Потом он узнал, что Сюэ Пань уже ввел к себе в дом жену и что на свадьбе у него было необычайно весело. Ему рассказали, что девушка из семьи Ся очень красива и образованна, и Бао-юй досадовал, что не может повидать ее.

Прошло еще некоторое время, и Бао-юй узнал, что Ин-чунь переехала в дом мужа. Тогда он стал вспоминать то время, когда они жили вблизи друг друга. «Теперь, – думал он, – если нам даже доведется встретиться, в отношениях между нами уже никогда не будет искренности и непосредственности». Сознание того, что он не может встречаться с сестрой, когда захочется, повергало его в смятение и уныние. Но он терпел, стараясь забыться в играх со служанками. Счастье еще, что Цзя Чжэн ничего не знал об этом, не то он заставил бы сына заниматься.

За дни вынужденного пребывания дома Бао-юй чуть не разнес «двор Наслаждения розами», развлекаясь, он переиграл все игры, которые только существуют на свете… Но об этом мы рассказывать не будем.

Сейчас речь пойдет о том, как Сян-лин обиделась на Бао-юя, который, по ее мнению, посмеялся над нею, и стала избегать его. Она совершенно не приходила в «сад Роскошных зрелищ» и целыми днями хлопотала по дому. Она была уверена, что, если Сюэ Пань женится, она обретет поддержку в доме, часть обязанностей будет с нее снята и она почувствует себя свободнее. Кроме того, ей казалось, что такая образованная и красивая девушка, как жена Сюэ Паня, должна непременно быть учтивой и покладистой, поэтому она ждала дня свадьбы Сюэ Паня, пожалуй, с большим нетерпением, чем он сам. А когда жена переехала к ним, Сян-лин с усердием принялась прислуживать ей.

Следует сказать, что жене Сюэ Паня – урожденной Ся – было всего семнадцать лет. Она обладала необычайной красотой, была образованна, а по уму и находчивости – под стать самой Фын-цзе. Только вот беда: отец ее умер, когда она была еще ребенком, и мать лелеяла ее, словно драгоценность, исполняла все ее капризы и прощала шалости. Благодаря этому у девушки сложился характер не менее жестокий, чем у Дао Чжэ[23]. Она привыкла к поклонению, словно была богиней, и совершенно ни с кем не считалась. Из-за всякого пустяка она вспыхивала с такой же внезапностью, как налетает порыв ветра или раздается удар грома. Еще дома в минуты раздражения она бранила и безжалостно избивала служанок. А сейчас, выйдя замуж, разумеется, захотела стать полновластной госпожой. Она уже не желала казаться скромной и учтивой, как выставляла себя прежде; она жаждала забрать власть в свои руки и держать в повиновении мужа. Видя, что Сюэ Пань упрям, она решила ковать железо, пока горячо, так как понимала, что в последующем ей будет труднее своевольничать. Ее возмущало, что у Сюэ Паня красивая наложница, и у нее появилось желание «Сунского Тай-цзу уничтожить южную Тан». Вследствие того что дома у них были рощи коричных деревьев, ей в детстве дали имя Цзинь-гуй – «Золотая корица», но она никому не разрешала произносить слова «золото» или «корица», и если какая-нибудь из служанок по невнимательности произносила хоть одно из этих слов, девушка сурово наказывала ее. Однако она понимала, что такие слова, как «цветок корицы», не запретишь, поэтому она решила назвать цветы как-то по-иному. Зная, что с коричными цветами связана легенда о дворце Гуан Хань и Чан Э, она переименовала «цветы корицы» в «цветы Чан Э», как бы подчеркивая, что она занимает такое же положение, как и Чан Э.

Что касается Сюэ Паня, то он постоянно стремился к новому, но смелым он был только в хмелю. Обретя очаровательную жену, он во всем уступал ей, ибо она была для него новой и свежей.

Тогда Цзинь-гуй стала делать попытки прибрать мужа к рукам. В течение месяца она держалась с Сюэ Панем на равной ноге, а на второй месяц почувствовала, что муж начинает уступать ей. Выпив однажды вина, Сюэ Пань стал о чем-то советоваться с Цзинь-гуй, но мнения их разошлись. Сюэ Пань не выдержал, сказал ей несколько резких слов и поступил по-своему. Цзинь-гуй разрыдалась, отказалась от еды и притворилась больной.

Пришлось пригласить врача.

– У больной нарушены дыхание и кровообращение, – сказал врач, – ей нужно принимать лекарство, которое расширяет грудь и делает дыхание свободным.

– Ты только что женился, скоро у вас может родиться сын, а ты все еще не остепенился! – бранила сына тетушка Сюэ. – Ведь твоя теща, словно феникс, вырастила единственную дочь, нежную, как цветок. Она отнеслась к тебе как к порядочному человеку и только поэтому отдала тебе в жены дочь. А ты, вместо того чтобы жить с нею в мире и согласии, напиваешься, устраиваешь скандалы и мучаешь человека! Вот и нажил сам себе хлопот! Теперь приходится приглашать врача, тратиться на лекарства!

После того как произошел этот разговор, Сюэ Пань стал раскаиваться в своем поведении и принялся просить у Цзинь-гуй прощенья. Покровительство свекрови только ободрило Цзинь-гуй. Она возгордилась и вовсе перестала обращать внимание на Сюэ Паня.

Сюэ Пань, не зная, как держать себя с женой, только вздыхал. Благодаря всяким ухищрениям он через полмесяца вновь обрел расположение Цзинь-гуй. Но теперь он стал вдвойне осторожен и еще больше уступал ей.

Тогда Цзинь-гуй стала набираться храбрости. Сначала она прибрала к рукам Сюэ Паня, потом взялась за тетушку Сюэ и наконец стала подбираться к Бао-чай.

Бао-чай давно разгадала ее намерения и при всяком удобном случае намеками побуждала ее отказаться от задуманного. Со своей стороны, Цзинь-гуй, поняв, что Бао-чай так легко не возьмешь, стала выжидать, не допустит ли та какого-нибудь промаха; но так как в поступках Бао-чай не было ничего такого, за что можно было уцепиться, Цзинь-гуй до поры до времени вынуждена была смириться.

Однажды, когда Цзинь-гуй делать было нечего, она позвала Сян-лин и, болтая с ней о всяких пустяках, стала расспрашивать ее о родных местах, о родителях. Сян-лин отвечала ей, что ничего об этом не помнит. Цзинь-гуй осталась недовольной, подумав, что Сян-лин хочет что-то от нее скрыть.

– А кто это придумал тебе имя «Сян-лин»? – вдруг спросила она.

– Барышня, – ответила Сян-лин.

Цзинь-гуй усмехнулась:

– Ваша барышня образованна, а не может даже имя придумать!

– Вы говорите, что наша барышня необразованна, только потому, что вы не беседовали с ней, – вступилась Сян-лин за Бао-чай. – Даже господин Цзя Чжэн всегда ее хвалит!

Кто хочет узнать, что ответила на это Цзинь-гуй, пусть прочтет следующую главу!

Услышав слова Сян-лин, Цзинь-гуй скривила губы, шмыгнула носом и с холодной усмешкой произнесла:

– Где это слыхано, чтобы цветы водяного ореха[24] издавали аромат? Если уж они обладают запахом, то как отличать настоящие ароматные цветы? Это ли не предел невежества?

– Не только цветы водяного ореха, но и листья лилий, и семенные коробочки лотосов обладают своеобразным тонким ароматом, – возразила Сян-лин. – Конечно, его нельзя сравнивать с запахом душистых цветов, но он тоже довольно приятен, особенно если его вдыхать тихой ночью или ясным утром. Даже водяной каштан, куриная головка, камыш и корень тростника, когда на них падает роса, издают приятный аромат.

– Судя по твоим словам, выходит, что орхидея и корица обладают неприятным запахом? – заметила Цзинь-гуй.

Увлеченная разговором, Сян-лин совершенно позабыла, что в доме запрещено произносить слово «корица», и спокойно сказала:

– Запах орхидеи и корицы нельзя сравнивать ни с какими другими ароматами…

Не успела она произнести эти слова, как служанка Цзинь-гуй, по имени Бао-чань, ткнула пальцем в лицо Сян-лин и закричала:

– Чтоб ты подохла! Как ты смела открыто произнести имя барышни?