– Вот и все, – Сергей встал, держа маузер наизготовку, повернулся к Хинштейну. – Альберт, ты песню «Красное на черном» слышал?

– Ну?

– А я сейчас ее смысл понял. Это кровь дохлого полицая на его же одежде. Хорошая картинка, кстати. Пошли, что ли?

– Бред, – фыркнул Хинштейн, вставая. Судя по тому, как он двигался, адреналин снял остатки болевых ощущений, и пока его в крови достаточно, их боевой еврей реально опасен для любого, кто рискнет дернуться. – А ты маньяк. Лично мне картинки такого плана не вставляют. Пошли, что ли?

– Штык примкни – грознее вид будет.

– Не учи отца, и баста, – фыркнул Хинштейн, но штык приладил. Вокруг, не скрываясь уже, вставали их бойцы, и на открытое пространство они вышли вполне представительной компанией.

Результаты боя можно было назвать… приемлемыми. Куча трупов, двое пленных, и несколько раненых среди гражданских. Еще хорошо, никого не положили и сами не подставились. Пока бойцы сноровисто вязали руки полицаям и передавали родителям с рук на руки зареванную девушку, которую выдернули из-под тех хмырей буквально в последний момент, Сергей медленно подошел к поспешно вставшим при его приближении красноармейцам. Посмотрел на того, который врезал полицаю, и спросил:

– Фамилия, звание?

– Курсант Тоомас Ильвес, – с характерным прибалтийским акцентом ответил тот, машинально становясь навытяжку. – Второе Ленинградское артиллерийское училище.

– Э-э-э… Из Прибалтики, что ли?

– Так точно, из Нарвы.

Нарва, Нарва… Сергей хоть и относился к поколению «детей ЕГЭ», все же честно попытался вспомнить, где это.

– Эстония?

– Так точно!

М-дя… Оригинально. Все, что помнил Сергей по поводу Эстонии, можно было описать буквально в нескольких предложениях. Карликовое во всех отношениях государство на побережье Балтийского моря. Бывшая республика Советского Союза. До распада Российской империи никогда не имела государственности. Шестерка Евросоюза. Населена профессиональными предателями и моральными уродами… Вот только первый эстонец, встреченный в этом времени, оказался весьма далек от сложившихся в мозгу стереотипов. Силен, решителен, храбр… И, похоже, никого не собирается предавать. Скорее, наоборот. Что там еще из общеизвестного? Ах, да, легендарная эстонская медлительность. Хромов с трудом удержался от нервного смешка, вспомнив случайно услышанный диалог в магазине:

– Дайте мне колбасы медленной.

– В смысле?

– Эстонской.

Однако здесь и медлительностью тоже не пахло. Ну да, чуть растягивает слова, но совсем недавно двигался не хуже кошки. И что с ним делать теперь? Наградить в меру своих скромных возможностей или расстрелять во избежание дальнейших разочарований?

– Понятно. Ладно, артиллеристы нам нужны. Вот что, Томас… Я правильно выговариваю имя?

– Тоомас, – улыбнулся курсант. – Но мне все равно, я привык.

– Хорошо. Курсант Ильвес, возьмите автомат убитого немца и охраняйте пленных. А мы пока займемся остальными.

А говорят, у прибалтов нет эмоций. Еще как есть! Вон как радостно за автоматом поскакал. Не-е, видать, не все они пропащие. Сергей вздохнул и принялся осматривать доставшееся ему хозяйство. И очень скоро понял, что результаты неутешительные.

Как он и предполагал изначально, здесь было нечто среднее между детским садом, деревней на колесах и цыганским табором. В прямом, кстати, смысле – несколько представителей этого кочевого народа и впрямь затесались в толпу беженцев. Цыган же Хромов не любил, и их присутствие настроения ему не добавило.

Итак, люди, телеги, лошади, коровы – их Сергей первоначально не видел; останавливаясь на отдых, скотину отогнали пастись в небольшую ложбинку, надежно скрывавшую от посторонних глаз. И что с ними теперь делать? И если бы только коровы, но тут же козы, овцы, свиньи… Вон, даже куры – этих, правда, везли в телегах. Полнейшее веселье, разбавленное густо висящими в воздухе матюгами побитых мужчин и всхлипами испуганных женщин. Очень похоже, банальная для этой поганой войны картина, лишь на видевшего ее в первый раз производящая впечатление.

Впрочем, хуже всего, на взгляд Сергея, оказалась даже не подборка скотины и не цыгане. В конце концов, они хотя бы обречены слушаться и молиться на спасителей. Немцы их – это Хромов помнил, когда-то в кино видел – с превеликим удовольствием отправляли в концлагеря или расстреливали, причем даже активнее, чем истинных евреев. Нет, хуже всего дело обстояло с общей подборкой национального состава.

Русских здесь почти не было, только среди красноармейцев, да и то не все. А беженцы… Кто-то с Украины, кто-то с Белоруссии, но подавляющее большинство – поляки, из тех, кто оказался в СССР после тридцать девятого года. Правда, теперь была возможность смотреть на своих людей чуть свысока и говорить с нотками «а я вас предупреждал». К полякам отношение у них было так себе, помнили и Польскую кампанию Тухачевского, закончившуюся разгромом, и то, как доблестные шляхтичи-кавалеристы несколько лет тренировались на пленных красноармейцах в рубке лозы. Помнили провокации на границе. И как поляки разбегались, практически не пытаясь сопротивляться в том же тридцать девятом… Да и, откровенно говоря, более ранние обиды тоже не забыли. Словом, знай они, что за контингент здесь собрался, может, и вмешались бы, но далеко не так азартно. Впрочем, что сделано – то сделано, назад не отыграешь.

А вот Громов чувствовал себя, похоже, как рыба в воде. Очень быстро перешел к инвентаризации всего и вся, явно уже прикидывая, что во что запрягать. Ну да, он ведь на такое, небось, еще в ту войну насмотрелся. Ну и пусть занимается. Настроение при мысли о том, что можно переложить процесс, в котором мало смыслишь, на чьи-то широкие плечи, разом улучшилось. Все же повезло с тем, что сразу нашелся такой соратник. На этой мысли Сергей ловил себя уже не раз, что, впрочем, не снижало ее актуальности. Оставалось только послать одного человека к Мартынову с кратким отчетом о происшедшем, свистнуть Хинштейну, чтоб не маялся без дела, а помогал, благо штык на винтовке смотрелся внушительно, и направиться к пленным, дабы уточнить кое-какие моменты.

Уже когда Сергей подходил к полицаям, он поймал себя на мысли, что неосознанно копирует поведение немецких офицеров. Точнее, свое представление о том, как эти самые офицеры должны себя вести по отношению к представителю низшей расы. Хотя, откровенно говоря, в данном случае ничего плохого в таком поведении не было. В конце концов, любой предатель по определению низший. Так что трофейная куртка на плечах, тонкий ивовый прут вместо стека в руке. Им так удобно лениво похлопывать себя по голенищу трофейных же сапог… Или, подцепив под челюсть стоящего на коленях со связанными за спиной руками полицая, заставить его поднять голову.

– Ну, рассказывай, как поживает твое никому не нужное здоровье. Нет ли каких жалоб… на жестокое обращение с животными, к примеру.

Трудно сказать, понял ли вот так, с ходу, не обремененный излишним образованием полицай, что его только что назвали козлом. Все же юмор начала двадцать первого века не то чтобы тоньше нынешнего, а, скорее, более иносказательный. Но сам по себе оскорбительный тон был легко уловим. Только вот опасающемуся за здоровье, не особенно храброму от природы человеку на победителя обижаться не положено. Так что оставалось лишь изобразить на лице смирение и ответить… или промолчать, что полицай и сделал. Поморгал заплывшими от синяков глазами – и смолчал.

– Вот что, – Сергей отдал должное его деликатности. – Я бы тебя с удовольствием обидел, но лучше, чем у природы, у меня все равно не получится. Поэтому давай так. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Правду и только правду. Если молчишь – отрежу тебе для начала уши, а потом и… все остальное. Так что выложишь мне все секреты генштаба, просто будет это куда больнее. Ну что, мальчик, ты меня понял?

Возрастом полицай был, пожалуй, раза в два постарше студента, но на «мальчика» почему-то не обиделся. И отвечал быстро, не задумываясь. Кстати, его товарищ по неудаче все подтвердил. Правда, с некоторыми уточнениями.