нужд армии.

Само предложение поступило от министра общественных работ Мэн Цзюэ, скромного ученого из Ханлиньской академии. Он утверждал, что это позволит убить двух птиц одной стрелой — не только предотвратит повсеместные волнения беженцев, но и также покажет всем, что императорский двор ценит добрые дела. Кроме того, вырученные деньги от продажи цзылюцзиня по завышенной цене торговым домам можно потратить на закупку снабжения для армии и прочие военные расходы.

Всего один брошенный камень породил тысячи волн. К тому времени знатные чиновники наконец опомнились.

Гу Юнь долго отсутствовал при дворе, зато теперь ему посчастливилось наблюдать потрясающую картину того, как придворные готовы были обнажить друг против друга мечи и взвести тетивы луков [5]. Он был потрясен увиденным и решил, что находиться во дворце сейчас опаснее, чем на поле боя.

Тринадцать влиятельных купцов подали прошение, обострившее противостояние между потомственными учеными и молодыми талантливыми академиками из Ханьлиня. К тому времени самые сообразительные уже догадались, что чиновники и купцы вступили в тайный сговор. А самые дальновидные поняли, что новая сила при дворе неизбежно повлияет на судьбу ученых и предчувствовали грозящую опасность.

Сторонники купцов обвиняли знать в том, что, объединившись в фракции, они руководствуются лишь эгоистичными побуждениями, и это вредит стране и ее народу. Вечно они праздно болтают, но на самом деле сами ничего не делают. Дошло до того, что представители торговых домой метко поддели своих оппонентов:

— Если благородные господа знают, как еще помочь беженцам, пусть поселят их у себя в поместьях.

Представители нескольких знатных семей аж покраснели от гнева и ввязались в яростный спор, отвечая, что разве могут купцы и промышленники войти в высокие чертоги [6] и разве можно отдать главное достояние страны в виде цзылюцзиня в частные руки. В итоге все закончилось фразой:

— Не знаю, сколько денег вы, господа, получили от этих купцов, что теперь яро отстаиваете их интересы.

Аньдинхоу в этом споре не произнес ни слова, поэтому все генералы лишь нервно переглядывались и тоже хранили молчание, наблюдая за происходящим со стороны. Военному совету пришлось вмешаться, чтобы урезонить спорщиков.