Тем временем к крепости Цзяюй прибыл груз из столицы — с оружием для Черного Железного Лагеря. Экипажи вытянулись в длинную цепочку. Ответственный за груз солдат трудился в поте лица и никак не ожидал, что рядом с ним ни с того ни с сего появится сам маршал.

Солдаты из личной охраны Аньдинхоу столпились возле него и растерянно переглядывались.

Крайне удивленный их поведением Гу Юнь обернулся и спросил:

— А вы-то чего за мной бежали в такой панике?

Солдаты не нашлись, что ему ответить.

Гу Юнь сухо кашлянул и смахнул несуществующие пылинки со своей брони. Будучи образцовым командиром, он строго посмотрел на своих подчиненных — словно отец, недовольный нашкодившими детьми. После чего, ничуть не изменившись в лице, отвернулся, чтобы затем самоуверенно заложить руки за спину и неспешным прогулочным шагом направиться в маршальский шатер.

Патрульный отряд пока еще не вернулся в лагерь. Так что, если не считать охранников, внутри шатра находилось всего несколько генералов. Все они обступили гостя и вели с ним непринужденную беседу. Приковавший к себе всеобщее внимание человек носил расшитые атласные парадные одежды с широкими рукавами и подбитый белоснежным лисьим мехом плащ. Это был никто иной как новоиспечённый Его Высочество принц Янь-ван. Он обернулся на звук шагов и случайно встретился взглядом с замершим в проходе Гу Юнем.

Казалось, принц был удивлен — взгляд его посветлел, а усталость, что накопилась из-за забот в столице и после, в дороге, испарилась без следа. Непроизвольно он поднял руку и закашлялся. Кашель этот прозвучал несколько неестественно и привлек всеобщее внимание.

Все повернулись ко входу и поспешили поприветствовать своего командующего:

— Великий маршал.

Порой миг от расставания до новой встречи пролетает быстро, а порой тянется целую вечность.

После того, как они повздорили и молча разбежались, недовольные друг другом, время пролетело мгновенно.

Но если вспомнить о многочисленных тайнах и будоражащих душу неясных чувствах, то казалось, что их разлука продлилась целую вечность.

Как река Янцзы никак не могла достичь моря, так и чувства Гу Юня натыкались на неприступную стену.

... Но наконец впервые за долгие годы, точно небольшая струйка кипятка, они прорвались наружу и теперь обжигали; спрятанные за спину руки вспотели.

Как и подобает вожаку стаи он проявил сдержанность, жестом приказав подчиненным отставить церемонии, и неспешно вошел внутрь:

— На границе сейчас неспокойно. Зачем же ты лично приехал?

— Скоро новый год, я хотел передать подарки для моих братьев, — пояснил Чан Гэн.

Гу Юнь принял благочестивый вид, протянул «а» и, не моргнув глазом, ответил:

— Благодарю тебя. В последние полгода всем нам пришлось непросто. Императорскому двору нелегко было выделить нам дополнительное снабжение... Расскажи, какова воля Императора?

После его слов Чан Гэн вынужден был начать с высочайшей воли правителя. Готовясь к объявлению послания Императора, все генералы, кроме Гу Юня, тут же с грохотом рухнули на землю — Чан Гэн остановил его прежде, чем тот успел преклонить колено.

Чан Гэн осторожно поддержал его:

— Во время объявления воли государя дяде Императора достаточно внимать, не обязательно досконально соблюдать все церемонии.

Гу Юнь не знал нарочно или нет, но, говоря «дядя Императора», Чан Гэн будто нарочно понизил голос.

Ли Фэн часто величал его «дорогой дядя» или «глупый дядя», так что стоило Гу Юню вновь услышать подобное обращение, ему становилось ужасно тоскливо. Но из уст Чан Гэна это вызвало совершенно иные чувства. Внутри что-то дрогнуло, и Гу Юню не удалось вымолвить заготовленное «можно отставить церемонии».

Поздней зимой на северо-западе стоял жгучий мороз, но Гу Юнь едва не вспотел в холодной броне и в итоге слушал без интереса, выхватив лишь некоторые фразы из послания.

Хорошо, что обычно воля Ли Фэна соответствовала направленным ему военным сводкам, а все остальное — лишь возвышенное пустословие. Можно было слушать не очень внимательно.

Гу Юнь пришел в себя, когда генералы хором поблагодарили государя и поднялись на ноги.

Вообще говоря, в подобных случаях самый высокопоставленный офицер должен был сделать шаг вперед, взять слово и с гордостью подчеркнуть, как же он счастлив служить своей отчизне и народу. Только тогда воля императора считалась объявленной, и все остальные наконец могли разойтись по своим делам.

Поскольку Гу Юнь вдруг таинственным образом утратил дар речи, все, следуя протоколу, замерли на своих местах. Присутствующие генералы Черного Железного Лагеря обменивались растерянными взглядами, пытаясь понять, что же еще Аньдинхоу собирается добавить к столь пространному императорскому посланию.

Заметив повисшую вокруг него тишину, Гу Юнь наконец понял, что потерял лицо при посторонних. Проигнорировав косые взгляды, он с загадочным выражением лица расплывчато произнес:

— Ах, Его Величество так добр, ведь это наш долг. Старина Хэ, распорядись организовать небольшое пиршество в честь приезда Его Высочества принца Янь-вана... Пусть это будет что-нибудь простенькое. Тут все свои. Остальным стоит поторопиться и закончить инвентаризацию полученных припасов до наступления темноты. Почему это вы до сих пор здесь? Вам, что, заняться больше нечем?

Генералы благоговели перед своим невозмутимым маршалом — восхвалял ли он их или бранил, — так что один за другим покинули шатер. В Черном Железном Лагере у каждого были свои обязанности, и в целом тот славился высокой эффективностью — в мгновение ока все разошлись.

Наконец в маршальском шатре гул человеческих голосов, напоминающий клокотание кипящего котла [1], стих. Гу Юнь вздохнул с облегчением. Чан Гэн настолько пристально за ним следил, что под его внимательным взглядом трудно было даже голову повернуть.

Интересно,, Чан Гэн действительно исхудал или просто в плаще на лисьем меху казался тоньше?

Ему вспомнились признания Холуна и барышни Чэнь, сделанные по пути сюда. Впервые в жизни Гу Юнь не знал, с чего начать разговор. Пусть сердце его и переполняли чувства, выражение лица оставалось непроницаемым, и из-за этого противоречия он в целом казался спокойным и равнодушным.

— Подойди, дай мне на тебя посмотреть, — Гу Юнь сказал это таким тоном, будто они буквально недавно расстались.

Чан Гэн не понимал, что у него на уме, поэтому дал волю своему бурному воображению и занервничал.

За последние полгода Янь-ван наделал немало шума в столице. Пока он точно не знал, достигли ли слухи приграничных земель, и не мог даже предположить, как Гу Юнь отреагирует, если узнает про его деяния. Когда Гу Юнь уезжал из столицы, у них были натянутые отношения. Теперь же, после длительной разлуки, они напоминали пузатый сосуд, в спешке закопанный глубоко в землю до того, как вино успело созреть...

Всего за несколько коротких шагов сердце Чан Гэна уподобилось беспокойно крутящемуся калейдоскопу — бесполезно было даже пытаться описать, на что это могло походить.

Он никак не ожидал, что Гу Юнь вдруг протянет руку и заключит его в объятия.

Руки маршала от плеч до костяшек скрывала легкая броня, поэтому объятия его были ужасно крепкими. Кончики его пальцев были холоднее выстывшего на ледяном ветру металла. Несмотря на меховой плащ, казалось, что мороз пробрал Янь-вана до костей. От неожиданного проявления заботы он растерялся и задрожал.

Гу Юнь расслабленно прикрыл глаза и двумя руками обнял его еще крепче, уткнувшись лицом в меховой ворот. В нос ударил запах успокоительного, уже неотделимый от Чан Гэна. Кажется, за время их разлуки этот запах стал еще сильнее.

На протяжении двадцати лет Кость Нечистоты подобно пиле терзала плоть и врезалась в кости этого человека. Сердце Гу Юня сжималось от боли, но он никак не решался заговорить о том, что узнал от Чэнь Цинсюй, вслух. С самого детства Чан Гэн отличался невероятным упрямством и ни с кем ничем не делился, полагая, что легче до рассвета пролежать без сна, чем открыть правду.