Что-то заорал японец, наверное, офицер – как и во всех восточных (да и во всех остальных) армиях, офицеры любили повысить голос на подчиненных. Из казармы появились солдаты расквартированного здесь взвода, охраняющие лагерь. Однако прежде, чем стало ясно, что собираются делать японцы, в порту рвануло…

Со стороны это было красиво и в то же время жутко. Дрогнула земля, по ушам ударил тяжелый, низкий рокот, а над портом (его было не видно, но все знали, где он находится) медленно, жутко и неторопливо-величественно поднялось черное облако, больше всего похожее на исполинскую поганку. Все замерли – и японцы, и русские, – глядя на происходящее и кто в удивлении, кто в испуге открыв рот.

А потом раздался жутковатый, звериный рев. Зимогорский невольно повернулся – и обомлел. Исполинского роста матрос с какого-то потопленного японцами миноносца, подскочив к вышке, ухватил одну из четырех опор и с рычанием силился оторвать ее от земли. Тельняшка моментально потемнела от пота, огромные, похожие на лопаты ладони, казалось, впились в дерево, а на руках выступили толстые синие жилы. Страшнее этого зрелища прапорщик доселе не видел. И вышка, и без того неустойчивая, качнулась раз, другой…

– А-а-а-а…

Какой-то солдат бросился на помощь, потом второй, третий… Тело прапорщика действовало независимо от разума. Выросший в Нижнем Новгороде, с детства участвовавший в драках стенка на стенку, улица на улицу, Зимогорский отлично знал, что в подобной ситуации надо или драться, или бежать, просто стоять в стороне и делать вид, что ничего не замечаешь, не получится. И японцы даже такое подобие бунта не простят. Заорав «За мной!», он бросился к воротам, не слишком прочным, как, собственно, и весь забор, скорее обозначающий границы, за которые не следует переходить. Большинство, кстати, и не старалось – поражения начала войны, вкупе с бездарным командованием сидящих в Порт-Артуре генералов, изрядно подорвали моральный дух русских солдат, но сейчас все пошло иначе, и топот десятков ног за спиной дал прапорщику понять, что солдаты ринулись следом.

Вышка с грохотом рухнула, кто-то из японцев, сообразив, что происходит, и преодолев ступор, вызванный происходящим в порту, открыл огонь, но это было уже не важно. Рычащая толпа броском преодолела расстояние до ворот, легко вышибла их и захлестнула японцев. Правда, надо отдать русским должное, никого при этом ухитрились не убить – так, надавали по шее, и только. Все же большинство русских солдат ненависти к японцам не испытывали, тем более к этим, совсем еще мальчишкам, которые даже сейчас ничего толком не смогли сделать. Десяток раненых среди русских не в счет, тем более что раны оказались несерьезными. Единственным, кто попытался оказать активное сопротивление, был офицер, но он моментально словил по голове чем-то тяжелым, и в дальнейших событиях активного участия не принимал. Так что, дав наиболее невезучим японцам лишний раз по шее, их загнали в один из бараков и начали спешно решать, что делать дальше.

Поразительно, насколько быстро деморализованная вроде бы толпа пленных, получив в руки небольшое количество оружия, какое-никакое командование и одержав пускай маленькую, но победу, обретает боеспособность, сравнимую с армейским подразделением. И Зимогорский вдруг с удивлением обнаружил, что командиром этого импровизированного соединения оказался он. Наверное, потому, что именно он повел их в атаку. Остальных офицеров не то чтобы игнорировали, перед ними тянулись во фрунт, дружно рявкали «Так точно, вашбродь!», получали от них приказы и… не исполняли их. Зато любое пожелание прапорщика, который, кстати, был ранен – легкая пуля из японской «Арисаки» навылет, не задев кость, проткнула ему предплечье, – исполнялось мгновенно. Кстати, голова вдруг прошла, возможно, от боли в наспех перевязанной руке. Воистину правы те, кто говорит, что если стукнуть молотком по пальцу, то головная боль пройдет сама собой. И сейчас, несмотря на огромное количество старших по званию, прапорщик Зимогорский оказался ответственным за судьбы этих людей и вынужден был принимать решения самостоятельно.

Оставаться здесь было нельзя – бунт японцы не простят, никто бы не простил. Вначале Зимогорский хотел прорываться в порт, навстречу своим, потому что кто еще может учинить там столь громкий тарарам? Только русские. Однако, по совету поручика Малкина, голубоглазого здоровяка и балагура, прославленного ходока по прекрасному полу и, вместе с тем, грамотного офицера, он принял решение выслать разведку, а затем, подумав, плюнул на мучительно ноющую руку и возглавил ее лично. Как оказалось, это было верное решение. Пройдя с полверсты, они засели на вершине холма, и оттуда в реквизированный у японского офицера бинокль Зимогорский смог неплохо рассмотреть, что же происходит в порту.

Там было жутковато. Больше половины порта просто не было, одни руины, какие весело полыхающие, какие только-только разгорающиеся. Немногочисленные уцелевшие дома и сооружения сейчас разрушали какие-то люди, группами перебегавшие с места на место. Что-то они поджигали, что-то разрушали иным способом – на глазах прапорщика раздалось негромкое «бух», и каменный дом вдруг сложился внутрь. Похоже, кто-то заложил в него фугас.

Однако главное было не в этом. В порту, который заканчивали уничтожать неизвестные, практически не стреляли. Наверное, потому, что замерший у входа корабль, огромный, больше, чем базирующиеся в Порт-Артуре броненосцы, одним видом своих орудий давал понять, чем может закончиться сопротивление. Но прорваться к порту возможности не было. Дело даже не в отступающих от него в беспорядке японцах, а в том, что какая-то сохранившая управление воинская часть уже заняла оборону, бодро задерживая и включая в себя деморализованных беглецов. Пройти мимо нее незамеченными можно было, но – одному-двоим, никак не двум сотням. В том же, что они смогут пробиться с боем, прапорщик сомневался. Точнее, нет, даже не так – он не тешил себя иллюзиями. Отлично вооруженная, дисциплинированная воинская часть, имеющая подавляющий численный перевес, уничтожит беглецов без особых усилий.

Лежащий рядом казак дотронулся до плеча Зимогорского:

– Вашбродь, гляньте…

Прапорщик немного повернулся, навел бинокль на место, указанное казаком. Уж тому-то стоило доверять, все же казаки – народ воинов, и в разведке любой из них понимает много больше среднестатистического нижнего чина, пришедшего в армию по призыву. Увиденное только подтвердило его точку зрения, Зимогорский почти сразу понял, что привлекло внимание подчиненного. Батарея двенадцатисантиметровых крупповских гаубиц быстро, хотя и без лишней суеты, что выдавало отличную подготовку артиллеристов, разворачивалась за холмом. Все понятно – с закрытой позиции они вполне могли обстреливать порт, оставаясь недосягаемыми для корабельных орудий. Вряд ли, конечно, гаубицы способны причинить серьезный ущерб такому кораблю, но крови морякам они попортят изрядно. Прапорщик несколько секунд думал, потом скомандовал:

– Зови наших. Бегом!

Батарею они взяли в штыки, без единого выстрела. Японцы настолько не ожидали атаки с тылу, что, когда матерящаяся, ощетинившаяся сталью толпа нахлынула на них, просто растерялись, и попытки сопротивления были скорее демонстративными, не способными хоть как-то повлиять на ситуацию. Еще через пять минут Зимогорский, придерживая на поясе трофейную японскую саблю, непривычную и не слишком удобную, но чем-то ему понравившуюся, вместе с капитаном-артиллеристом и парой его солдат осматривал трофеи. По словам капитана, орудия были хороши, с такими можно наворотить дел, но – не сейчас. Слишком уж много в Дальнем японцев, а русский корабль, похоже, собирался уходить. Немного подумав, прапорщик попросил офицеров собраться:

– Господа, нам надо отступать. Мы хорошо вооружены, у всех винтовки, есть четыре гаубицы, но открытого боя против японцев не выдержим, нас слишком мало. Я принял решение уходить в сторону Ляояна, навстречу нашей армии.

– Почему? – выразил общее мнение Малкин.