– Бабушка, ты так долго говоришь, что у тебя, наверное, во рту пересохло, – перебила ее взволнованная Пин-эр, – идем пить чай!

С этими словами она увела старуху в прихожую и усадила ее там, а Цин-эр осталась с Цяо-цзе.

– Не надо чаю, – сказала бабушка Лю. – Дорогая барышня, велите отвести меня к госпоже Ван, я там поплачу по старой госпоже!

– Не торопись, – ответила Пин-эр, – все равно ты не успеешь выйти из города до закрытия ворот. Я увела тебя потому, что боялась, как бы ты своими неосторожными речами не расстроила нашу госпожу. Прости меня!

– Амитофо! – воскликнула бабушка Лю. – Я вполне понимаю ваше беспокойство. Но скажите, как состояние вашей госпожи?

– А ты разве сама не заметила? – спросила Пин-эр.

– Не взыщите за смелость, но я бы сказала, что она совсем плоха, – ответила бабушка Лю.

В этот момент они услышали, что Фын-цзе зовет Пин-эр. Девушка подошла к ней, но Фын-цзе ничего ей не сказала. Тогда Пин-эр спросила у Фын-эр, что случилось.

Неожиданно в комнату вошел Цзя Лянь. Он был чем-то раздражен, покосился на Фын-цзе и скрылся во внутренних покоях. Следом за ним туда проскочила Цю-тун, налила Цзя Ляню чаю, и они долго о чем-то переговаривались. Потом Цзя Лянь позвал Пин-эр и спросил ее:

– Госпожа пила лекарство?

– А если не пила? Тогда что?

– Впрочем, ладно! Это не мое дело! Принеси ключи от шкафа!

Так как Цзя Лянь был чем-то рассержен, Пин-эр не осмеливалась задавать ему вопросы, подошла к Фын-цзе и на ухо шепнула ей несколько слов. Фын-цзе ничего не отвечала. Пин-эр взяла шкатулку, отнесла ее Цзя Ляню и собралась уходить.

– Куда тебя черт понес? – выругался Цзя Лянь. – Чего мне суешь шкатулку? Где ключи?

Сдерживая гнев, Пин-эр открыла шкатулку, вынула из нее ключи и отперла шкаф.

– Что подать? – спросила она.

– А что у нас есть? – в свою очередь спросил Цзя Лянь.

– Если вам что-нибудь нужно, говорите прямо! – воскликнула Пин-эр, едва не плача от злости. – Вы, я вижу, пришли издеваться!

– Ну ладно, ладно! – проворчал Цзя Лянь. – Наше имущество из-за вас описали, так что молчала бы! Сейчас на похороны старой госпожи не хватает четырех-пяти тысяч лян серебра, и господин Цзя Чжэн приказал взять эти деньги из общей семейной казны. А ты думаешь, они там есть? Да и долги мы не заплатили! И за что мне приходится терпеть позор?! Хорошо, что в свое время старая госпожа дала мне часть своих вещей, я продал их и заплатил кое-какие долги!.. Ну, чего стоишь?

Пин-эр молча вытащила из шкафа все, что там было.

– Сестра Пин-эр, идемте скорее! – с криком вбежала в комнату Сяо-хун. – Госпоже плохо!

Позабыв о Цзя Ляне, девушка поспешила в комнату Фын-цзе. Глядя, как Фын-цзе, задыхаясь, хватает руками воздух, Пин-эр подбежала к ней, обняла и громко зарыдала.

Цзя Лянь тоже вошел.

– Ох, совсем меня хотят извести! – крикнул он с досадой и заплакал.

– Второй господин, вас зовут! – сказала ему Фын-эр.

Цзя Ляню пришлось выйти.

Между тем Фын-цзе становилось все хуже и хуже, Фын-эр и другие служанки громко рыдали. Услышав вопли, Цяо-цзе тоже прибежала.

Бабушка Лю подошла к кану и, помянув Будду, произнесла заговор, после чего Фын-цзе почувствовала некоторое облегчение.

Вскоре пришла встревоженная госпожа Ван, которая от девочки-служанки узнала, что Фын-цзе плохо. Но теперь Фын-цзе стало немного легче, и она успокоилась.

– Бабушка Лю, как поживаешь? – спросила госпожа Ван, заметив старуху. – Когда ты пришла?

Бабушка Лю справилась о ее здоровье, а затем повела речь о болезни Фын-цзе. Казалось, разговорам ее не будет конца.

В это время вошла Цай-юнь.

– Госпожа, вас зовет господин Цзя Чжэн!

Госпожа Ван сделала Пин-эр несколько указаний и удалилась.

Фын-цзе после небольшого обморока сделалось легче. Придя в себя и увидев, что бабушка Лю здесь, она подумала, что старуха своими молитвами спасла ее, и поэтому, отпустив Фын-эр и других служанок, она пригласила бабушку Лю сесть рядом с собою и стала жаловаться, что у нее неспокойно на душе и ей все время чудятся привидения.

– У нас в деревне в таких случаях всегда молятся бодисатвам, – сказала бабушка Лю.

– Помолись за меня, – проговорила Фын-цзе. – Если нужны деньги на жертвоприношения, я дам!

Она сняла с руки золотой браслет и протянула его старушке.

– Не надо, не надо, госпожа! – запротестовала бабушка Лю. – У нас в деревне принято в таких случаях давать обет, и если больной поправляется, тогда тратят на жертвоприношения несколько сот медных монет, и все. Зачем такие дорогие вещи? Если я буду молиться за вас, мне только придется дать обет, а когда вы поправитесь, сами приедете и устроите жертвоприношение за свой счет!

Фын-цзе понимала, что бабушка Лю говорит от чистого сердца, и не стала настаивать.

– Бабушка, свою судьбу я вручаю тебе! – сказала она, убирая браслет. – Моя Цяо-цзе тоже несчастна, поэтому ее я отдаю на твое попечение!

– В таком случае я сейчас же иду молиться, – заявила бабушка Лю. – Время еще раннее, и я думаю, что успею выйти из города до закрытия ворот. А когда вы поправитесь, я приду просить вас оплатить обет, который я дам!

Фын-цзе была так напугана привидениями, которые все время мерещились ей, что никак не могла дождаться, пока бабушка Лю уйдет выполнить свое обещание.

– Если ты для меня постараешься, я буду спать спокойно, – говорила Фын-цзе, – и буду тебе за это очень признательна. А твоя внучка пусть пока живет у нас!

– Она деревенская девочка, – возразила бабушка Лю, – и неотесанна! Лучше я заберу ее!

– Какая же ты подозрительная! – упрекнула старуху Фын-цзе. – Чего боишься – ведь мы родственники! Хотя мы обеднели, но прокормить лишнего человека еще можем!

Неподдельная искренность, с которой все это сказала Фын-цзе, тронула бабушку Лю, и она согласилась, с радостью подумав, что если Цин-эр несколько дней поживет здесь, дома на нее не придется расходоваться. Она только опасалась, что Цин-эр не захочет остаться, и решила спросить об этом девочку.

Но девочка успела подружиться с Цяо-цзе, и Цяо-цзе тоже упрашивала ее остаться, поэтому Цин-эр охотно согласилась. Бабушка Лю сделала ей несколько наставлений, а затем попрощалась с Пин-эр и поспешила за город. Но это уже не столь важно.

Надо сказать, что «кумирня Бирюзовой решетки» находилась на земле, принадлежавшей семье Цзя. Когда, готовясь к приезду Гуй-фэй, сооружали «сад Роскошных зрелищ», кумирня оказалась в его пределах, но деньги на содержание монахинь семья Цзя никогда не давала. Когда была похищена Мяо-юй, монахини заявили об этом властям. Они не уходили из кумирни, так как ожидали ответа властей, да и нельзя было бросить кумирню, которая являлась собственностью Мяо-юй. Они только сразу сообщили во дворец Жунго о случившемся.

Во дворце Жунго похищение Мяо-юй сочли за мелочь и даже не стали докладывать об этом Цзя Чжэну, ибо у того было достаточно хлопот и беспокойств после похорон матушки Цзя. Лишь одна Си-чунь, вспоминая о Мяо-юй, ни днем, ни ночью не знала покоя.

Постепенно и до ушей Бао-юя дошел слух:

– Разбойники увезли Мяо-юй!..

– У этой Мяо-юй дрогнуло сердце, – говорили люди, – она сбежала с каким-то мужчиной.

«Ее, наверное, похитили, – думал опечаленный Бао-юй. – Но у нее твердый характер, и она скорее умрет, чем стерпит позор!»

Местопребывание Мяо-юй до сих пор так и не было обнаружено, чем Бао-юй был особенно обеспокоен. Каждый день он вздыхал и приговаривал:

– Она называла себя человеком, «стоящим вне порога» мирской суеты! И как могло случиться, что ее постигла такая злая судьба?!

«Как весело и шумно бывало у нас в саду! – думал он. – Потом вышла замуж Ин-чунь, некоторые сестры умерли, другие тоже вышли замуж, но я был уверен, что никакая грязь не коснется Мяо-юй. Кто бы мог представить себе, что ее судьба окажется еще более странной, чем у сестрицы Линь Дай-юй?!»

Одна мысль влекла за собой другую, и Бао-юй вспомнил слова Чжуан-цзы: