«Боль накатила удушающей волной и выплеснулась в крике, я не думала, что душевная боль выкручивает суставы, душит, жжет изнутри, разрывает на части не душу, а все естество… Силы оставляли меня, единственное, чего я боялась, — это показать свою слабость этому ничтожеству, которое теперь самодовольно ухмыляется, глядя на мои жалкие и недостойные ЕГО ВАЖНЕЙШЕСТВА страдания. Уйти, уйти подальше отсюда. Куда — не важно… Уйти прямо, на твердых ногах, не оступиться, не ссутулиться. Одиночество разъедало меня изнутри. Где-то в глубине истерзанной души голос разума робко подсказывал, что виноват тот, кто предал… Но… Я ведь ничего не значила для них ОБОИХ: для человека, заменившего мне моего безвольного отца, я была лишь источником силы, средством водрузить на императорский трон свое морщинистое седалище, для второго — утробой на ножках, помехой в делах, тупой крестьянкой, путающейся под ногами и роняющей время от времени графскую честь. Я, может быть, и крестьянская выскочка, но ведь все же человек, а не вещь. Я могла умереть с чувством собственного достоинства, а не раздавленным червем у ног великих вершителей человеческих судеб, каковыми они считали себя. А в этом виноват только ОН… А я уйду и не дам им увидеть моих слез… Они этого недостойны».

— Да пошли вы… Оба…

«Собрать в пучок остатки сил, сохранить гордость, уйти красиво… Боже, как же я устала. Устала жить, ждать смерти после каждого выплеска, бороться, доказывать самой себе свое право на жизнь, а в итоге стать… даже не КЕМ — ЧЕМ! — оружием. Оружием страшной, разрушительной силы. У меня осталось одно-единственное желание уйти из этой жизни, больше никого с собой не прихватив. Пусть сами убивают друг друга. Своими руками. А я просто хочу перестать быть, потому что очень сильно устала…

Еще несколько шагов — больше не протяну. Лечь. Закрыть глаза. Расслабиться. Думать о приятном. Открыть канал. Заземлиться. Дать силе течь спокойно. До капли. Ломая все барьеры, такие ненужные сейчас. Не выплескивать все разом — вдруг что-то оставлю? А на вспышку набегут, спасать начнут… Оно мне надо? Тихо-тихо льется сила, выжигая землю… Я несу смерть всему, к чему прикоснусь, даже таким нематериальным понятиям, как ИДЕАЛЫ. Выжженная земля… Это пустяки по сравнению с выжженным сердцем. Только бы не отключиться раньше, чем кончится сила. А то сработают защитные силы организма, оставят капельку силы, тлеющий уголек… Не нужно продлевать агонию. Мне некуда возвращаться. Тьма наступает…»

Лорд Корбин

События развивались стремительно и неожиданно. Неожиданно прежде всего для Корбина, застывшего изваянием посередине зала и в недоумении глядящего на закрытую дверь перед собой. Сзади двери с треском распахнулись, и в них влетел очень неожиданный коллектив — сам Корнелиус, собственной персоной, судя по взмыленной физиономии, он бежал всю дорогу от портала, таща за собой Элию. Сзади их догоняли Веллер и Прим, а влетев в залу, все остановились как по команде. Взгляд, полный ужаса, на старую крысу-некроманта, связанного и со следами пыток, на амулет под стулом, к которому тот был привязан, на красного, как рак, графа…

— Она уже знает? Твоих рук дело?!! Идиот! — кричал Корнелиус.

«Что это с ним?» — мелькнула мысль у Корбина.

— Где ОНА? Куда вышла? — твердо спросила Элия.

Не успел Корбин поднять руку и показать пальцем, как она уже выметнулась следом за пять минут назад скрывшейся подругой.

— Прим, Веллер, — проговорил Корнелиус, — работаем в полную силу. Главное — успеть. А там удержим как-нибудь…

«Это что, они собрались ловить юную хамку? — размышлял Корбин. — На черта она им сдалась? Странно… Исчезли за дверью в одну секунду. С чего такая резвость? И никому не интересно, что некроманта я все же уделал. Обидеться, что ли?»

Джурайя

…Элька бежала со всех ног и вдруг остановилась в нерешительности — под ногами начинала чернеть и дымиться трава, впереди — выжженный круг земли, а в центре, раскинув руки и откинув голову, лежала Джурайя. Если бы не окутавшее ее голубоватое свечение, можно было подумать, что она спит… А если бы не серое безжизненное лицо, можно даже подумать, что она жива… Наплевав на горящую землю, Элька бросилась к подруге. Упав рядом с ней на колени, она подняла безвольно откинутую голову и заговорила… Никогда до этого она не применяла своего дара к родным и близким, но сегодня можно было солгать, предать, зачаровать… Лишь бы убедить ее остаться… Подоспевшие Прим и Веллер плели заклятия, закрывая канал, Корнелиус накачивал безжизненное тело донорской энергией. Сколько времени прошло? Минута? Или бесконечность?

— Зачем? Я ведь почти успела?.. — В распахнувшихся глазах застыла боль.

— Дурочка! — Элька прижала к себе невесомое тело подруги, укачивая ее, как маленькую. — Как ты нас всех напугала! Цень, собака серая, меня в транс… Адриса некротическим ударом шибанул… Хорошо, хоть Корнелиус вовремя успел — и к Адрису, и к тебе вот… Мы же через временный портал рванули, выпали, как вареные медузы, падаем, друг друга поднимаем, в ушах вата, в глазах двоится, только бы успеть… Успели вот. Ты знаешь, как дядя Кор убивался, говорил, что надо было тебе сразу все рассказать, а он боялся… Именно этого и боялся. Поэтому и не сказал, а потом чуть сам себя не проклял с горя, еле остановили… Будете с Адрисом в одной комнате лежать, пока не поправитесь. За ширмочкой. Веллер вас лечить будет, а я сахаром кормить. И не надо делать удивленные глаза. Он ведь теперь почти как ты выглядит — труп неходячий, только глазами зыркает, и то редко. Ничего, были бы кости, мясо нарастим…

— Зачем?..

— Нет, ты скажи, ты правда дура или притворяешься? Кто же семьей разбрасывается? Ты у нас с Адрисом и дядей Кором одна такая. Пусть дурная, зато своя. Сейчас мы отдышимся чуть-чуть — и домой пойдем. Ты вот поедешь — а нам тебя еще до стационарного портала тащить. Во временный я больше ни в жизнь не полезу. Бр-р-р…

…Семья? Семья?!!! Ее, Джурайи, семья, которая дорожит ею не потому, что она будет им полезна, а просто… потому что… любят?! И это стоило того, чтобы остаться…

Лорд Корбин

— Дура, — совершенно спокойно сказал Корбин, повернулся через плечо, как на плацу, и направился к выходу. Одни боги ведают, каких усилий стоило графу сохранить эту внешнюю невозмутимость. Щеки горели от обиды, как от ожога.

Однако на полпути он остановился. Оставалось еще одно дело, которое надо было закончить. Он вернулся к связанному некроманту. Подковки на сапогах мерно цокали по каменному полу, высекая искры, и от этого звука некромант сжался. Корбин остановился перед ним, с кривой усмешкой вытащил кинжал, поднес его к горлу Ценя…

— Тьфу! — От закатившего глаза некроманта потек резкий запах опорожнившегося кишечника. Стало противно даже резать эту тварь. Сплюнув, Корбин не глядя швырнул клинок в ножны — пусть Учитель разбирается с Ценем сам, как хочет. Хочет — убивает, хочет — подмывает… Ему, Корбину, на это было уже наплевать.

— Дура, дура, дура, — злобно повторял он час спустя, когда, стоя в лесу, у крыльца своей тайной, никому, даже ближнему кругу, не известной избушки, колол дрова. Старое средство для снятия стресса, куда лучшее, чем метать во все стороны молнии, — и для людей не опасно, и польза налицо. Когда он, утерев с лица пот, наконец остановился, груда поленьев была уже выше его роста.

Аккуратно прислонив неподъемный колун к стене избы, Корбин сел на ступеньку и задумался. Боги, ну почему ему так не везет? Всем героям положена героическая схватка с драконом и прекрасная принцесса, бросающаяся на шею в финале, после трудной, но красивой победы. А ему вместо дракона — некромант… Правда, возможно, это и к лучшему — маги его уровня с драконами не сражаются, они их плевками сбивают. Да и жалко ящериц — красивые они, добрые, хотя и глупые-е…