Из глаз Цзя Чжэна полились слезы, омочив полы его длинного халата.

«Матушка уже стара, я по-настоящему не заботился о ней, а, напротив, доставлял ей одни тревоги, – продолжал думать Цзя Чжэн. – Какое тяжкое преступление я совершил! И кого мне теперь обвинять, кроме самого себя?!»

Когда Цзя Чжэн предавался печальным размышлениям, вошел человек и доложил:

– Вас пришли навестить друзья!

Цзя Чжэн принял их, каждому выразил признательность за то, что они не забыли его в несчастье, и сказал:

– Беда обрушилась на нас только потому, что я не умел присматривать за своими детьми и племянниками и наставлять их.

– Нам давно было известно, что ваш старший брат Цзя Шэ ведет свои дела не так, как следует, а Цзя Чжэнь распутничает и самовольничает, – сказал кто-то из друзей. – Если б они были наказаны за служебный проступок, это было бы не так позорно. А то они не только сами попали в беду, но и на вас навлекли неприятности!

– Проступков у людей бывает много, но мы никогда не слышали, чтобы цензоры докладывали о них государю! – проговорил кто-то. – Если бы господин Цзя Чжэнь кого-то не обидел, разве дошло бы до этого?!

– Винить цензоров незачем, – заметил один из друзей Цзя Чжэна. – Мы слышали, что все это дело разгорелось из-за ваших слуг, которые связались с какими-то негодяями и своей болтовней помогали им распространять слухи! Цензор, не имея доказательств, ни о чем не стал бы докладывать государю; он сделал это, лишь получив показания ваших слуг. Но как слуги могли настолько бесчестно поступить по отношению к вам?! Ведь вы хорошо с ними обращаетесь!

– Всех этих негодяев только зря кормят, – сказал кто-то. – Здесь все свои, и я осмелюсь сказать: когда вы были на должности в провинции, я не поручился бы, что вы бескорыстны – настолько дурная молва о вас ходила. А виной всему ваши слуги! Вам следовало бы их остерегаться! Сейчас вашу семью не тронули, но, если у государя еще раз возникнет подозрение, дело может кончиться плохо!

– Какая же обо мне ходила молва? – спросил взволнованный Цзя Чжэн.

– Точных сведений мы не имели, – отвечали друзья, – но толковали, что, когда вы были начальником по сбору хлебного налога, вы заставляли подчиненных вымогать деньги у населения.

– Могу поклясться самим Небом, что у меня и мысли подобной не было! – вскричал Цзя Чжэн. – Это все мои слуги безобразничали, и из-за них получился скандал! А отвечать приходится мне.

– Сейчас бояться нечего, – возразили ему. – Лучше проверьте своих управляющих и слуг, и если среди них окажутся такие, которые творят беззакония, накажите их!

Цзя Чжэн в знак согласия кивнул головой. Тут вошел привратник со словами:

– Прибыл человек от господина Суня. Господин Сунь сам не мог приехать. Он говорит, что старший господин Цзя Шэ должен ему деньги, и требует, чтобы вы заплатили долг.

– Ладно, знаю, – ответил Цзя Чжэн, которого это требование еще больше расстроило.

– Мы давно слышали, что ваш зять Сунь Шао-цзу – негодяй, – заметили друзья Цзя Чжэна. – Оказывается, он действительно такой! Когда у его тестя конфисковали имущество, он не только не приехал его навестить и посочувствовать, но еще осмелился требовать деньги! Право же, это возмутительно!

– Что о нем говорить? – с горечью произнес Цзя Чжэн. – Мой старший брат сам виноват, что выдал свою дочь за него замуж. Племянница достаточно от него терпит, но ему все мало – теперь он и на меня зубы точит.

В это время вошел Сюэ Кэ и сообщил Цзя Чжэну:

– Я только что узнал, что начальник приказа Парчовых одежд Чжао Цюань во что бы то ни стало хочет действовать в соответствии с докладом цензора, и я боюсь, что господину Цзя Шэ и господину Цзя Чжэню придется плохо.

– Господин Цзя Чжэн, придется вам поехать попросить вана, чтобы он уломал этого Чжао! – посоветовали друзья. – Иначе ваши семьи будут окончательно разорены.

Цзя Чжэн поблагодарил за совет, и после этого все друзья удалились.

Когда наступили сумерки, Цзя Чжэн справился о здоровье матушки Цзя и, убедившись, что ей лучше, вернулся к себе. Он был возмущен поведением Цзя Ляня и его жены, которые, ни с чем не считаясь, занимались ростовщичеством, в результате чего пострадала вся семья. Но так как Фын-цзе была опасно больна, да и ей было тяжело оттого, что все ее имущество растащили, Цзя Чжэн счел неудобным объясняться с ней и постарался подавить свое возмущение.

За всю ночь не произошло ничего, достойного упоминания. А на следующее утро Цзя Чжэн отправился во дворец, чтобы отблагодарить государя за милость, после чего побывал во дворцах Бэйцзинского и Сипинского ванов и просил их помочь его старшему брату и племяннику.

Оба вана обещали сделать все, что в их силах. После этого Цзя Чжэн побывал у некоторых своих сослуживцев и просил у них помощи и покровительства.

А сейчас вернемся к Цзя Ляню. Разузнав, что положение отца и старшего брата слишком серьезно и помочь им нельзя, он вынужден был ни с чем возвратиться домой. Здесь он застал плачущую Пин-эр, которая хлопотала возле Фын-цзе. Цю-тун у себя во флигеле громко выражала недовольство поступками Фын-цзе, которые принесли всем столько неприятностей.

Заметив, что Фын-цзе еле дышит, Цзя Лянь, который перед этим хотел высказать жене множество упреков, не осмелился этого сделать.

– Наши вещи пропали безвозвратно, и говорить о них не стоит, – со слезами на глазах сказала Пин-эр. – Но вот к госпоже, по-моему, следовало бы пригласить врача!

– Тьфу! – выругался Цзя Лянь. – Я за свою судьбу не могу поручиться, а тут еще надо возиться с ней!

Фын-цзе услышала слова мужа, бросила на него полный упрека взгляд, и из глаз ее ручьем потекли слезы.

Когда Цзя Лянь вышел, она с укоризной сказала Пин-эр:

– Ты ребенок – неужели ты не понимаешь нашего положения? Раз уж дело приняло такой оборот, зачем тебе еще обо мне заботиться? Как охотно я бы умерла! Только об одном молю, чтобы в память обо мне ты вырастила и воспитала Цяо-цзе! Тогда в загробном мире я с теплым чувством буду вспоминать о твоей доброте!

Пин-эр разрыдалась.

– Не будь глупой, – оборвала ее Фын-цзе. – Мною все недовольны, хотя об этом не говорят прямо. Все считают, что источником неприятностей являются слуги, которые распускали сплетни, но, если б я не отдавала деньги в рост, меня ничто не касалось бы. Я старалась заслужить хорошую репутацию, а в результате оказалась хуже всех! Я очень смутно слышала об обвинениях, предъявленных старшему брату Цзя Чжэню, но говорят, будто он чужую жену пытался сделать своей наложницей, а она не захотела ему повиноваться и покончила с собой. В этом деле замешан Чжан. Ты понимаешь, о ком речь? Ведь если это дело раскроется, моему мужу не отвертеться. Да и как мне тогда смотреть в глаза людям?! Как мне хотелось бы умереть сейчас, но покончить с собой не хватает решимости. Зачем ты еще хочешь приглашать врача?! Не значит ли это, что ты не только меня не любишь, но, наоборот, еще желаешь причинить мне зло?

Пин-эр слушала ее и все больше расстраивалась; думая о нынешних затруднениях, она опасалась, что Фын-цзе действительно покончит с собой, и поэтому ни на минуту не оставляла ее без присмотра.

К счастью, матушка Цзя не знала всех подробностей дела, и самочувствие ее в последние дни немного улучшилось: убедившись, что Цзя Чжэну ничто не угрожает, да и глядя на Бао-юя и Бао-чай, целыми днями не отходивших от нее, она постепенно успокоилась. Так как она очень любила Фын-цзе, то приказала Юань-ян:

– Возьми кое-что из моих вещей и отнеси Фын-цзе! Дай немного денег Пин-эр и прикажи ей, чтобы она хорошенько заботилась о своей госпоже, а я, чем смогу, буду помогать им!

Кроме того, она приказала госпоже Ван заботиться о госпоже Син.

В это время все строения дворца Нинго перешли в казну, имущество, поместья и прислуга были переписаны и конфискованы. По приказанию матушки Цзя туда послали коляску за госпожой Ю и ее невесткой.

От обитателей некогда пышного дворца Нинго сейчас остались только эти две женщины, если не считать наложниц Пэй-фын и Се-луань. У госпожи Ю и ее невестки не было ни одной служанки. Матушка Цзя выделила для них дом, по соседству с тем, где жила Си-чунь, и назначила четырех пожилых женщин и двух девочек им в услужение. Пищу и все необходимое им приносили с главной кухни дворца Жунго. Одежду и другие вещи посылала матушка Цзя. Деньги на мелкие расходы выдавались из общей семейной казны в таком же количестве, как и всем живущим во дворце Жунго.