Эссен не был кровожадным человеком, но не был он и политиком. По сути, адмирал так и остался простым солдатом империи, и погоны с орлами на плечах мало что изменили. Благоприобретенного светского лоска вкупе с хорошим воспитанием, свойственным потомственному дворянину, хватало, чтобы лавировать на паркете, удачно избегая конфликтов, и продвигаться по службе, но в глубине души он так и оставался солдатом, грозным, суровым и безжалостным. Не зря в свое время он был лучшим из командиров боевых кораблей Порт-Артурской эскадры. Логика его оставалась простой и надежной. Есть враг – значит, его необходимо уничтожить, а все остальное уже вторично. И политика для военного – это уже лишнее. В этом же духе он воспитывал своих людей, и в той, прошлой истории, пока он стоял во главе флота, тот оставался опорой трона. Впрочем, это было уже не важно, колесо истории теперь шло по иному пути, а от адмирала Эссена требовалось лишь сделать так, чтобы оно не свернуло на старую колею.
Рассуждения адмирала были просты и в общих чертах совпадали с высказанными не так давно Эбергардом. Обороной войны не выиграть, хочешь победить – нападай. Стало быть, необходимо что-то громкое и эффектное, такое, чтобы заставить японцев снимать силы с фронта или хотя бы перебросить часть войск, которые должны отправиться в качестве подкреплений на материк, для защиты собственно островов. В идеале еще и убедить их оттянуть к метрополии часть флота. Разгром отряда Камимуры – это, конечно, здорово, но по большому счету напрямую островам пока не угрожает. В сознании людей страха нет, а для того, чтобы он появился, надо нанести удар по ним самим. Стало быть – обстрел порта, а может быть, и десант. Ну, здесь уж как повезет, а пока выбрать цель, в качестве которой Эссен наметил порт Хокадате. А что? База японского флота, доки, склады, при этом, как и любой периферийный объект, относительно слабо защищена. Эбергард рассматривал ее в качестве одного из потенциальных объектов для нападения, и план его, на взгляд Эссена, выглядел для старика неожиданно авантюрным, но изящным и вполне выполнимым. Да и информацию по береговым батареям покойный адмирал собрал достаточно полную. Ничего серьезного там не было, кстати. Минных заграждений вроде бы тоже не отмечено, во всяком случае, пленные про них ни слова не сказали, хотя казаки, не слишком озабоченные соблюдением норм и конвенций, кое-кому языки развязали. Правда, то, что осталось от допрашиваемых, пришлось отправить за борт, но таковы уж издержки войны – Эссен не был идеалистом и муками совести зря не страдал, равно как и Бахирев. Что уж говорить про казаков, среди которых ветеранов той войны собралось более чем достаточно. Словом, если у японцев достало храбрости, чтобы напасть на Россию, и подлости, чтобы сделать это без объявления войны, пускай хлебают полной ложкой, это пришельцы из будущего, и офицеры, и нижние чины, решили молчаливо, хотя и не единодушно. В ту войну подобное вряд ли пришло бы им в головы, тогда все общепринятые и прописанные в конвенциях правила войны соблюдались фактически до последних дней, но сейчас народ оказался другим, более жестким, и робкие протесты «толстовцев» остались не услышаны.
А тут еще Бахирев учудил – вспомнил (вовремя, надо сказать) о том, что великий Суворов, уважаемый не только в армии, но и на флоте, вообще старался пленных не брать. Считал, что их надо кормить, лечить, охранять, отрывая от своей армии провизию, лекарства и людей, да еще и после войны, обменивая пленных, возвращать противнику здоровых и подготовленных солдат. Нет, он не зверствовал, просто ставил врага в условия, когда в плен брать было некого. И логика в этом, безусловно, имелась, стоило обдумать на досуге, но потом, а сейчас – в бой! Как говаривал тот же Суворов, мы русские, и потому победим!
Ну что же, пора. Японцы от них такой наглости явно не ожидают, в море не встретилось ни одного патрульного корабля, даже задрипанного миноносца на пути не попалось. Зато два каботажника, пока шли сюда, встретили и пустили на дно. А еще вчера наткнулись на большой, водоизмещением не меньше пяти тысяч тонн, грузовой корабль, идущий под британским флагом. На требование остановиться англичане лишь прибавили ход, однако, несмотря на все старания, оторваться от быстроходного крейсера им, разумеется, не удалось. На выстрел поперек курса они тоже не отреагировали, и тогда русские артиллеристы, уже разозленные несговорчивостью «купца», всадили снаряд ему в борт, как раз позади клюзов.
Орудие специально зарядили бронебойным снарядом, и особого вреда такое попадание нанести не могло – слишком уж непрочным было препятствие, оказавшееся у него на пути. Стодвадцатимиллиметровый конус из высококачественной стали легко проткнул британское судно насквозь, оставив после себя аккуратную круглую дырочку, и безвредно хлопнул над морем, но дело свое он сделал. Британские моряки, которым нельзя было отказать то ли в храбрости, то ли в глупости, поняли, наконец, что от крейсера им не уйти и шутить с ними не собираются. После этого, впечатленные бронебойным аргументом, они моментально приняли решение не сопротивляться. Транспорт лег в дрейф, и досмотровая партия поднялась на борт без каких-либо препятствий – ощетинившийся тяжелыми орудиями крейсер и вооруженные русские матросы одним своим видом напрочь отбивали у экипажа вредные для здоровья мысли.
Больше всех случившимся возмущался капитан – ну, ему это по должности было положено. Однако запал его прошел сразу же после того, как мичман Салтыков спустился в трюм. Два паровоза под узкую японскую колею и груз рельсов – что это, как не военная контрабанда? Особенно учитывая тот факт, что японцам приходится спешно перешивать русскую колею захваченной железной дороги под свой стандарт. Британский капитан продолжал возмущаться, но как-то вяло, без огонька и, доставленный на борт «Рюрика» вместе с судовыми документами, скис окончательно. Впрочем, как выяснилось, владельцем судна он не являлся и от его захвата русскими мало что терял. Плату за рейс он и его люди получили авансом, честно попытались ее отработать, но не получилось – значит, не судьба. Упрекнуть их в том, что они сдались без сопротивления, ни у кого не выйдет, так что совесть британцев (впрочем, как и американцев – экипаж оказался смешанным) оставалась чиста, а умирать ни за что никто желанием не горел. Им, простым морякам, по большому счету было все равно, кто победит в этой войне, к русским они, в отличие от своих политиков, тоже относились без враждебности. Угля у «Морского коня», как называлось их корыто, кстати, приписанное, несмотря на британский флаг, к принадлежащему САСШ порту Сан-Франциско, оставалось еще изрядно, а полный ход составлял семнадцать узлов. Правда, капитан честно предупредил, что больше пятнадцати давать не пробовал, ну да и командовал он этой посудиной меньше месяца. Сейчас трофей шел рядом с «Херсоном», а Эссен провел с капитаном Стюартом достаточно простые переговоры. Британцу были откровенно озвучены два пути решения вопроса: во-первых, он во главе своей команды может проследовать в трюм «Херсона» и неизвестно сколько там просидеть с реальными шансами отправиться на дно вместе с кораблем, буде удача отвернется от русских. А во-вторых, он может оказать помощь своим пленителям, подписав бумаги о сотрудничестве, и остаться при своем. В смысле, при своей должности, а после того, как его судно бросит якорь в русском порту, отправляться восвояси. Еще и заплатят, правда немного. Стюарт, классический британский капитан, высокий, худой, с благородной сединой в волосах, оказался неглуп, и думать умел быстро. В результате «Морской конь» шел теперь вместе с их маленькой эскадрой, а его экипаж был усилен четырьмя вооруженными русскими матросами, не из-за того даже, что это по-настоящему требовалось, а просто чтобы британцы помнили, кто сейчас командует, и во избежание рождения несвоевременных глупых мыслей в их головах.
Однако сейчас и «Херсон», и трофейное судно находились далеко в стороне, поддерживая связь с флагманом по радио. Экипаж на «Херсоне» тоже был сведен к минимуму – все казаки и большая часть моряков отправились в бой. Энтузиазм их, надо сказать, был велик – те, кто остались, считали себя неудачниками, а за право отправиться на борт «Рюрика» тянули жребий. Достаточно легкая победа над крейсерами Камимуры и обещание Эссена закрыть глаза на любые трофеи тоже сыграли свою роль, особенно для казаков. Для тех от души пограбить побежденных вообще являлось делом привычным, таким же естественным, как есть, пить или дышать. Матросы, наслушавшись их рассказов, большая часть из которых была пересказом историй о геройских подвигах отцов и дедов, тоже не хотели оставаться в стороне. Вот и рвался народ в бой, да так, что приходилось людей даже немного осаживать.
