Спас положение Т-34. За то время, что экипаж «двадцать восьмого» возился с единственной целью, более современный танк спалил все «четверки», благо промахнуться с такой дистанции было сложнее, чем попасть. Даже темнота не спасала сгрудившиеся в кучу, остановившиеся танки. А затем в «тридцатьчетверке» сообразили, чем может кончиться для коллег дуэль с «Матильдами», и вмешались. Тут и проявились лучшие качества Ильвеса: в училище он на лекциях не спал и сейчас, организуя засаду, постарался расположить танки так, чтобы простреливать дорогу на максимально широком участке. В результате обстреливать «Матильд» он мог без особых проблем, что, в принципе, и решило исход боя.
Когда три снаряда с интервалами в пять секунд проткнули лобовую броню ближайшего к Т-34 танка «Матильда», стало ясно, что игры закончились. Немцы моментально перестали обращать внимание на второй танк, хотя, возможно, это было ошибкой – от попаданий Т-28 спасало лишь то, что в снегу он был зарыт по самую башню, густо обляпанную известью, и в полумраке точно засечь его немцам никак не удавалось. Ориентировались они на вспышки выстрелов, что было не слишком удобно. Точно так же им пришлось ориентироваться, пристреливаясь по Т-34. На этом фоне полученное советским танком попадание выглядело, скорее, случайностью. И, честно говоря, счастья немцам оно не принесло – наклонная форма маленькой башни доставляла немало неудобств танкистам, сжимая внутреннее пространство, но сейчас помогла. Снаряд выбил сноп искр, оставил на броне длинную царапину и ушел куда-то влево и вверх. На этом успехи немцев закончились.
А вот у артиллеристов Т-28 они, напротив, почти сразу же начались. Как только стало ясно, что тяжелобронированными «Матильдами» занялась специализированная машина, они перенесли огонь на менее защищенные цели и со второго выстрела разбили «двойку». Вдребезги разбили – после взрыва фугаса на месте танка остались двигатель с гусеницами и днище, все остальное в живописном беспорядке было раскидано по окрестностям.
Следующим выстрелом накрыли Pz. III, и, хотя машина смогла развернуться, подставляя снарядам лучше защищенный лоб, да и вооружение танка для начала войны было вполне адекватным, успехов его экипаж не добился. Попасть не удалось (хотя, стоит признать, старались), а самим хватило одного снаряда. Тридцать миллиметров брони – совершенно неадекватная защита против трехдюймовки. От взрыва лопнул сварной шов, и сталь просто разошлась, впустив в танк сноп огня и осколков. Из пяти членов экипажа живыми остались двое, боеспособными – никто.
Еще несколько выстрелов, перевернутый Pz. II – и экипажи уцелевших машин, убедившись, что их двадцатимиллиметровые скорострелки бессильны сделать хоть что-то, бросили танки и кинулись наутек. Поле боя осталось за русскими.
Но схваткой танков дело не ограничилось. Идущая позади них пехота вляпалась не меньше. Зенитки, размещенные вдоль дороги, первыми же очередями в упор разнесли «ганомаги», после чего врезали по грузовикам с пехотой. Их поддержали огнем пулеметы с бронетранспортеров, внесла свою лепту и расположившаяся в засаде пехота. Довершил разгром выползший на дорогу Т-28, экипаж которого жаждал реабилитироваться за неудачное начало боя. Громыхающее, плюющееся огнем чудовище проползло по дороге, сметая все на своем пути, и на том бой закончился. Если кто-то из немцев все же уцелел, то предпочел зарыться в снег и не подавать признаков жизни. Достаточно мощное соединение, усиленное бронетехникой, перестало существовать менее чем за десять минут. Разведчикам бой обошелся в четверых раненых.
Дожидаясь, когда немцы отправятся наконец в погоню за Ильвесом, Хромов с трудом сохранял внешнее спокойствие. Больше всего ему хотелось ругаться последними словами, и причины на то имелись. Во-первых, нервы были на пределе, а во-вторых, он дико замерз. Сеновал, на котором они спрятались, защищал от снега, но сквозило изо всех щелей, от чего казалось, будто внутри даже холоднее, чем на улице. Остальным было полегче, а он сдуру не надел шинель, хотя в штабе трофеев было чуть больше чем до хрена. Щегольские сапоги тоже погоде не соответствовали, и оставалось лишь зарываться поглубже в сено да радоваться, что в эти времена практически в центре города можно было найти такие вот почти сельские дома. Иначе могло стать уж совсем кисло.
Но все в этом мире имеет свойство заканчиваться, пришел конец и немецкой обстоятельности. Насколько мог судить Хромов, в погоню бросился практически весь находящийся в городе личный состав и большая часть техники. Сколько-то наверняка осталось, но по сравнению с тем, что было, это слезы. Что же, пора делать то, из-за чего сейчас товарищи рискуют шкурами.
В быстро сгущающихся сумерках мелкие несоответствия формы не бросались в глаза, а потому офицер, деловито шагающий по улице в сопровождении троих солдат, не привлекал внимания. Идет – значит, имеет право. Положено ему идти куда-то. А связываться с офицером себе дороже – в этом отношении един ход мыслей солдат любой армии мира.
Хромов же шел не просто так – он старательно высматривал подходящего человека. И он его нашел, причем даже не одного, а целых четырех. Полицаи, собравшись в кружок, дымили папиросами. Отлично. Эти не усомнятся в праве офицера командовать, а исчезновение подобного быдла не привлечет внимания хозяев.
Остановившись шагах в пяти от полицаев, Хромов громко щелкнул пальцами, привлекая внимание. Те обернулись, подпрыгнули, как в задницы укушенные, и вытянулись во фрунт. Получилось у них так себе, видать, не служили, и навыков соответствующих выработать было неоткуда, но это Хромова не интересовало совершенно. Небрежным движением он поднял руку и поманил их пальцем.
– Komm zu mir! Schnell![135]
Может быть, его произношение какой-нибудь истинный ариец раскусил бы на раз, но сейчас был не тот случай. Для полицая и обычный немецкий солдат уже большое начальство, чего уж говорить об офицере. И неудивительно, что подчинились ему беспрекословно.
– Чего желает герр офицер? – голосом подскочившего полицая можно было сластить патоку. Хромов мысленно поморщился – ну холуй, иначе и не скажешь.
Вместо ответа Хромов махнул рукой, приказывая следовать за ним, и двинулся в сторону заранее примеченного тупичка. Полицаи, недоуменно переглядываясь, шагали следом. Они были удивлены, но не боялись. А зря. Потому что умерли прежде, чем успели схватиться за оружие.
Для разведчиков, полгода учившихся убивать и регулярно оттачивающих навыки на практике, положить троих полицаев было даже не задачей, а так, разминкой. Спокойно довели, спокойно убили, спокойно начали просмотр шоу под названием «допрос предателя». А посмотреть было на что: того, который недавно пресмыкался, Хромов убивать раньше времени был не намерен, а потому лишь вырубил его коротким ударом в челюсть, после чего, прихватив за шиворот, поволок в темноту переулка. Ну а уж там, пару раз макнув башкой в снег, чтобы привести в чувство, начал задавать вопросы.
– Ну что, друг сердечный, таракан запечный, – негромко, почти ласково сказал он, улыбаясь во все уцелевшие после незапланированных приключений зубы. – Рассказывай, как ты дошел до жизни такой. Как Родину продал, как людей наших убивал. Ты рассказывай быстренько, не корчи из себя скромняшку. Мы слушаем. Внимательно слушаем…
– Ва-ва-ва… – лихорадочно дергал челюстью полицай, намертво прижатый железной рукой Хромова к стенке сарая. Твердость опоры за стеной почему-то не внушала ему оптимизма. Напротив, он явно не отказался бы просочиться сквозь бревна. А может, виной тому был кончик трофейного кортика, упирающегося в веко. Хотя и вряд ли, конечно, там и нажима-то было едва кожу пробить. Однако же полицай впечатлился и обмочился. Хорошо еще, афедрон у него оказался достаточно крепок, а то нюхать амбре удовольствие ниже среднего.
– Слышь, гульфик-фюрер, ты что, русский язык забыл?
– Нет! – ответ был удивительно быстрым и четким. – Не забыл. Не убивайте меня, я все скажу. У меня мама…
