Только теперь Фын-цзе поняла, что натворил Ван Жэнь. Хотя она не хотела показать своего пристрастия по отношению к родственникам, но все же с упреком сказала Цзя Ляню:

– Какой бы он ни был, все равно он сын твоего дяди. Кроме того, дело касается и покойного дяди Ван Цзы-тэна, и второго дяди Ван Цзы-шэна, которым ты многим обязан. Что ни говори, а речь идет о нашей семье, поэтому мне приходится смиренно просить тебя о помощи, ибо, если я обращусь к чужим, они будут злорадствовать и за глаза ругать меня.

Слезы так и потекли из глаз Фын-цзе. Она сбросила с себя одеяло, села на постели и начала одеваться.

– Зря ты так говоришь, – сразу смягчился Цзя Лянь. – Это твой брат нехороший человек, а о тебе я ничего не сказал. Все получилось из-за того, что мне надо было ехать, тебе нездоровилось, я встал, а служанки спят! Неужели у старших членов нашего рода существует порядок, чтобы хозяева вставали раньше прислуги?! А ты стала изображать какую-то добрую тетушку и все им спускаешь! Стоило мне сказать слово, как ты сразу вставать! А если я завтра снова стану ругать этих лентяек, так ты, может быть, захочешь сама вместо них прислуживать? На что это будет похоже?

Услышав последние слова мужа, Фын-цзе успокоилась и перестала плакать.

– Уж поздно, все равно надо вставать, – проговорила она, – очень любезно с твоей стороны, что ты так стараешься помочь родственникам. Если это тебе удастся, не только я – впрочем, я не в счет, – но и госпожа Ван обрадуется, когда узнает.

– Без тебя понимаю! – буркнул Цзя Лянь. – Не учи!

– Госпожа, зачем вы так рано встаете? – вмешалась Пин-эр. – Вы всегда вставали в определенный час!.. И вы, господин, тоже хороши! Кто-то вас разозлил, а вы пришли срывать на нас свою злость! Разве госпожа мало для вас сделала? Или она отказывала вам когда-нибудь в помощи в трудный момент? Сколько раз вы приходили и пользовались всем готовеньким! А сейчас стоило вам сделать для госпожи какую-то мелочь, как вы расшумелись. И не стыдно вам?.. К тому же дело, о котором вы говорили, касается не только госпожи, но и всех родственников. А если мы встаем поздно, вы должны сердиться на нас, потому что мы ваши служанки! Не к чему сердиться на госпожу, которая никогда для вас сил не жалеет и даже заболела от переутомления и напряжения.

На глазах Пин-эр показались слезы.

Цзя Лянь и без того был удручен. Он не мог вынести мягких и в то же время колких замечаний жены и наложницы.

– Хватит! – произнес он наконец. – Она сама умеет за себя постоять, обойдется и без твоей помощи! Я для вас совсем чужой! Лучше бы мне поскорее умереть!

– Не говори так! – оборвала его Фын-цзе. – Еще неизвестно, что с кем будет! Ты-то не умрешь, а я умру! И чем раньше, тем скорее моя душа обретет покой.

Фын-цзе опять разразилась рыданиями, и Пин-эр снова пришлось ее утешать.

Между тем стало совершенно светло, и лучи солнца через окно проникли в комнату. Цзя Ляню неудобно было продолжать спор, и он вышел.

Фын-цзе поднялась с постели и занялась утренним туалетом, как вдруг вошла девочка-служанка госпожи Ван.

– Госпожа послала меня узнать, поедете ли вы сегодня к дядюшке. Если поедете, она просит взять с собой вторую госпожу Бао-чай.

Фын-цзе была расстроена разговором с мужем и очень досадовала, что некому заступиться за ее родных; кроме того, накануне вечером в саду она натерпелась страху и сейчас чувствовала себя подавленной.

– Передай госпоже, – сказала она, – что я не могу поехать, так как у меня неотложные дела. Да и у дядюшки ничего интересного не будет. Если вторая госпожа Бао-чай хочет поехать, пусть едет сама!

Девочка вернулась и передала ее ответ госпоже Ван. Но это не столь существенно.

Между тем Фын-цзе причесалась, переоделась и вдруг подумала, что, поскольку она к дяде не едет, нужно передать ему поклон. Кроме того, Бао-чай была слишком молода, и надо было позаботиться, чтобы она хорошенько подготовилась к такому визиту. Вследствие этого Фын-цзе повидалась с госпожой Ван, извинилась, что не может поехать, а затем отправилась в дом Бао-юя.

Когда она вошла в комнату, Бао-юй одетый лежал на кане и с безразличным видом наблюдал, как Бао-чай причесывается.

Фын-цзе остановилась у дверей, но Бао-чай, случайно повернув голову, заметила ее, торопливо вскочила и пригласила сесть. Бао-юй тоже приподнялся и повторил приглашение, и тогда Фын-цзе присела.

Бао-чай недовольно сказала Шэ-юэ:

– Ты что, не заметила, как вошла вторая госпожа? Почему не предупредила?

– Вторая госпожа сделала мне знак молчать, – улыбаясь, ответила Шэ-юэ.

– Чего ты ждешь? Или не собираешься ехать? – спросила Фын-цзе у Бао-юя. – Взрослый человек, а ведешь себя как ребенок! Ты не видал, как причесываются? Целыми днями вы вместе, неужели на нее еще не нагляделся? И как ты не боишься, что служанки будут над тобой смеяться?

Она хихикнула и, глядя на Бао-юя в упор, причмокнула губами. Бао-юю стало неудобно, но он не придал значения намекам Фын-цзе, зато Бао-чай смутилась и покраснела.

Си-жэнь, которая в это время принесла чай, сделала вид, будто ничего не слышала и не заметила.

– Вторая сестрица, не обращай на нас внимания, – тотчас же сказала Фын-цзе, подымаясь с места и принимая чай, – скорее одевайся!

Бао-юй тоже засуетился и бросился помогать жене.

– Ты бы лучше шел вперед, – предложила юноше Фын-цзе. – Разве мужья ожидают жен?

– Мне не очень нравится мой халат, – проговорил Бао-юй, – он куда хуже, чем тот плащ из павлиньего пуха, который бабушка подарила мне в позапрошлом году.

– Почему ж ты не надеваешь его? – решила поддразнить его Фын-цзе.

– Слишком рано.

Фын-цзе вдруг вспомнила историю с этим плащом и стала раскаиваться, что завела этот разговор. Бао-чай принадлежала к семье Ван и приходилась ей родственницей, так что ее можно было не стесняться, но здесь были служанки, и Фын-цзе чувствовала себя неловко.

– Вторая госпожа, вы ничего не знаете, – вмешалась в разговор Си-жэнь. – Если б этот плащ даже можно было надеть, он все равно не надел бы его!

– Почему? – удивилась Фын-цзе.

– Скажу вам прямо, вторая госпожа: что бы ни делал наш господин, у него всегда какие-то странности, – отвечала Си-жэнь. – Когда-то, на день рождения его второго дяди, старая госпожа подарила ему плащ, но он прожег его в первый же раз, как надел. В то время была больна моя мать и меня здесь не было, но я слышала, что Цин-вэнь, которая в то время была еще жива, несмотря на тяжелое недомогание, за ночь заштопала дыру, и старая госпожа так ничего и не заметила. Как-то, в прошлом году, господин Бао-юй шел в школу, день был холодный, и я велела Бэй-мину взять для него этот плащ. Увидев плащ, он сразу вспомнил о Цин-вэнь и заявил, что больше никогда его не наденет. Он приказал мне убрать этот плащ куда-нибудь подальше.

– Ты напомнила о Цин-вэнь, мне так ее жаль! – прерывая ее, воскликнула Фын-цзе. – Эта девочка была очень красива, и руки у нее были золотые, но только уж чересчур она была остра на язык! И нужно же было, чтобы наша госпожа, наслушавшись каких-то сплетен, так жестоко обошлась с ней! Я давно хотела сказать: однажды я была на кухне и видела дочку старухи Лю – зовут ее как-то вроде У-эр, – совершенная копия Цин-вэнь! Мне сразу захотелось сделать ее служанкой Бао-юя, и я решила спросить мнение ее матери. Та ответила, что очень желала бы этого. Тогда я подумала, что, поскольку Сяо-хун из дома второго господина Бао-юя перешла служить ко мне, а другую служанку я ему не назначила, можно послать на ее место У-эр. В это время Пин-эр мне говорит: «Госпожа распорядилась, чтобы ни одной служанки, которая хоть чем-то напоминает Цин-вэнь, возле Бао-юя не было». Тогда мне пришлось отказаться от своего намерения. А сейчас, когда второй господин Бао-юй женат, бояться нечего! Я ее пришлю… Только не знаю, пожелает ли этого сам второй господин! Если он до сих пор тоскует о Цин-вэнь, то пусть смотрит на У-эр, и ему будет легче…