– Я только что побывал в ведомстве наказаний, но не слышал там, чтобы два вана получили окончательное решение государя. Мне удалось только узнать, что сегодня утром на аудиенции у государя цензор Ли обвинил правителя округа Пинъань в том, что, желая угодить кое-кому из столичных чиновников, он жестоко обращался с народом и совершил несколько крупных злоупотреблений.

– Нас это не касается! – перебил его Цзя Чжэн. – Ты скажи, что ты узнал относительно нас!

– А они говорят, что нас это касается, – возразил Сюэ Кэ. – Дело в том, что столичный чиновник, в угоду которому действовал правитель округа Пинъань, не кто иной, как наш старший господин Цзя Шэ. Его обвиняют в том, что он подкупил суд. Это обвинение подлило масла в огонь. Все это настолько напугало сослуживцев и друзей старшего господина, что они скрылись кто куда и не подают о себе никаких вестей. Что же касается ваших родственников и друзей, которые от вас разбежались, то они окольными путями пытаются пронюхать, что вас ожидает. Но более всего досадно то, что ваши родственники на всех перекрестках кричат: «Надо беспокоиться о себе, неизвестно, на чью голову еще могут пасть неприятности из-за всей этой истории».

Цзя Чжэн пожал плечами с досады.

– Все произошло из-за глупости моего старшего брата! Во дворце Нинго тоже творили черт знает что! Старая госпожа и жена Цзя Ляня напуганы до смерти! Пойди разузнай, что еще слышно, а я посмотрю, как старая госпожа. Если выведаешь что-либо важное, поскорее сообщи!

Неожиданно из внутренних покоев с криком выбежали служанки:

– Старой госпоже плохо!..

Встревоженный Цзя Чжэн со всех ног бросился в покои матушки Цзя.

Если вас интересует, что было дальше с матушкой Цзя, прочтите следующую главу.

Когда Цзя Чжэн узнал, что матушке Цзя плохо, он бросился в ее покои и увидел, что у старухи от волнения и расстройства перехватило дыхание. Госпожа Ван и Юань-ян после долгих стараний привели ее в чувство, дали успокаивающее лекарство, и матушка Цзя стала чувствовать себя лучше, только по-прежнему плакала.

Цзя Чжэн пытался ее утешить.

– Ваши сыновья, матушка, оказались ни на что не годными, – говорил он, – накликали на себя беду, а вам за них приходится переживать! Успокойтесь, матушка, мы постараемся все уладить! Если вы заболеете, это еще более усугубит нашу вину!

– Я прожила на свете больше восьмидесяти лет, – ответила на это матушка Цзя. – С тех пор как я девочкой вошла в этот дом и стала женой твоего отца, благодаря счастью наших предков мне никогда не приходилось слышать о подобных делах! А сейчас, когда я совсем стара, каково мне услышать, что мои сыновья подвергнутся наказанию?! Разве я это перенесу?! Лучше мне навеки сомкнуть глаза и предоставить вас самим себе!

Она снова громко заплакала.

Цзя Чжэн сам был взволнован до крайности, но тут из-за двери раздался голос:

– Господин, получены вести из дворца!

Цзя Чжэн поспешно вышел и увидел перед собой старшего письмоводителя из дворца Бэйцзинского вана.

– Поздравляю вас с великой радостью! – воскликнул письмоводитель при появлении Цзя Чжэна.

Цзя Чжэн поблагодарил его, пригласил сесть и спросил:

– Какое повеление получил ван от государя?

– Мой господин вместе с Сипинским ваном прибыл во дворец и доложил государю о выполнении его повеления, не преминув при этом сообщить ему, как вы были напуганы и как вас тронула высочайшая милость. Государь сочувственно отнесся к вашему несчастью и в память о Гуй-фэй решил снять с вас обвинение и милостиво разрешил вам продолжать службу в ведомстве работ. Из всего описанного и опечатанного имущества в казну отходит только та часть, которая принадлежит Цзя Шэ. Все остальное государь велел возвратить вам, но при этом предупредил, чтобы впредь вы были старательны по службе. Кроме того, он приказал моему господину произвести тщательное расследование в связи с обнаруженными долговыми расписками. Все расписки, в которых значатся не дозволенные законом проценты, должны отойти в казну, а расписки, в которых сумма процентов не превышает дозволенную, будут возвращены вам. Цзя Ляня государь снял с должности, но велел отпустить без всякого наказания.

Выслушав письмоводителя, Цзя Чжэн стал низко кланяться и громко возносить благодарность государю за его небесную милость. Он просил письмоводителя передать вану глубокую благодарность за проявленную доброту.

– Поблагодарите от меня вана, – сказал Цзя Чжэн, – а завтра я съезжу поблагодарю государя и приеду лично поклониться вану!

Затем письмоводитель уехал.

Вскоре был официально объявлен императорский указ. В нем говорилось, что чиновники, выполняющие высочайшее повеление, должны тщательно проверить и описать имущество семьи Цзя: все, что подлежит передаче в казну, переходит в казну; все, что подлежит возвращению, возвращается владельцам; Цзя Лянь отпускается на свободу; все слуги и служанки, принадлежащие Цзя Шэ, переходят в собственность государства.

К несчастью, у Цзя Ляня, кроме бумаг, которые были ему возвращены, и кое-какой обстановки, ничего не осталось, ибо люди, производившие опись, растащили из его комнат все более или менее ценные вещи.

Цзя Лянь опасался, что его накажут, и, получив освобождение, был бесконечно счастлив, но ему было больно при мысли, что в одно мгновенье он лишился всех своих вещей и личных сбережений Фын-цзе, накопленных в течение многих лет и исчислявшихся стоимостью в пятьдесят-семьдесят тысяч лян. Отец его сидел под стражей в приказе Парчовых одежд, Фын-цзе была опасно больна, и все это усугубляло его горе. А тут еще Цзя Чжэн вызвал его к себе и набросился с упреками:

– Я все время был занят на службе и не вникал в хозяйственные дела, поручив их тебе и твоей жене. Конечно, чем бы ни занимался твой отец, останавливать его ты не мог, но скажи мне, кто занимался ростовщичеством и кому принадлежат эти долговые расписки с двойными процентами? Ведь заниматься ростовщичеством не приличествует таким людям, как мы. Не так уж важно, что эти расписки конфискованы и вместе с ними мы потеряли деньги, но о нас может пойти дурная слава – вот что страшно!

– Занимаясь хозяйственными делами, я не смел злоупотреблять своим положением, – отвечал Цзя Лянь, опускаясь перед Цзя Чжэном на колени, – вам лучше всего позвать и допросить Лай Да, У Синь-дэна, Дай Ляна и остальных, которые вели запись приходов и расходов. За последние годы из общей семейной казны расходовалось слишком много серебра, а поступало мало, так что покрывать расходы было нечем и пришлось залезть в долги. Госпожа об этом знает, можете справиться у нее! Я и представления не имею, откуда брались деньги, которые отдавались в рост, – нужно спросить Чжоу Жуя и Ван-эра.

– Где уж тебе знать, что творилось в доме, если, судя по твоим словам, тебе неизвестно, что делалось в твоих собственных комнатах! – воскликнул Цзя Чжэн. – Бесполезно у тебя что-либо спрашивать. Удивительно только – ты сейчас ничем не занят и даже не пытаешься разузнать, что с твоим отцом и старшим братом!

Слова Цзя Чжэна до глубины души обидели Цзя Ляня, но он не осмелился перечить и, едва сдерживая слезы, покинул комнату.

«Наши деды заслужили славу благодаря своему усердию на государственной службе, – с горечью думал оставшийся в одиночестве Цзя Чжэн, – а мой брат и племянник совершили преступления, и мы лишились обоих наследственных титулов и званий. Среди потомков не оказалось ни одного достойного человека! О Небо, великое Небо! Как могло ты допустить, чтобы семья Цзя разорилась до такой степени?! Хотя я и удостоился милости государя, который оказался добрым ко мне и вернул мне все мое достояние, но разве я один смогу содержать обе наши семьи?! Цзя Лянь говорит странные вещи: оказывается, в семейной казне не только нет денег, но мы еще влезли в долги. Выходит, уже несколько лет о нас шла лишь пустая слава богачей! Как я глуп, что ничего не замечал! Если бы жив был мой сын Цзя Чжу, у меня была бы какая-то опора. Бао-юй хотя и взрослый, но никчемное существо».