До села, в котором он жил, большого, под сотню дворов, было порядка сорока километров. И с утра в него вошло подразделение немцев. Крайне неприятно, однако некритично – случалось уже такое, и не раз. Все же расположилось село на достаточно крупной дороге, по которой немцы ездят не то чтобы каждый день, однако довольно регулярно. Так что заезжали уже не раз и не два. Гарнизона, правда, не оставляли, по их мнению, хватало старосты и нескольких полицаев, которые, надо отдать должное, хоть и пошли служить к немцам, но больше для виду. Положено – нате вам местную власть и местное же вооруженное формирование. Своих не забижали, даже за десятком местных коммунистов, решивших организовать партизанский отряд (а вот это уже интересней), охотились чисто формально. Проще говоря, когда партизаны являлись в деревню, чтобы навестить семьи, у полицаев наступала временная слепота. Короче, обычная стратегия выживания на захваченной врагом территории.

Так вот, появление немцев вначале казалось неприятной рутиной. Вот только никто даже не подозревал, насколько она окажется неприятной. Поскольку немцы с какого-то перепугу решили провести акцию устрашения. В общем, деревню помножили на ноль. Полицаев, во главе со старостой, расстреляли. Мужиков повесили. Женщин и детей загнали в колхозную конюшню, благо она была здоровенная, приперли двери и подожгли. Хромов подобное уже видел, и не раз. Мерзкая ситуация, хотя по нынешним временам и вполне обычная.

Ругался народ, конечно, здорово. Не стесняясь ни женщин, ни детей, которых выгнали, разумеется, но они наверняка подслушивали. И, как это часто бывает в такие минуты, каждый ругался на привычном с детства языке – русском, украинском, татарском, казахском, даже на идише. А парень вдруг вскочил и заорал, тыча пальцем в Ильвеса. А потом схватил со стола нож и прыгнул на него через всю комнату не хуже, чем иная рысь…

Хромов и Селиверстов нашли товарища как раз в момент, когда он с эстонской педантичностью заканчивал сборы. Даже не обернулся, когда они вошли. Хромов несколько секунд наблюдал за процессом, оперевшись о стену, а затем поинтересовался:

– Далеко собрался?

Тоомас не ответил, лишь зло дернул щекой с длинной свежей царапиной. Мальчишку успели, конечно, перехватить, но он почти достал не ожидавшего подобных эксцессов разведчика. Во всяком случае, если бы не отменная реакция стоявшего рядом с Ильвесом бойца, ходить бы ему без глаза. А так – даже шрама не останется. Наверное…

Видя, что слова не помогают, Селиверстов подошел, взял Ильвеса за плечи, резко встряхнул. Тот дернулся, освобождаясь, выругался, мешая русские и эстонские слова. Хромов, наблюдая за этим цирком, стукнул кулаком о стену. Так, что бревна загудели.

– Отставить истерику!

Ильвес резко повернулся. Хромов мысленно присвистнул. Зря говорят, что эстонцы – заторможенные флегматики, совсем зря. Таким бешеным взглядом, наверное, можно было резать металл не хуже лазера. Вот только бешенство плохой советчик в бою, и чем сильнее полыхает в глазах огонь, тем меньше живет их обладатель.

– Старшой, ты меня не держи.

– Успокойся. Ну, оказались там твои земляки – что с того? Уроды везде встречаются.

Действительно, все просто ведь. Немцы грязную работу делать частенько брезговали, вот и использовали для этого зондер-команды из коллаборационистов. О том, что в них частенько брали хохлов и прибалтов из тех, кому новая власть не сильно нравилась, Хромов в своем времени слышал не раз. Иное дело, что там вроде бы процесс массового набора предателей начался позже, но здесь и сейчас история развивалась чуть иначе и в общем и целом пока не столь благоприятно для немцев. Так что могли и раньше подсуетиться, почему нет.

В общем, отбрасывая лирику, в сухом остатке получалось, что в сожженной деревне поработали эстонцы. Может, не только они, но эстонскую речь спасшийся опознал четко. Именно по ругательствам – сам-то он в языках не разбирался, но то, что выдал Ильвес, один в один совпадало с руганью многих карателей. И сейчас Ильвес намерен был пойти и убить всех, кто опозорил его народ. И тот факт, что его грохнут моментально, роли сейчас не играл ни малейшей.

– Старшой, я все равно пойду.

– Да пойдешь, пойдешь, куда ж ты денешься, – Хромов хлопнул товарища по плечу, вроде как примирительно, однако на самом деле для того, чтобы иметь повод стоять рядом. И, если тот попытается наделать глупостей, вырубить его быстро и без вреда для здоровья. Уж что-что, а это он умел. – Только, извини уж, не один. Вместе пойдем.

– Не доверяешь?

– Не хочу терять хорошего бойца. Одного тебя положат, а вместе…

– Положат троих?

– С ума спятил? Всей группой пойдем. Возьмем пару танков и закатаем их в землю. Понял?

– А вот танки я вам использовать категорически запрещаю.

Все трое подпрыгнули, как по команде поворачиваясь в сторону двери. А там стоял и устало глядел на них полковник Мартынов. Улыбнулся одними губами, как матерый волк – глаза остались спокойными, жесткими.

– Почему?

– Сергей, вот ты умный, а иногда такие дурные вопросы задаешь. Сам подумай. Если немцев раскатать танками, то как только их командование узнает – а оно узнает, поверь, – на нас разом начнется охота.

– Она в любом случае начнется.

– Да, но это будут полицейские силы, а не полноценная войсковая операция. Нам пока не стоит лишний раз светиться. В прошлый раз едва ушли, сейчас может так и не повезти. В общем, бери своих людей, можешь еще кого, если сочтешь нужным, и работай. Зря я вас, что ли, учил. В общем, это не должно ничем отличаться внешне от мести обычных партизан. Все ясно?

– Ясно, – мрачно кивнул Хромов. Остальные тоже были, похоже, не согласны с полковником, но спорить никто даже не попытался, дисциплина наше все.

– Я бы вас вообще не отпустил, если честно.

– Полковник, иди к черту. После того, что эти скоты натворили, ты уж извини, но не могу я так сидеть.

– Хочешь развеяться? Дождись кремации. Спокойно, не скалься, это я так, нервы уже тоже ни к черту. Обещай только на рожон не лезть.

– Постараюсь.

– Вот и ладно. А сейчас спать. Выходите завтра утром.

Село производило какое-то инфернально-жуткое впечатление. Как Хромов читал (да и видел уже не раз), когда немцы учиняли геноцид, деревни они попросту сжигали. Но здесь и сейчас было иначе. Дома стояли целыми. Наверняка их пограбили, конечно, однако со стороны это не слишком бросалось в глаза. Так вот, стоят целые дома – и никого живого. И это было по-настоящему страшно.

Трупы нашли уже потом, когда, осмотревшись издали и убедившись, что засады нет, рискнули войти. Тела повешенных были, как ни странно, сняты и сложены в аккуратную «поленницу». Тех, кого сожгли… Они не сгорели даже, огня на это недостало. Просто задохнулись в дыму. Хромов был уверен, что уже всякого навидался и зачерствел душой, но детские трупы рядом с матерями, которые не смогли их защитить…

Сознание как будто отключилось, и следующее, что он помнил, это как сидит на скамейке, наполовину занесенной снегом. Наверняка раньше на ней любили сиживать бабушки, те, что сейчас лежали там же, рядом с внуками. А теперь сидит он и, хотя вроде бы не курил, смолит здоровенную самокрутку. Похоже, не первую.

– На, старшой…

Хромов не глядя принял из рук Селиверстова флягу, отхлебнул, не чувствуя вкуса. Потер виски:

– Вот ты скажи мне, что мы им сделали? За что они так? За что?

– Не знаю, старшой, – аккуратно смахнув рукавицей снег, товарищ сел рядом. Его тоже пробрало, но не так сильно. Видать, психика здоровая, интернетом да гуманностью не измученная. – Но прощать такого нельзя.

– Нельзя, – согласился Хромов. Посмотрел на худую рыжую кошку со слезящимися глазами, выглядывающую из-под крыши соседнего дома. Возможно, последнее живое существо в этом селе. – Пошли связного к полковнику, пускай здесь похоронят всех, что ли. А нам ждать нельзя. Вряд ли эти козлы успели далеко уйти.

– Вряд ли, – согласно кивнул Селиверстов. – А и успели – наследили один черт знатно. Найдем.