Вспышка эта длилась всего мгновение и вскоре прошла, никем не замеченная.

Гу Юнь последовал его совету и рано утром действительно направил во дворец письмо с извинениями.

Он разумно начал с того, что переосмыслил свой поступок и со всей искренностью покаялся, затем, ссылаясь на беспокоившую его старую рану, выразил опасение, что не справится со своим долгом, поэтому просит Императора не возвращать его маршальскую печать.

Провинившиеся подданные часто ссылались на недуги, но в устах Аньдинхоу это не звучало отговоркой. Маршал использовал собственный стиль каллиграфии Кай [4], имевший определенную репутацию среди простого народа, для того, чтобы изложить подробную информацию о передаче военных дел. Завершала письмо совершенно нелепая просьба разрешить ему отбывать домашний арест вместо поместья на окраине столицы.

За красиво сложенными словами между строк явно читалось: «Я уже подумал над своим поведением, отпустите меня поразвлечься».

Письмо было написано в типичной для Аньдинхоу манере — честной и немного наглой. Поэтому не оставалось никаких сомнений, что он составил его лично, а не поручил кому-то писать от его имени.

Целый день Император Лунань тянул с ответом, не отклоняя, но и не одобряя его просьбу. На следующий день в знак своей милости он послал в поместье Аньдинхоу в подарок множество ценных лекарственных растений и отменил домашний арест, что можно было расценивать как одобрение его прошения. Из уважения к Гу Юню Его Величество не стал сразу же искать ему замену, таким образом маршальская печать осталась на время без владельца. Император заверил своего подданного, что как только Аньдинхоу поправится и вернется во дворец, то ему будет возвращена маршальская печать.

После полудня Ли Фэн где-то раздобыл книгу, которую читал в юности, и оттуда выпал исписанный листок с каллиграфией. Если сравнивать с письмом, лежавшим на его столе, то по некоторым штрихам и недостаточному нажиму становилось заметно, что писал его более наивный молодой человек, тем не менее обладающий силой нажима,, которую можно было заметить в изгибах каждого символа. Уже тогда можно было увидеть в том почерке сильный и твердый характер.

Ли Фэн пристально рассматривал листок, а затем с легким изумлением спросил Чжу-кopотенькие-ножки:

— Знаешь, кто это написал?

Чжу-кopотенькие-ножки прикинулся дурачком и, сделав вид, что не знает, о чем идет речь, ответил ему:

— Это... Ваш старый слуга ничего не смыслит в искусстве письма, но раз Ваше Величество сохранили эту каллиграфию, значит, она принадлежит кисти известного мастера?

— Твои речи такие складные... Но эта каллиграфия действительно принадлежит кисти известного мастера — дяди Шилю.

Ли Фэн осторожно положил листок на стол, разгладив его при помощи пресс-папье. Казалось, он погрузился в воспоминания, а его взгляд видел события далекого прошлого:

— В юности мы неохотно занимались каллиграфией и получили за это выговор от нашего сиятельного отца. Когда дядя узнал об этом, то потратил всю ночь, чтобы подготовить для нас прописи...

Тогда зрение Гу Юня уже оставляло желать лучшего, а по ночам еще сильнее ухудшалось. Он ничего не видел без люли цзин. К утру после целой ночи усердной работы его глаза покраснели, как у кролика, показывая, насколько ответственно он подошел к своей задаче.

Ли Фэн продолжил рассказ о былых днях, в голосе его прорезалась ностальгия:

— В детстве дядя был крайне замкнутым и не любил общаться с людьми. Какой разительный контраст с тем, кем он потом стал. Кстати, а где он сейчас?

Евнух ответил:

— Я слышал, что он отдыхает на горячих источниках на севере столицы.

Ли Фэн не сдержал смешок:

— И правда отправился поразвлечься? Хотя неважно... Во дворец недавно доставили тюки чая "Весна в Цзяннани" [5]. Распорядись послать и ему немного. Когда он вернется, передай ему наше повеление создать каллиграфию для нашего северного загородного дворца.

Чжу-кopотенькие-ножки не нужно было повторять дважды.

Во второй половине дня из оборонительного гарнизона Северного Синьцзяна, расположенного за восемьсот ли от столицы, пришло донесение, что на границе замечена необычная активность противника, а Черный Железный Лагерь отказался подчиняться указу «Цзигу Лин» и взял под стражу Северо-Западного командующего, и так далее.

Императору Лунаню это напомнило о былых временах. Он прочитал донесение, но решил ничего пока не предпринимать. Только послал своих людей в Северный Синьцзян, чтобы отчитать Хэ Жунхуэя за противодействие указу, в качестве наказания урезал его жалование и приказал Черному Железному Лагерю продолжить охранять границу.

Чан Гэну было не так просто выделить время, чтобы посетить горячие источники на севере столицы и ввести Гу Юня в курс дела. Но когда он наконец туда выбрался, то обнаружил маршала с чаркой в руках — он сидел в халате, погрузив ноги в горячую воду, а две прекрасные служанки разминали ему плечи. На лице у него читалось неземное блаженство - похоже здесь Гу Юнь стал бессмертным.

Гу Юнь писал Императору, что хотел бы «поправить здоровье», и верный своему слову полностью отдался процессу.

Этот полуглухой бездельник не слышал, как кто-то вошел, поэтому склонил голову, что-то на ухо нашептывая сидевшей рядом молодой девушке. Было не разобрать, что такого он ей сказал. Но девушка не ответила — лишь рассмеялась и густо покраснела.

Чан Гэн решил, что слова тут излишни.

Покрытое румянцем лицо служанки было настолько прелестным, что по нему хотелось провести рукой. Рука Гу Юня остановилась на полпути, когда он заметил, что девушки отвешивают кому-то торопливые поклоны.

Гу Юнь не мог разглядеть лица гостя, поэтому обернулся в поисках своего люли цзин и вернул его на переносицу.

Поняв, что пришел Чан Гэн, этот старый развратник ни капли не смутился, а радостно обратился к нему, лениво поднимаясь на ноги:

— Давненько мне не выпадал шанс расслабиться. А то мои кости совсем окаменели от такого образа жизни.

Чан Гэн сказал:

— ... Так может, они не от этого окаменели?

Открыв рот, он тут же пожалел о своих словах.

— А? — похоже, Гу Юнь его не расслышал, потому что с озадаченным видом переспросил: — Что?

И тут Чан Гэн вспомнил, что когда этот хитрец вместе с Шэнь И жил в Яньхуэй, притворяясь нищим бездельником, то любил делать вид, что не расслышал сказанное, если не хотел отвечать.

Никто лучше Гу Юня не умел закосить под дурачка. Но он был мастером своего дела: стоило тому притвориться, что у него проблемы со слухом, он становился опаснее тигра, отрастившего крылья [6].

Аньдинхоу — самый великий притворщик в Великой Лян — жизнерадостно спросил его:

— Ах да, так ты принес мне лекарство? Вечером отведу тебя в Сюэмэй Чжай [7]. Там как раз пара новых певичек приехали. Говорят, в конце года в башне Циюань пройдет песенный конкурс на звание лучшей певицы, поэтому предлагаю заранее ознакомиться с их творчеством.

Поскольку Гу Юнь просил захватить с собой лекарство, то Чан Гэн решил, что вопрос не терпит отлагательств. А оказалось, что это все потому, что глухому не в радость наслаждаться цветочным вином [8]. Поэтому с фальшивой улыбкой Чан Гэн ответил:

— Ифу, у каждого лекарства есть побочные эффекты. Если в нем нет особой нужды, ифу лучше не злоупотреблять им.

Гу Юнь ответил ему совершенно невпопад:

— Угу, как удачно, что ты его захватил! В ней можно полежать, погреться и как следует отдохнуть. Иди сюда!

Чан Гэн сдался.

Чан Гэн оправил полы одежды и чинно уселся на край горячего источника. Подняв взгляд, он сказал на языке жестов.

— Император получил донесение о происходящем на Северо-западе. Все под контролем, можешь не переживать.

Гу Юнь медленно кивнул:

— Ну, раз уж ты пришел... Ты ведь пришел сюда не только поговорить со мной? Не хочешь немного поплескаться?

— ... Нет, — хладнокровно отказался Чан Гэн. — Желаю ифу хорошо провести время.